- А теперь нажми курок. Научить, как? - прошипела в лицо, жалея, что не могу большего - пристрелить его, например. Он не испугался, не растерялся - смотрел и явно жалел меня. - С таким взглядом не убивают, с таким взглядом милостыню подают. Так подай, нажми курок! Нет?
- Нет, - он приставил пистолет к моему виску, дернув руку. - Так лучше, знакомо, да? А теперь жми! Распишись в собственном бессилии, наплюй на родных! Тебе будет больно миг, а им всю оставшуюся жизнь!
О чем он говорит? Откуда столько ярости и боли в его голосе?
А может, сомневается, думает, блефую? Жаль, сил не хватит справиться с ним и повернуть оружие, но ладно.
Я разозлилась и нажала на курок. Сухой щелчок и тишина. Минута, другая - глаза в глаза, и слов нет, и мыслей - пелена, прострация, сквозь которую с трудом пробирается понимание - меня разыгрывают!
Его рука отпустила мою.
Я вытащила обойму из пистолета - пуста.
Что это такое?
Что за…?! - уставилась опять на киллера. Хоть бы пошевелился, вздохнул, моргнул, возмутился! А он только разглядывал меня и молчал.
- Что это значит? Как это понимать?
- Заряженное оружие и ты - вещи не совместимые.
Я осела на свое сиденье и, не глядя, уронила пистолет ему на руку. Щелчок - обойма вошла на место.
- Кто ты?
Молчание. Беретта ушла в кобуру под мышку.
- Ответьте! По какому праву вы украли меня, везете Бог знает куда, шантажируете дочерью, ведете себя, как террорист?! Зачем топчете душу?! Кто вы такой?! Что вам надо?!.. Отдайте телефон. Сейчас же! Ну! - протянула ладонь, требуя вернуть собственность. А что еще я могу, а что еще придет в голову?
Мужчина посмотрел на меня, как на ребенка:
- Скажешь, как закончится истерика?
- Истерика?.. - У меня не было слов от возмущения. А потом дошло - как же я забыла?! - Ты же садист.
- Не больше, чем ты.
- А кто? Как все это называется?! Курьер? Доставка "живого товара"?.. Ну, да, зачем тебе оружие? Обученный, накачанный. Профи. Руками убьешь, любыми подручными средствами…
- Да, но не тебя. Я не киллер, и ты это знаешь.
- А кто?
- Подумай.
Я думала. Я честно думала минут пять, хмуро разглядывая мужчину, а потом спросила:
- Сколько тебе лет?
- Сорок.
Шутит? Я могла ошибиться на два года, но на десять?
Пластика лица?
- Включи свет.
- Зачем?
- Включи!
Он включил. Я уставилась в его лицо, пристально разглядывая каждую черточку. Я и боялась, и мечтала найти то, что ищу. Но чудес не бывает. И дело не в том, что у Павлика не было шрама над бровью, мелких точечных рубцов, идущих от уха к шее - у него был другой нос, другой подбородок.
Я качнула головой, умиляясь самой себе - откуда же столько романтических иллюзий?
Мне срочно требовался глоток свежего воздуха.
- Открой дверцу.
- Зачем?
- Открой!
На удивление, он послушался.
Я вышла из машины. Сгребла ладонью снег и умыла лицо, прогоняя последние ненужные эмоции, и поняла что к чему. Постояла, глотая морозный, пробирающий до костей воздух, и вернулась в машину. Сейчас я вам устрою!
- Что, герой-любовник? Как же ты, подполковник, на такую аферу согласился? Маруся - женщина с фантазией, но ты-то? На что купился? Гонорар? Острые ощущения?..
Мужчина вернул сиденья в нормальное положение и завел машину. Она плавно тронулась с места.
- Куда? А как же потрахаться? Ты же за это получил деньги? А красивый спектакль! Я в восторге, незабываемые ощущения! Ты по сценарию нашей фантазерки должен был постепенно проникнуться жалостью к своей жертве, обаять, влюбить, превратившись из зверя в домашнее животное?
Он молчал, и это меня бесило, мысль же о Марусе просто выводила из себя - я бы сейчас с удовольствием придушила подружку! Подарочек она мне сделала! Встряхнула старушку! Да я чуть не умерла от страха!! Веселушка-проказница, ее польскую пани маму! Сваха! Да я поседела за двое суток!
Озабоченная! И ведь хватило на такое ума!
- Нет, мы куда едем? Алло?! Где обаяние и бездна вашего шарма? Сводить с ума не надо, это в том отделении было. Успешно, надо отметить. Так за мной еще никто не ухаживал!.. Как насчет финала?! Вы ж меня влюбить в себя должны - начинайте!
Напряжение последних суток схлынуло, и я заработала шикарную эйфорию, которая, ударив в голову, звала на подвиги. Тем более я понимала - после нее меня уже не собрать. Финиш.
Ну спасибо, подруга!..
А ведь, правда, искренне - спасибо.
И глубоко вздохнув, прикрыла ладонью глаза, и подумала: ни один разумный человек, не то что профессионал, не станет участвовать в подобной истории, если не будет крупно заинтересован. Значит, еще не все закончилось, и этот самый интерес может всплыть в любую минуту. А еще я поняла, что нужно иметь значительный крен в голове, чтоб выдать такое, со знанием дела наступая мне на "мозоль" - для этого нужно пройти и пережить то же, что пережила и прошла я.
Мне стало стыдно, что я позволила себе расслабиться и выплеснуть эмоции.
- Извини, - сбавила тон почти до шепота.
- Ничего.
- Я просто в шоке и… не знаю даже, что сказать.
- Говори, что думаешь, не стесняйся.
Его спокойствие и понимание еще больше растревожили меня:
- Извините. Честное слово, я не хотела вас оскорбить, но мне и в голову не приходило… Маруся года три уже одержима идеей познакомить меня с мужчиной, но так далеко она еще не заходила. А если серьезно, она действительно вам заплатила?
- Нет.
- А как нашла? Вы-то зачем согласились? У вас, по-моему, не должно возникать проблем с женщинами …если, конечно, вы не будете знакомиться с ними так, как со мной. Не каждая сможет пережить подобный экстрим, уверяю вас.
- У меня проблемы с одной женщиной. С тобой.
- Правда, понравилась?
- Мало.
- Влюбились? - не поверила.
- Только это интересует? А куда мы едем - нет?
- На дачи ФСБ, - махнула я рукой. Мужчина усмехнулся и посмотрел на меня:
- А говорила, не знаешь дороги.
- Не знаю, просто сопоставила направление с картой.
- Карта неверная.
- Почему?
- Нет здесь дач ФСБ, слухи.
- А что есть?
- Увидишь.
- Опять пугаете?
- Получается? - Он смеялся и не скрывал этого.
- Знаете, я очень рада, что вы не киллер. Но все равно хочу заметить: вы - садист. Зачем вы издевались надо мной? Биографию выучили, дочерью шантажировали, интересовались ею. Девочка-то при чем?
- Я отвечу на этот вопрос позже.
- Почему?
- Потому что эту тему я не хочу обсуждать в машине. Скоро мы будем на месте, там и поговорим.
Я согласно кивнула, а сама насторожилась - как бы мне еще одну каверзу не устроили, больно мягкий голос у мужчины стал - убаюкивающий, успокаивающий. Или это меня слабость одолевает, дремота? Немудрено после стольких переживаний. Вот только нельзя мне сейчас расслабляться, мало ли что опять протеже Полонской в голову придет? Да и слишком странная ситуация, замысловатая, и знакомец - тот еще ухажер. С таким лучше ухо востро держать, а то успокоишься и уже навеки.
- А все закончилось?
- Почти.
- У вас еще есть сюрпризы для меня?
- Плохих нет, не беспокойся. Поспи.
- С тобой?
- Давай на ты?
- Хорошо, давай. Далеко еще ехать?
- Часа четыре.
- Не устал?
- Устал. Но от другого.
- Отчего же?
- А ты отчего выглядела усталой в Питере? Утомилась выгонять дочь на учебу в другой город, подальше от себя.
Я непроизвольно выгнула бровь: он следил за мной с Питера? Знает про то, о чем могла догадаться лишь Полонская и догадалась? Вот и доказательство ее причастности к интермедии.
А этот-то? Любовь, не иначе - скрыла усмешку: расскажи мне сказку на ночь, я поверю.
- Маруся не таилась от тебя. Как вы нашли друг друга? Давно?
- Я знаю ее мужа, Гарик в Афгане служил.
- И ты с ним?
- В госпитале вместе лежали.
- Ясно теперь - обоих контузило и с тех пор в себя не пришли? А я при чем?
Он промолчал. Хорошо, у меня вопросов много, задам другой:
- Так ты за мной с Питера следил? Зачем?
- Не следил - увидел. Перестань вымучивать вопросы. Я все расскажу позже, а сейчас тебе лучше поспать.
- Не хочу. Ты меня сна лишил. Совсем.
- Неправда. У тебя глаза слипаются.
- Естественно…
- Вот и отдыхай, восстанавливайся. Я никуда не исчезну.
Мне заплакать или порадоваться?
И какая забота!
- Совсем недавно чуть не убил, а теперь "отдыхай". Заслужила? - проворчала я, впрочем, не держа зла на мужчину - странный он, слабо сказано, и методы знакомства те еще, но видно и я не вполне адекватна, раз адекватно их восприняла. Как же нас изломало-то, брат?
- Мне не доставляло удовольствие вводить тебя в шок, но это нужно было сделать.
- Кому? Тебе?
- У человека во время шока, стрессовой ситуации высвобождаются резервные силы организма. Он выживает даже тогда, когда по всем канонам выжить не может. По себе знаю. Медики называют это чудом. А на деле - норма. Вспомни Афган, болеть было некогда, потому что цель была - выжить.
Великий психотерапевт… нет, шокотерапевт. Только от такой терапии ласты завернуть не долго. Нет, нашел оправдание своим изощренным издевательствам! Спаситель. Русская народная забава - дыба да топор?
Нет, он чокнутый. Такой же ненормальный, как и я. Оба мы психи. Вот парочка?!
А Полонская? Вот уж кто в самых буйных моих фантазиях не тянул на экстремалку-оригиналку!
Мир, точно, сошел с ума и катится к чертям.
- Какой Афган? И с чего мне выживать? Я не умираю, если, конечно, ты не поможешь.
- Я помогу тебе жить.
Как-то зловеще это звучит - слишком самоуверенно. А еще мне до нервного тика надоели намеки и хождения вокруг да около.
- У меня такое чувство, что ты знаешь обо мне то, чего не знаю я.
- Так и есть. Ты до сих пор живешь в прошлом, былыми событиями, а тело в настоящем. Психику в итоге клинит, что, естественно, и случилось не только с тобой. Опасность, стресс - ты в норме, чувствуешь себя живой, тишина, покой - теряешься, чего-то не хватает, начинаешь депрессировать, тосковать, как безрукий о потерянной руке, как пилот, списанный на землю, о небе.
- Ничего ты не понимаешь, не знаешь, - упрямо заявила я и отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Нечего мне в душу лезть. - Психолог!
Мужчина улыбнулся и посмотрел на меня так, будто я сказала чушь.
Но это-то понятно, не понятно другое - откуда он взялся и кто такой? Меня очень нервировало его сходство с Павлом, заставляло мучиться в догадках и плавать в бесплодных иллюзиях: а если это, правда, Павлик? Чудом выживший, нашедший меня? От этих мыслей и больно, и сладко, но боль слишком сильная, а сладость с горчинкой несбыточных надежд.
Конечно, чудеса случаются, но не со мной, не в моей жизни.
"Жаль…" - не сдержала вздоха.
И почувствовала, как рука мужчины накрыла мою, чуть сжала ладонь:
- Самое плохое позади, теперь все будет хорошо, поверь.
Интересно, о чем он? Что вообще думает?
И отчего так хочется ему поверить? Первому после Павлика, единственному за прошедшие шестнадцать лет. Насколько же меня покалечило, если могу симпатизировать лишь такому же искалеченному, ненормальному с нормальной точки зрения?
ГЛАВА 7
Павел, Олеся, Кандагар
Он ругал сержанта - забурели братья-славяне, распоясались, салабонов "строят", как падишахи евнухов. А те только из учебки, пороха не нюхали, зеленые - и по сути, и по цвету лиц…
Чендряков щурился, кривил губы, выслушивая старлея, и было видно, что не впрок нотация. Влетело сержанту в одно ухо, в другое вылетело.
- Хорош подчиненных строить, Паша, глянь лучше туда, - толкнул в плечо друга Женя Левитин, кивнул в сторону бетонной площадки, а там…
Шлыков забыл о чем говорил. Он вообще все забыл. Бывает же такое! - удивлялся потом сам себе, а тогда ничего не думал, только смотрел: две девочки-малышки волосы поправляют, что ветер от поднявшейся вверх "вертушки" разметал. Одна руки на груди сложила, настороженно на столпившихся бойцов поглядывая. И видно, грозной хочет выглядеть, да в глазах испуг, неуверенность и на щеках румянец. А вторая по головам обалдевших мужчин пробежала и в небо уставилась огромными синими глазами. От этих глаз у Павла что-то внутри дрогнуло и сухо в горле стало. И понимал: надо бы отвернуться, а то стоит дурень дурнем, на девчонку таращится, а вроде офицер, вроде не мальчик озабоченный, а не мог - как прилип насмерть. Женька спас, толкнул опять в плечо:
- Пошли знакомиться.
Шлыков бы с радостью, но как прикинул, что говорить что-то надо будет, а он, как сейчас, дар речи потеряет, только синеглазку увидит, и будет, как дебил последний, мычать да смотреть, рот разинув, так головой мотнул:
- Нет, дел много.
- Ну, смотри, мое дело предложить… сержанта дашь? Шустрый он у тебя, сгодится.
- Бери, - буркнул.
- Чендряков, слышал? Девушкам в модуле помочь и на стол что организовать. Приказ ясен?
- Так точно, товарищ старший лейтенант, - ухмыльнулся тот. Поняли они друг друга с Левитиным:
- Свободен.
Чендряков развернулся и потопал, руки в брюки:
- Разгильдяй! - отчего-то разозлился Павел.
Весь вечер он шатался по комнате. Он уже жалел, что не пошел с Голубкиным и Левитиным, но опять же, что там делать? Бухать? Здесь напиться не проблема. На новеньких девчонок смотреть? Так синеглазая до сих пор перед глазами маячит. И тлеет в сердце огонек надежды, что чистая она и глубокая, как глаза ее. И ошибиться так не хочется, потому и идти на пирушку, смотреть, как окручивают дурочек пацаны, а те верят той пурге, что Женька метет, и млеют, сдаются. А потом по стопам Галки, лишь бы у желающих шмоток да денег хватило.
Нет, не будет он ни вторым, ни десятым в очереди.
Павел пнул табурет и лег на кровать, прикрыл рукой глаза.
Какого ляда она сюда приехала? В дерьмо, грязь, кровь, смерть. Под пули или под начальство? За подвигами, мужем, великой идеей, стопкой чеков и афганок? Кому она на радость достанется? Как долго продержится чистота в синих глазах, наивность и трогательное детское любопытство?
Да ему-то какая разница?! Заняться нечем?!
Как ни ругал он себя за глупость, в голову втемяшившуюся, а справиться с собой не мог. Понесли его ноги к женскому модулю, да не вовремя - синеглазка-то с Чендряковым сидела, о любви да дружбе разговаривала. Павел развернулся, к себе ушел. Всю ночь промучился, пытаясь заснуть, да без толку - маяло его, как будто лихорадку подцепил.
А с утра Чендрякова за шиворот словил, оглядел припухшую губу с засохшей точкой крови и, усмехнувшись, пошел к Женьке. Отлегло с души.
- …Галка не вовремя приперлась. Обломала круто. А Голубкин, похоже, втрескался в комсомолочку, повезло Михе, - разглагольствовал Женька, пуская дым в потолок. Папироса тлела, наполняя запахом табака и без того прокуренное помещение.
Павел молчал, внимательно слушая. Знал, прерви дружка, и тот уйдет в сторону, переключится на опостылевший пейзаж, "духов", начальство, гребаных салабонов и батю своего, что мечтал сына в офицерском мундире увидеть.
- Барышню Викой зовут. Хохотушка. А формы… ножки стройные, грудь высокая, глазки хитрые. Газель. Вторая, конечно, лучше. Параметры, закачаешься: стройняшечка, гибкая, талия, грудь… блин, конфетка! Но, похоже, облом, Иваныч. Но временный!. Ничего, потихоньку, полегоньку можно и приручить. Плохо, блин, не пьет. Ха! Чендрякову губу прокусила, слышал? Целоваться полез. Во, выдала девка?! Ты как думаешь, долго ломаться будет?
Павел, довольный услышанным, прищурился в потолок, разлегшись на койке Голубкина:
- Посмотрим.
- Ты смотри, Паш, я первый, - предупредил, приподнявшись.
- Посмотрим.
- Ну, ты!.. - качнул головой, возмутившись, и тут же передумал обижаться, рукой махнул. - А хрен с тобой, знаю тебя, упертого, не свернешь. Только смотри, я подвинуть могу.
- Угу. Зовут-то как недотрогу?
- О-о, - раздвинул губы в улыбке Левитин и почти пропел, смакуя имя. - О-оле-еся.
- Олеся, - повторил Шлыков. Почему-то он так и думал, что имя у девушки особенное, как и она сама. - "Живет в белорусском Полесье кудесница леса Олеся, считает года по кукушке, встречает меня на опушке"…
День, два, десять… Не выходит из ума Олеся. Павел уже и так и сяк, а она никуда - и глаза ее сами ищут, и ноги в ту сторону, где она может быть, несут. И на боевых - Леся, и в столовке - Леся, и на дегустации нового сорта самогона - Леся. И, как ни уверял себя, что она быстренько роман с кем-нибудь закрутит - ничего подобного. Пацаны ее "сестрой" величают, а это многое значит. Выходит, правильная девочка. Но такой защита нужна крепкая. Чендряков с компанией своей за нее горой. Снесло голову сержанту напрочь. Только слово о ней похабное услышит - в зубы без разговоров. Парни притихли, шуточки свои при себе оставили и только глаза о девчонку мозолят. И Шлыков с ними. Дурак дураком - смотрит на нее и дышать боиться, и только вздыхает. И все думает, как бы он ее обнял, прикрыл от чужих глаз, в Союз увез. Женился! И какая же она хрупкая, и какая же она маленькая, девочка глупенькая, ребенок совсем… Разве место таким на войне, в грубом обществе осатаневших от боли и грязи мужиков? Ведь обидеть могут и не желая и не думая - изломают, погасят искорки в глазах. И как помочь, как уберечь?
"Паранойя", - решил Шлыков. И сдался. Познакомиться? Страшно. Слухи ходят - бойкая она, идеалистка наивная. И как он к ней подойдет? Что скажет? Что ни придумает - все глупым кажется. Обрежет его Фея на первом же слове и пошлет, как остальных, в дальний путь, причем так, что и сам не поймешь, а уже пойдешь…
Месяц маялся, ждал, смотрел, не решаясь приблизиться. За сомнения еще цеплялся - может, не та она, что ему показалась? Но как ни посмотри, кого ни послушай - даже коричневый песок под ее ногами - золото.
Минометный обстрел все решил. Кто-то сдуру бросил: Фею зацепило. Павел рванул в медчасть, не чуя ног. Распахнул дверь, и Олеся ему на руки и рухнула. В первую минуту Шлыков думал, что умрет вместе с ней, а потом дошло - не ранена она. И он чуть не засмеялся, сообразив, что девочка крови боится. А как она стыдилась этого… Глупенькая, глупенькая… Всю жизнь бы он с ней просидел рядом, за руку держал, да в глаза смотрел. В глазах ее утонуть можно, а рука махонькая, хрупкая…
Сутки Павел, о ней вспоминая, вздыхал и сжимал свою, словно до сих пор Олесина ладонь в ней. И понял в тот миг - влюбился. И славно, потому что стоит Олесенька и любви, и счастья, и жизни. И еще одно понял: не отдаст ее никому, костьми ляжет, а сохранит вот такой чистой, глупенькой девочкой и живой, живой во что бы то ни стало. Теперь ему было понятно, отчего Свир бухает и Кузнецов. И страшно стало от мысли, что погибнет Олеся вот так же, как их любимые, от шальной пули.