Рядом с этими строками майор Баландин старательно вписывает в текст листовки пламенный клич словацкого солдата Иозефа Туша, перешедшего на сторону Красной Армии: "Словацкий народ не хочет воевать против русских братьев. Многие солдаты переходят на сторону Красной Армии. Так сделал и я. Так поступили мои товарищи. Я обращаюсь к вам, словацкие солдаты: не позволяйте немцам гнать вас на бойню против своих братьев-славян. Поверните оружие против немцев!"
- Много взрывной силы в нашей листовке! - своеобразно оценивает ее Баландин.
- "Дорогие братья! - с еще большим подъемом зачитывает Мироныч заключительные строки, - многие из вас называют "Рыхла дивизию" - "быстрой до дому". Помните же, что путь к дому, путь на родину ведет через поле битвы. Вступайте на этот путь. Идите в бой за свободу своей Родины, за восстановление подлинно независимой, дружественной Советскому Союзу Чехословацкой Республики. Помните, что Советский Союз и Чехословакию долгие годы связывают узы дружбы. Смело идите в крымские леса, к нам, партизанам. Мы вас встретим как братьев, соратников по общей борьбе. Если же это не удастся и Гитлер снова погонит вас на фронт, то со своей техникой и оружием безбоязненно переходите на сторону Красной Армии. Вас и там встретят как братьев… За боевое единство славянских народов! Не сложим оружия, пока не победим!"
Хренко бережно принимает от Мироныча исписанные листки и с усердием выводит в самом конце русскими буквами еще раз: "Смерть немецким оккупантам!"
А еще через некоторое время наши побратимы с рюкзаками, набитыми листовками, уходят в "Рыхла дивизию".
Партизанское крещение
И когда страна ему прикажет,
Он жизнь отдаст за наши рубежи.Из песни
По туманному лесу движутся двое: приземистый крепыш в пилотке и ватнике и рослый богатырь в зеленой фуражке и длинной шинели. Шагают осторожно - остановятся, послушают, потом идут дальше.
Кругом царит предрассветная тишь. Шевельнет ли кто ветку, упадет ли со старой сосны высохшая шишка - все слышно. И хотя парни умеют ходить бесшумно, но все-таки их шаги слышны.
Оба дозорные - и Александр Богомолов, шагающий впереди, и Тургаев Турган, идущий за ним, - партизаны бывалые, понимают, сколь ответственна и опасна дозорная служба. Вот они прошли мимо лагеря, объятого сном. Затаились в мелколесье. Внимательно послушали. Повсюду тихо, спокойно. Бесшумно двинулись в северную сторону, туда, где находится партизанский малый аэродром.
И вдруг застрекотал автомат. Тишины сразу не стало, на дозорных и на лагерь обрушился огненный шквал.
Пулей вылетаю из палатки. В правой руке автомат, в левой - сапоги. Сразу попадаю в круговорот звуков - рокот пулеметов и автоматов, сухой перестук винтовок, частые хлопки разрывных пуль, тревожные вскрики людей - все это наваливается внезапно, ошеломляет.
Но как бы там ни было, а партизанский характер уже показывает себя. Смело приняли первый удар врага наши дозорные. Они стоят насмерть, прикрывая огнем лагерь. Вижу в темноте севастопольского матроса Григория Гузия с пулеметом, а за ним бесстрашного Алексея Астафьева.
- Григорий, к дозорным! - кричу Гузию. - Отбейте!
Они убегают туда, где трещит стрельба. Вслушиваюсь: не бьют ли с других сторон? Но вот в общий шум перестрелки вплетается дробный стук двух пулеметов - это застрочили наши пулеметчики. На какое-то время они надежно прикрывают дорогу в лагерь. За эти минуты партизанская бригада, перебросившись через Бурульчу и поднявшись по крутому склону, успевает скрыться в густом кизильнике; тут отряды приводят себя в порядок и готовятся к бою.
А там, где дозорные и пулеметчики ведут бой, вдруг наступает тишина. Отогнали врага? Или… Приказываю расположить людей в круговую оборону и прикрыть тропу, по которой мы пришли сюда.
Светает. На вершине высокого дуба наш наблюдатель Иван Швецов. У него горе - вчера стало известно, что в Симферополе фашисты убили его отца и мать.
- Вижу фашистов, - доносится голос Ивана. - Идут от кошары к малому аэродрому.
- Сколько их?
- Сотни две. А вот и еще колонна. Эта идет от нашего ночного лагеря. В ней - сотни три с гаком.
Но почему все еще не возвращаются ребята из заслона? Подзываю Котельникова:
- Надо проверить, где пулеметчики и дозорные.
- Я уже посылал. Ни пулеметчиков, ни дозорных в заслоне не оказалось. Нашли стреляные гильзы и больше ничего. Непонятно: немцы отступили, а наших нет…
Швецов вновь шевельнулся на ветке:
- Еще одна колонна из Суатской долины выползает!
- Кузьмич! - говорю Котельникову. - Еще посылай связных. Пусть поищут нашу четверку.
Поднимаюсь к наблюдателю.
С вершины дуба весь Орта-Сырт как на ладони. Это небольшое безлесное плоскогорье служит как бы связующим звеном между Долгоруковской яйлой, что лежит к западу и северу от нас, и Караби-яйлой, простирающейся далеко на восток. Через Орта-Сырт проходит горная грунтовая дорога. Начиная свой бег от шоссе Алушта - Судак, дорога пересекает село Улу-Узень, петляя по южным склонам гор, переваливает через Главную гряду, тянется в северном направлении по Орта-Сырту, скрывается в лесах горы Яман-Таш и, сбежав с нее, втягивается в другое село - Баксан, а отсюда - на шоссе Симферополь - Феодосия.
По этой дороге противник и пересекает Орта-Сырт. Строго поддерживая боевой порядок, защитив колонну боковым охранением и головным дозорным, он движется к малому аэродрому. Из-за гор выглянуло солнце, и нам видно, как яркие солнечные блики то вспыхивают, то гаснут на металле оружия.
За первой колонной, огибая кошару и Голубиную балку, следует вторая. Из Суатской долины - третья. Среди партизан нарастает предбоевое нетерпение.
Что же замышляет враг? Наткнулся на нас случайно и теперь перегруппировывает силы? А может быть, он намерен блокировать наш аэродром и лишить нас связи с Большой землей? Похоже на это: все три колонны движутся к аэродрому.
- Федор Иванович, - зову Федоренко, - поднимись-ка сюда.
Минута, и Федор на верхушке дуба, рядом со мной.
- Интересная картина! - говорит он. - Тут их и надо стукнуть.
- Ударим с разных сторон. Бери отряд, обойди их с запада по Долгоруковской яйле. Если заметишь на Долгоруковской свежую тропу, значит, противник пришел из Салгирской долины и будет возвращаться по этой же тропе. Ударишь по нем возле Голубиной балки. Если тропы нет - устрой засаду на горе Яман-Таш. Как ударишь - сразу уходи. Новые удары нанесем с других сторон. Ясно?
- Понятно.
- Только успеть надо, Федя! Бежать ведь далеко.
- Успеем. Немцы тоже не на машинах едут, - уже спускаясь по сучьям, отвечает Федоренко. - Разрешите и словаков взять в засаду.
- Пожалуй, пора! - слышу Мироныча.
- Бери. Только зря не рискуй.
Вскоре внизу, в просветах между веток, вижу две шеренги бойцов. Кубанки, брезентовые панамы, фуфайки, солдатские гимнастерки. И в этой пестроте - однотонная светло-желтая форма словаков. Мне не видно Мироныча, но я хорошо слышу его голос:
- Ребята! Вы станете на пути целого батальона. Люди вы тертые. Но скажу: если кому будет трудно, вспомните, как сегодня бились Гриша, Леша, Саша и Турган.
Сделав паузу, Мироныч обращается к словакам:
- Ну, вот, дорогие друзья-словаки! Настал и ваш час. Принимайте боевое партизанское крещение. Желаю вам успеха!
- Спасибо, Мирон Миронович! - за всех отвечает Виктор Хренко.
Отряд Федоренко исчезает.
С этого момента все наше внимание сосредоточилось на головной колонне врага. Она продвигается довольно бодро. Успеет ли перехватить ее Федоренко?
Проходят минуты, долгие, томительные. Вот колонна обогнула Голубиную балку и спускается в низину, где, изгибаясь, подставляет себя под удар с опушки.
Но опушка молчит. Неужели отряд Федоренко опоздал? Тянутся еще секунды напряжения. Противник повернул на Яман-Таш. Приближается к лесным массивам. И тут колонна останавливается. В чем дело? Может, враг станет проверять лесные опушки мелкими дозорами?
Однако мелких дозоров неприятель не посылает. Зато от колонны отделяется отряд. В нем десятка три солдат, Развернувшись подковой, с винтовками и автоматами, вражеские разведчики медленно наступают на опушку. Напряжение растет.
На соседнем дереве появляется Мироныч. Он неотрывно смотрит на Яман-Таш.
Внизу, над склоном, приник к биноклю Котельников. Возле него группа бойцов и командиров.
Вражеские разведчики преодолели полосу каменистого плоскогорья, которая отделяла их от опушки. Фигуры врагов движутся на темно-зеленом фоне леса. Они уже просачиваются в заросли. А лес молчит.
- Не добиг Федор Иванович - вырывается у кого-то из партизан.
И тут Яман-Таш ожил. В знакомом темпе бьют партизанские пулеметы и автоматы, бухают выстрелы винтовок, гремят разрывы гранат.
Наблюдатель кричит:
- Смотрите, смотрите! Только один уцелел и драпает из леса.
Действительно, бежит один фашист. Он то падает, то снова вскакивает. Где остальные? Неужели одним огневым ударом уничтожен весь отряд врага?
Всего лишь один удар, а результат разительный. Противник в замешательстве. Втянулся всеми тремя колоннами в низину, что в самом центре Орта-Сырта, и топчется в нерешительности.
Как видно, фашисты уже не решаются прочесывать лес и блокировать аэродром. Теперь они делают попытку подобрать раненых и убитых. Всей массой гитлеровцы двинулись к тому склону Яман-Таша, где лежат трупы их солдат. На почтительном расстоянии от злополучной опушки батальон развернулся в боевые порядки. Вот каратели залегли. Ползут. Впереди офицер. И чем ближе к опушке, тем заметнее отстают солдаты. Они словно застыли на месте. Офицер ползком возвращается к ним. Наверняка, ругает. Снова ползет вперед. Но цепи солдат замирают, едва шевельнувшись. Офицер вторично подползает к ним. Ругань и угрозы, очевидно, не действуют. Лес для солдат страшнее этой ругани.
Спустившись вниз, склоняемся над картой.
Через Долгоруковскую фашисты не пойдут, - размышляю вслух. - Свежей тропы Федоренко там не обнаружил, побежал дальше на Яман-Таш.
- Правильно, - соглашается комиссар, - но и Яман-Ташская дорога немцам теперь заказана.
- Вот сюда пойдут, - показываю на карте Улу-Узеньскую дорогу. - А здесь есть хорошая скала. Нависает над самой дорогой. С нее и ударим. Отрядом там не развернешься, а для небольшой группы смельчаков - позиция что надо. Шарова туда бы. Или Бартошу. Василь! - зову Бартошу. - Скалу над Суатом знаешь? Беги туда с группой. Подпусти и ударь!
- Зробымо!
- Можно и мне? - просится Ваня Швецов.
- Давай!
Бартошинцы поспешно скрываются в густых зарослях кизильника. Теперь успех нового удара зависит от того, успеет ли пятерка смельчаков добежать до скалы и приготовиться к встрече вражеского батальона.
Мы не ошиблись: подобрав своих раненых и убитых, противник спешит через плоскогорье Орта-Сырт, по дороге на Улу-Узень.
Бой группы Бартоши, подробности которого нам стали известны потом, когда группа вернулась, поразил даже самых бывалых партизан.
…Старая Улу-Узеньская дорога. Узкая, извилистая, она бежит с Орта-Сырта вниз, петляет между вековыми буками и теряется в ущелье за скалами. Здесь - застоявшаяся тишина. Но вот до партизан донеслись звуки беспорядочной стрельбы.
Бартоша догадался: немцы прочесывают огнем дорогу. Командир посмотрел на товарищей, затем достал кисет, неторопливо свернул самокрутку, глубоко затянулся. Самокрутка идет по рукам: сначала ее берет лежащий рядом рослый, косая сажень в плечах, Михаил Бакаев, затянувшись раз-другой, передает крепкому коротышу Сергею Даниленко, затем самокрутка в руке Ильи Мычки. Всегда степенный, задумчивый, на этот раз он делает несколько торопливых затяжек и подает машинально Ване Швецову. Тот не берет. В зубах у него травинка. И кажется, на ней сосредоточено все его внимание. Самокрутка возвращается к Бартоше.
А стрельба продолжается. Пули вихрят прошлогоднюю листву, сбивают ветки, рикошетируют, с визгом отскакивая от камней. Вот они уже рвутся у самой скалы и вокруг нее, создавая впечатление стрельбы со всех сторон.
Бартоша еще раз глубоко затягивается. Бережно кладет окурок на камень, смотрит на него - не сильно ли дымится? Потом шепчет:
- Головы ниже. Дорогу я сам бачу.
Да, ему видно все. Из-за поворота выходят дозорные. Их с десяток. Воровато озираются по сторонам, на каждом шагу посылая автоматную очередь.
Пятеро на скале замерли. Лишь Бакаев чуть шевельнулся, поудобнее приготавливаясь к стрельбе. Но Бартоша предупредительно поднимает палец:
- Пропустымо…
И вот наступил момент, ради которого они стремительно бежали к этой скале: всю дорогу запруживает масса солдат в серо-зеленых шинелях.
- Ну! - выжимает сквозь зубы Бартоша, и в тот же миг со скалы на головы врагов обрушивается смертоносный град пуль.
Несколько считанных минут - и все живое исчезает с дороги. Скатывается в речку и дозор. Солдаты, объятые паникой, рассыпаются по лесу. Топот, треск, крики и стоны раненых, вспышки беспорядочной стрельбы заполняют всю долину. А скала умолкает. Вихрем слетают с нее партизаны; они бегут к своим.
Но вскоре Бартоша останавливается.
- А чого це мы бижимо? - с удивлением спрашивает он. - Нимцы раненых будуть брать? Будуть! Пишлы на скалу!
И, круто повернув, пятерка бежит обратно.
Тем временем гитлеровцы собрались с духом. Ожесточенно обстреливая скалу и все вокруг нее, они один за другим выходят на дорогу. И вот уже торопливо подбирают убитых и раненых, с опаской озираясь на скалу.
Скала молчит.
Опять накапливаются на дороге серо-зеленые шинели. Наведя мало-мальский порядок в своих рядах, немцы возобновляют движение.
А скала молчит.
Вот голова колонны уже проходит под нею. Немцы пристально и все еще пугливо всматриваются в ее мшистые, иссеченные пулями выступы. Безмолвие дикого утеса возвращает колонне некоторую уверенность.
И вдруг скала вновь оживает огнем. И опять сломалась вражеская колонна. Падают, мечутся солдаты, стремглав несутся с дороги в лес. Иные из них пробуют отстреливаться, другие взывают о помощи.
А на скале боевое напряжение перерастает в азарт. За ее каменистым козырьком уже не прячутся ни Бартоша, ни его друзья. Самый юный из них, Ваня Швецов встал во весь рост и, чуть наклонясь, стреляет почти в упор.
- Ты що робыш, бисова душа! - с силой дернул его Бартоша за брезентовую штанину и положил рядом с собой…
На бригадном командном пункте все встревожены: бой у скалы затянулся.
- Котельников! - подзываю начштаба. - Быстро направь к Бартоше подкрепление. Да пусть бегом!
- Посылаю! - бросается он к резервному отряду. Тревога усиливается. Еще не нашлись дозорные и пулеметчики, не знаем, все ли благополучно у Федоренко, а тут затяжка у Бартоши.
Подходит Женя Островская. На лице и в глазах - глубокое беспокойство. Идет устало, будто несет тяжелую ношу.
- Можно к вам? - говорит она взволнованно, теребя пальцами концы полушалка. - Чувствую, конечно, что некстати, но…
- Что, Женя?
- Скажите правду, с пулеметчиками беда? - голос ее дрогнул.
Как ей ответить? Она, видно, крепко волнуется, коль решилась спросить. Совсем недавно эта учительница из предгорного села Бештерек, лежащего на дороге Симферополь - Феодосия, вместе с моряком Гришей Гузием пришла в партизанский лес. Сегодня - первый для них бой в лесу и первая разлука. Я не знаю, что с Гришей и что с остальными. На душе неспокойно. А видеть эту девичью боль - еще тяжелее. Одно ясно: девушку надо приободрить.
- Ищем их, Женя, и найдем. Обязательно найдем!
- Хорошо, если бы так. - Продолжая нервно теребить концы полушалка, она, удрученная, отходит.
…Прошел еще час. Три удара по врагу нанесены. Теперь надо знать, что делается в Голубиной балке и в урочище Ямины. Там в густом мелколесье затаились еще две наши ударные группы - Николая Шарова и Александра Старцева. Мы уверены: они тоже готовы встретить врага. И если гитлеровцы пойдут в их сторону, ударят со всей силой, как бойцы Федоренко и Бартонга.
Но немцы втянулись в ту низинку северо-восточнее Голубиной балки, где сосредоточивались утром; они беспорядочно толкутся в ней, бросают в небо ракеты: зовут кого-то на помощь или сигнализируют разбежавшимся. Здесь, на Орта-Сырте, их со всех сторон окружает лес. И, конечно, под каждым кустом теперь мерещится им партизан. Потому и не идут они никуда из этой спасительной низинки, до которой, к сожалению, не долетают наши пули. Выручить немцев может только ночь. Ее, видимо, они и ждут.
Солнце клонится к закату. Лес хмурится. Тени становятся длинными. Мы с комиссаром стоим перед строем отряда. Федоренко докладывает: задание выполнено, отличился пулеметчик Капшук. Хорошо стреляли словаки. Благодарим Виктора Хренко, Клемента Медо, Войтеха Якобчика, Александра Гиру, Штефана Малика, Рудольфа Багара. Каждый протискивается к ним, чтобы крепко пожать руку, сказать слово привета.
- Ну вот, вы и постреляли, - говорит Мироныч. - Можно сказать, партизанское крещение прошли. И хорошо прошли. Поздравляем вас и желаем новых удач.
- Спасибо, товарищ комиссар! Будемо стараться! - дружно отвечают словаки…
Строй давно уже сломался. Над лагерем - людской гомон. Но вот Федоренко подает знак, и все умолкают.
- Разрешите, скажу пару слов.
Федор еще в азарте, говорит с жаром:
- Бежали мы туда быстро. Но достигли спуска в Голубиную балку и видим, что свежей тропы на спуске нет. Ясно: не этой дорогой будут возвращаться. Значит, как вы приказывали, встречать их надо на Яман-Ташской дороге. А туда еще бежать и бежать. Да на гору карабкаться. Потом снова бежать на сближение с противником, выбирать позицию. Быстренько завожу хлопцев в заросли и командую: бросай вещевые мешки! А они смотрят и не понимают, зачем бросать недельный запас продуктов. Пришлось построже повторить приказание. Сбросили. Побежали быстрее, влезли на Яман-Таш. Там тихо. Залегли. Ждем. Я всех предупреждаю, чтоб каждый выбрал себе цель. Когда немцы цепью по склону пошли, хлопцы подпустили поближе и дали залп. Немцы припали к земле, а мы по ним, лежачим, бьем. Вижу: особенно стараются словаки. Я вошел в азарт и кричу: огонь! огонь! А Миша Капшук отрывает щеку от пулемета и говорит: "Федор Иванович! Та воны вже сто раз убиты!"
Слова Кашпука, с огоньком пересказанные Федором, вызывают взрыв смеха. С разных сторон несутся возгласы:
- Мы видели, вы всех их скосили!
- Только один удрал!
- Да и того пометили пулей. Хромал, гад, когда драпал!
В зарослях мелькает коренастая фигура Бартоши. За ним четверо друзей. Они молча встают в шеренгу, и Бартоша в свойственной ему манере докладывает:
- Выполнилы!
С ним ничего не поделаешь. Приходится, как всегда, вытягивать из него подробности:
- Что, Василь, выполнили?
- Ну, ударылы.
- Кого?
- Та протывника ж.
- Ну и что?