Такие мысли ветвились в голове Левенталя, пока он стоял в очереди к питьевой колонке, как вдруг он почувствовал, что на него не просто смотрят, на него уставились. "Или я очень ошибаюсь, или меня пристально изучает вот тот господин, который медленно переступает рядом по мере продвижения очереди. Похоже, он меня знает, - думал Левенталь. - Или просто глазеет от нечего делать?" Левенталь весь поджался, главное - обуздать свои нервы, свое расходившееся воображение. Да нет, какое воображение. Он шагнет, и субъект шагает, и наклоняет лицо, будто его забавляют поджатые губы, холодность Левенталя и он старается скрыть усмешку. При этом веселости - ноль, в глазах - вот вплотную придвинулся - сплошная издевка.
"Кто этот субъект? - гадал Левенталь. - И что он изображает? Бог ты мой, Бог ты мой, что еще за птица на мою голову? Есть такие, надо обязательно показать, что он тебя видит насквозь".
Он попробовал взглядом поставить субъекта на место, поняв окончательно, какой перед ним нахал. Но тот и бровью не повел. Ростом повыше Левенталя, но не такой плотный; довольно даже хлипкий, хоть и широкий в кости. "Если он сейчас ко мне полезет, я сгребу его за правое плечо и завалю… Нет, лучше за левое, притяну его к себе слева; с этой стороны я сильней. Он пошатнется, а я его в клеши зажму. Да нет, зачем он ко мне полезет? С какой стати?"
Он резко расправил плечи, но руки дрожали, и все время, все время он понимал же, главное, что все дело в его взвинченности, подозрительности, в этих расшатанных нервах. И вдруг он потрясенно услышал, как незнакомый тип окликает его по фамилии.
- Вы что - меня знаете? - спросил он громко.
- Я? Вы же Левенталь? Верно? Как же мне вас не знать? Хоть вы, возможно, меня и не узнаете. Мы всего несколько раз с вами виделись, и я, полагаю, с тех пор несколько изменился.
- A-а, Олби, так? Олби? - Левенталь говорил медленно, постепенно припоминая.
- Керби Олби. Узнали, значит?
- А-а, да-да, как же, - сказал Левенталь, но довольно кисло. Ну, Керби Олби, и что? Он действительно изменился, что дальше?
Тут как раз его стали толкать. Была его очередь, и, ловя ртом из колонки тепловатую воду, он искоса оглядывал Олби. Женщина, которая протиснулась перед Левенталем - как хористка, пыхтела, выскочившая из театра, чтоб отдышаться, - загородила Олби дорогу, тот хотел отойти, был подхвачен вращением очереди, и Левенталь зашагал прочь.
Этот Олби ему всегда не слишком нравился, хотя он о нем не очень и вспоминал. Но почему вдруг сразу всплыло имя? Вообще у него плохая память на имена, а вот - глянул и вспомнил. "Странная штука наши мозги, - рассуждал Левенталь и чуть ли не улыбался. - Ни с того ни с сего, непонятно, вдруг - выстреливает".
- Эй, погодите!
Олби к нему пробирался в толпе. Интересно, чего ему надо?
- Погодите, куда же вы?
Левенталь не стал отвечать. Почему он перед кем-то обязан отчитываться?
- Вы домой?
- Да, постепенно, - сказал Левенталь.
- Итак, убедились, что я еще существую, и теперь идете домой? - И странная такая улыбка.
- С чего бы мне сомневаться, что вы существуете? - Левенталь тоже улыбался, но не особенно весело. - Разве для этого есть какие-то основания? Простите, но я не совсем понимаю.
- Ну, я хочу сказать, вы просто хотели на меня глянуть.
- Прошу прощения? - Левенталь вздернул брови. - Глянуть?
- Да, полагаю, вы хотели посмотреть, что со мной сталось. В итоге.
- Я вышел немного проветриться. - Левенталь начинал уже всерьез раздражаться. - И с чего вы взяли, что это как-то связано с вами?
- Н-да, не ожидал, - протянул Олби. - Собственно, я сам не знал, чего следует ожидать. Даже любопытно было, какую вы тактику изберете.
Он закусил губу, как бы сглотнул смех, и, глумливый, нахальный, мазнул себя рукой по щеке, по золотистой щетине, не спуская сердитых, глубоко запавших глаз с Левенталя. Всем своим видом давая понять, что Левенталь прекрасно понял, что он говорит, и отрицать это - сплошное притворство, наглость и оскорбление в лучших чувствах. Нахал вечно всех обвиняет в нахальстве, подумал Левенталь, но настроение было испорчено окончательно. Чего ему надо? Он поподробнее разглядел Олби; сразу и не заметил, какой тот обшарпанный, - просто как те бедолаги, которые, он видел, валяются на Третьей авеню, пока не проспятся, у подъездов, на тротуарах, не замечая ни гама, ни холода, ни прямых палящих лучей солнца. Этот тоже пьет; ясно как день. И голос сиплый. Светлые волосы, на прямой пробор, сально лоснятся над высоким лбом при фонарном свете. Задрипанная рубашка, из чего-то такого, искусственный шелк это, что ли; распахнута на груди, и виден грязный край исподнего; светлый холстинковый костюм замусолен.
- Но факт остается фактом, вы хотели меня узреть, - заключил он.
- Вы ошибаетесь.
- Но вы же получили мое письмо, так? И я просил вас здесь сегодня об аудиенции?..
- Вы мне письмо написали? Да чего это ради? Я никакого письма не получил. Ничего не понимаю.
- Равно как и я; раз вы его не получили, значит, это чистейшее совпадение. Однако, - тут он улыбнулся, - вы, конечно, изображаете, будто не получили письма.
- Зачем мне изображать? - выпалил горячо Левенталь. - С какой стати я буду изображать? Не знаю, о каком письме вы толкуете. И зачем вам его было писать? Я про вас годами думать не думал, откровенно говоря, и мне непонятно, с чего вы взяли, что мне очень важно, существуете вы еще или нет. Мы что с вами - в родстве?
- В кровном? Нет, нет… Боже упаси! - Олби расхохотался.
Левенталь тупо уставился в это хохочущее лицо, потом зашагал прочь, но Олби в него вцепился, вытянув руку. Левенталь эту руку стиснул, но Олби сгребать он не стал, несмотря на намеченный план. Рука не дергалась, не рвалась из тисков. Сам Левенталь, не Олби, не вытерпел и отпустил эту руку; и с грозным видом - но это он просто горло прочищал - сказал, нисколько не повышая голоса:
- Что вам от меня надо?
- A-а, вот так-то оно умней. - Олби расправил плечи, поправил манжеты. - Состязаться в борьбе я с вами не намерен. Мы, кажется, в разных весовых категориях. Я хотел побеседовать. Вот не думал я, что дойдет до драки. Ваш брат обычно иначе решает свои дела. Не дракой.
- Кто этот "ваш брат"? - осведомился Левенталь.
Олби пропустил это мимо ушей.
- Я хотел кое-что с вами уяснить, потому и написал, - сказал он.
- Сколько же раз повторять, никакого письма я вашего не получал.
- Вы упорствуете. - Олби улыбался с укоризной, как бы дивясь тому, что Левенталь так нелепо продолжает морочить ему голову. - А почему же вы тогда здесь? Хотели глянуть, а вас чтобы не увидели, ан попались, вот вы и злитесь.
- Я здесь, потому что живу совсем рядом, на той улице. И может, лучше вам, наоборот, признаться, что вы меня подстерегли. Только Бог один знает зачем и что вам такое мне надо сказать.
Олби повел из стороны в сторону своим большим лицом в знак отрицания.
- Все вам надо наизнанку вывернуть. Вы знали, что я здесь… да ладно, хватит, не важно. Ну, а насчет того, что мне вам надо сказать, - о, я много чего могу сказать. Вы и сами знаете.
- Новая новость.
Олби усмехнулся, намекая, очевидно, на какой-то общий секрет, и Левенталь возмутился, ему стало тошно.
- Давайте присядем, - предложил Олби.
"О черт, прилип, теперь от него не отвяжешься, - думал Левенталь, - совсем стал невменяемый. Ах, зачем было нос высовывать из дому. Надо было постараться уснуть - после такого дня".
Они нашли место на скамейке.
- У меня нет времени. Мне рано вставать. Что вам надо?
Олби его оглядывал.
- А вы раздались, - заключил он. - Подурнели. Сколько весите?
- Килограммов девяносто.
- Многовато. И для сердца вашего вредно такую тяжесть таскать. В эту погоду - не ощутительно? Наверняка перебои. Да еще на такую верхотуру карабкаться.
- Вы откуда знаете?
- Просто знаю, что на четвергом этаже вы живете.
- Откуда вы можете знать? - настаивал Левенталь.
- Так, знаю, и всё. Разве это такой секрет? Разве не всем позволительно знать, что вы живете на четвертом этаже?
- Что еще вы про меня знаете?
- Вы работаете на Берка и Бирда. Какую-то занюханную газетенку выпускаете.
- Еще что-нибудь?
- Ваша жена в отъезде. Она… - он всмотрелся в Левенталя, как бы прикидывая точность своих соображений, - на юге. Несколько дней, как уехала. Все это не так уж трудно установить.
- Вы раньше звонили мне в дверь?
- Звонил? Нет, зачем?
Левенталь его мрачно оглядывал в натекавшем сквозь листья свете. "Он шпионит за мной, вот только зачем, зачем! И с каких пор установлена эта слежка, с какой целью - с какой идиотской целью?" Олби со своей стороны точно так же изучал Левенталя, серьезно, сосредоточенно, у него косо отвисла нижняя челюсть, и зеленоватость, свинцовость вечера заполнила сумрачный, внимательный взгляд. И под этим взглядом, ощущая жар чужого дыхания у себя на лице, потому что их друг к другу притиснуло на скамейке, вдруг Левенталь понял, что его самого - за что? почему? - неотвратимо затягивают в сумасшедшую дичь, бредятину, и на секунду его прохватил ужас. Потом он очнулся, стал себя уговаривать, что бояться нечего. Ну, ненормальный, на нервы действует, и просто кошмар, конечно, - думать, что за тобой подглядывают исподтишка. Но что в этом Олби такого уж страшного? Опустился, пьет и, кажется, забрал себе в голову какую-то чушь насчет Левенталя, скорей всего просто недоразумение; или он сочиняет. Разве скажешь у этих пьяниц? Если и есть у них резоны какие-то, кто же их разберет - дым, облака, алкогольный туман. Олби его взял врасплох. Огорошил. И в таком состоянии, кстати, малейшая ерунда может вышибить из колеи. Особенно когда нездоровится. Левенталь, приободряясь, устало повел плечами.
Сверля его взглядом, Олби выговорил:
- Трудно определить, что вы, собственно, за человек.
- A-а, так это мы обо мне будем беседовать?
- Видите? Вот вам пример. Вы искренни, но вы же от сути дела увиливаете? Увиливаете. Это маневр. Не пойму, это ум у вас или хамство такое. Может, вам просто на суть дела плевать.
- На что именно мне плевать?
- А, да ладно вам, бросьте вы, Левенталь, бросьте! Вы прекрасно понимаете.
- Нет.
Оба умолкли; потом Олби сказал, перебарывая раздражение:
- Ну хорошо, раз уж вам так хочется, - вам, кажется, угодно, чтоб все изложил я. Я-то надеялся, что без этого обойдется, но извольте. "Диллс Уикли". Припоминаете "Диллс Уикли"? Мистера Редигера?
- Да-да, конечно. Редигер… М-м-м. У меня где-то записано в старой записной книжке, надеюсь, как-нибудь ее отыщу; что-то фамилия ускользает… Редигер, ах да! - Он вспомнил и улыбнулся, но улыбка вышла несколько скомканная.
- Так помните?
- Конечно.
- Ну а как насчет остального? A-а, насчет остального вы вспоминать не желаете. Предоставляете мне. Ладно, извольте. Ведь это именно через Редигера вы меня достали.
- Достал? - Левенталь изумился. Отвернул от Олби пылающее лицо, и что-то сдавило ему череп, жало на брови.
- Отомстили. Счеты со мной свели, - чеканил Олби. Нижняя губа выдвинулась вперед, сухая, растресканная; нос - как-то вдруг - разбух. Глаза лезли из орбит.
- Нет-нет, - пробормотал Левенталь, - вы ошибаетесь. Никаких я не сводил с вами счетов.
Олби выдвинул ладонь, отпихивая все возражения, и медленно покачал головой:
- Я отнюдь не ошибаюсь.
- Отнюдь? И тем не менее.
- Я вас вывел на Редигера? Обтяпал вашу встречу? Да или нет?
- Да, вы обтяпали, да…
- И вы явились, и нарочно хамили Редигеру, выпендривались, обзывали его, вы специально его оскорбляли, чтоб мне нагадить. Редигер вспыльчивый, он тут же меня выпер взашей. Вы знали. Все заранее было рассчитано. И аккуратно сработало. Вы хитрый, как бес. Он даже недели мне не дал. Шуганул с треском.
- Неправда. Я слышал, что вы уже не работаете на Дилла. Мне Гаркави сказал. Но это абсолютно не из-за меня. Я уверен, вы ошибаетесь. С чего это Редигер стал бы на вас вымешать нашу стычку. И он, между прочим, был сам виноват.
- Однако он выместил, - сказал Олби. - Он вполне четко это обозначил. Орал на меня, чуть не лопнул. А вам только того и нужно было.
- Мне нужна была только работа, - отрезал Левенталь. - А Редигер был груб и отвратен. Вообще он сплошное не то. Вспыльчивый! Скажете тоже. Он сволочь. Да, я не смог сдержаться. Тут я признаю. Ну, предположим, в этом смысле я косвенно виноват. Но вы говорите…
- Я говорю, что это исключительно ваша вина, Левенталь. - Он открыл рот и как будто удерживал выдох, пока улыбался. Зря пытался Левенталь рассуждать хладнокровно; его затягивало в какую-то муть.
- И зачем, интересно, я все это сделал?
- Из мести. Тьфу ты! Вы, кажется, собрались все по новой мусолить, докопаться хотите, сообразил ли я, что к чему. Я сообразил, что к чему, Левенталь. О Господи, вы думаете, я это до точки не обмозговал? Вы меня недооцениваете; я давным-давно все понял. Но раз уж вам так хочется, чтоб я снова толок воду в ступе, - пожалуйста. Начну немножечко издалека: от Уиллистонов. У них был вечер.
- Ну да, мы там познакомились, у Уиллистонов.
- A-а, вспомнили. Я думал, вы будете до конца кобениться и отпираться. Чудно. Там был и ваш друг, тоже еврей - вы сегодня упомянули его фамилию.
- Гаркави.
- Гаркави, да, совершенно верно. Уже большой прогресс. - Он громко расхохотался. - Вот вам и ключ. Тоже еврей. Господи, и все вам надо разжевывать. Надо это разжевывать? Видно, никуда не денешься. Вас оскорбило, когда я проехался насчет евреев. Припоминаете?
- Нет. Ах да. Да-да, - поправился он, насупясь. - Еще я припоминаю, что вы были пьяны.
- Вранье. Выпил, да, но не был я пьян. Вот уж нет. У вас, у евреев, кстати, довольно своеобразные понятия о выпивке. Особенно интересно, что все кроме вас наследственные алкоголики. У вас и песенка есть - "В стельку пьян, ой-ей-ей, он на то и гой… Шиккер". - Он уже не смеялся; стал мрачный.
- Н-да! - сказал Левенталь презрительно. Оттолкнул ладонью спинку скамейки, встал.
- Вы куда?
- Я никакого отношения не имею к тому, что вы тогда потеряли работу. Сами скорей всего и виноваты. Небось кучу поводов давали Редигеру вас уволить, легко могу себе представить. И я совершенно незлопамятный. Это все ваши домыслы. Тот вечер у Уиллистонов я помню прекрасно, но вы были пьяны, что на вас обижаться. И когда это было. Довольно странная мысль - искать меня, исключительно чтобы напомнить. Спокойной ночи!
Он зашагал прочь. Олби встал со скамейки и орал ему вслед:
- Вам поквитаться надо было! Это вы мне свинью подложили! Нарочно!
На них уже оборачивались, Левенталь ускорил шаг. "Если он за мной попрется, я сверну ему челюсть. Я его повалю, - он думал. Честное слово, повалю! Все ребра ему переломаю!"
Придя домой, он открыл почтовый ящик и нашел там записку. Подписанную "искренне ваш, Керби Олби", извещавшую о том, что в восемь он будет в парке. Почему в парке? Откуда такое обвинение? Что за бред! Ни малейшего смысла, от начала и до конца. Конверт был без марки; видно, Олби сам принес письмо. Очень может быть, это он тогда и звонил.
- Безошибочное ощущение времени у этого Нуньеса, - ворчал себе под нос Левенталь, взбираясь по лестнице.
4
Заснуть удалось сразу, и спал он крепко. Разбудил будильник на ночном столике, Левенталь схватил его, придушил дребезг. Потом переместился к окну, пригибаясь - был голый, - и выглянул. Уже сейчас, в половине восьмого, улица помертвела от жара и света. Медленно, трудно тащились низкие облака. Воздух на юге, на востоке уже тронуло медью, плавились фабрики и, тяжелые, красные, темные, смотрели в небо сквозь зеленую, жаркую сетку мостов. И везде вкруговую погромыхивали грузовики, поезда подземки. Вылез на улицу Нуньес и, макая ее в ведро, мыл тротуар увечной своей шваброй. Комендантша хлопотала над домашней растительностью. К оконному переплету крепились новые беленькие веревочки; она высунулась из окна, к ним приручая лозы.
Левенталь помылся, побрился. Записка Олби валялась на кухонном столе. Пробежал ее глазами, бросил в ведро возле раковины. Изготовился грохнуть крышкой, но спохватился - это вчера он был на грани срыва, теперь-то чего уж - и, слегка посмеиваясь над собой, осторожно опустил крышку и ногой подпихнул ведро к стене. Да, его, наверно, можно простить, если он вчера потерял терпенье и даже голову. Ну и денек! После всего, чего пришлось нахлебаться, объявляется этот Олби и вносит свою лепту. Видно, годами себя накручивал, носился с идеей, что Редигер якобы уволил его из-за того разговора. Конечно, у Редигера удивительно паршивый характер, кто спорит, уж с таким, наверно, уродился, но даже он - зачем он будет увольнять служащего не за собственные грехи, а из-за кого-то там, кого тот рекомендовал. "Нет, ну зачем ему? - рассуждал Левенталь. - Хорошего работника? С какой стати". Чушь. Наверно, Олби прогнали за пьянство. Пойди объясни пьянице, что неприятности у него из-за пьянства. Разве он это признает? Закоренелый особенно? А этот Олби закоренелый.
Он надел летние мятые - швырнул с вечера в ногах постели - коричневые брюки, белые туфли. Не забыл закрыть окна, задвинуть шторы. Комната потемнела. Когда вынимал носовой платок из комода, наткнулся на извещение об уплате налогов за год, отвратное напоминание о мистере Бирде и службе. Такие вещи в письменном столе надо держать, там им место, а у Мэри манера - вечно совать в белье. Раздраженный, он поглубже запихнул бумажонку, захлопнул ящик. Вышел надутый. Бирд, конечно, его вызвонит, вызовет на ковер, якобы из-за какой-то ошибки, уж он накопает. Или кого-нибудь за ним отрядит - и такое бывало; своего узконосого, плоскорылого Милликана, зятька своего. "Если он мне его подсунет… Но чем, собственно, я могу его стращать?" И вдруг Левенталю показалось, что он не выспался. Ноги ватные, ломит в висках, а глаза - они на него глянули из длинного зеркала в простенке перед кафе - красные и подпухли: тот еще вид. Левенталь сокрушенно затряс головой. Зеркало по углам сине и красно пламенело на солнце.