- Нюанс: вы служака, мужчина, я женщина, и кем бы вы меня ни считали - среднестатистическая провинциалка, а не агент Моссада. За мной никого, за вами очень компетентные органы, толпа единомышленников, друзей, доступ в любую организацию, к любой спецтехнике и так далее. Вы машина для убийств, вас превратили в робота, пропустив через мясорубку человеческих жизней, и поэтому у вас нет нервов, нет эмоций, чувств - голый расчет. А я мать! Поняли вы?! Мать! Та, которой вы отправляли убитых сыновей! Писали похоронки! Долг?! Да, долг - замечательно! Но этот долг из воинского превратился в личный! А мой ребенок никому лично не должен. И почему, почему я должна отдавать самое ценное, ради чего я жила и живу, единственное, что у меня есть в угоду личных интересов дебилов, дуболомов?!
Я разнервничалась и, кажется, слишком разоткровенничалась. Мне стало душно и рванула ворот куртки, кофты - к черту все, к черту!..
- Говоришь, не служила?
- У меня есть глаза и уши! А еще вилка для стряхивания лапши с них - опыт!
- Допустим. Но вернемся к теме. На что ты готова пойти, чтоб спасти дорогого тебе человека?
- На все, - стиснула я зубы. Возврат в прошлое меня доконал. Я поплыла, почувствовав дурноту и слабость. Но - кыш!.. Все потом. Сейчас главное, чтоб киллер купился, и тогда у меня появится реальный шанс его убрать - тепленького, голенького, беззащитного. А что еще нужно мужчине от женщины? Тело и больше ничего.
- Даже отдать себя?
- Ага.
И даже сделать вид, что верю, что ради этого ты выпустишь из поля зрения мою дочь.
Я выжидательно уставилась на мужчину: давай же, решай. Останавливай машину, раздевайся…
- А что дальше?
Он покосился на меня, и я осела, отвернулась, растерявшись. В его глазах была печаль, боль и желание. Нет, он не возьмет меня, хоть и хочет. Я четко это поняла, как и остальное - он относится к тем, кому важно не только тело. Романтик… с большой дороги.
Давно я не встречала подобный тип людей, и самое паршивое, что ему нужно было затесаться в ряды подонков-убийц. Как же совмещаются его принцип и работа?
Жизнь. Она порой и не такой ералаш устраивает…
Мне стало грустно: впервые после Павла я встретила мужчину, которого, наверное, смогла бы полюбить. Он тоже был Павлом и был симпатичен мне - уж не знаю, чем, возможно, одним своим именем. А может, его имя и глаза и играют со мной злую шутку?
- Мне жаль, что вы киллер, - призналась искренне.
- А что было бы, если б я им не был? - спросил мужчина тихо, словно боясь спугнуть минуту откровения.
Как он почувствовал, что я не лгу? Что за провидец?
- Какой смысл думать о том, чего не могло или могло бы быть, если есть то, что есть? - Мне было до слез жаль его, себя, Лялю, Павлика, того, что было, того, что могло бы быть, но не будет.
- Ты когда-нибудь любила?
Самое время об этом говорить! Было б лето, остановились бы, ромашек нарвали, погадали, подумала с желчью:
- А ты?
- Люблю.
Даже так?
- Как же ты можешь убивать и любить? Я вообще не понимаю, как ты мог связаться с подонками? У тебя есть принципы, стержень и… ради денег…
- А если ради жизни?
- Подожди, кто-то из твоих близких, любимых в беде, так?
Мужчина чуть заметно кивнул.
Я закрыла глаза, почувствовав облегчение - это все меняет, ставит на свои места и дает нам с Лялей реальный шанс.
- Тебе нужны деньги? Органы?
Он молчал.
- Скажи, что тебе нужно, и мы сообразим вместе.
- У меня уже есть - ты. Это все, что мне было нужно.
- А Ляля? - Ну скажи, что она не нужна, скажи!..
- Я еще думаю.
"И есть шанс передумать", - кивнула я, принимая.
- Спасибо за откровенность.
- Не за что. Все просто - ты сказала правду, я ответил тем же.
- Тогда скажи, как я могу спасти Лялю?
- Расскажи о ней.
- Что?
- Всё. Кто ее отец?
- Человек, мужчина. Мы давно расстались с ним.
- Как его звали?
Вопрос. Что ответить? По паспорту Ляля - Павловна.
- Павел.
- Тезка? Что, не сложилось?
Я долго молчала, разглядывая мглу за окном, а потом сказала:
- Он погиб.
- Как?
- Какая разница? - сглотнула ком в горле. Мне было больно ковыряться в старой ране, которая несмотря на все усилия, на прошедшие годы, так и не закрылась.
- Ответь.
- Как погибают? Был и нет…
- Ты говоришь, словно погибла вместе с ним.
- Так и есть.
- Неужели настолько сильно любила?
- Я жила им. - Впрочем, кому я говорю? Зачем? Что на меня нашло?
- Как его фамилия?
Вот это уж точно тебе ни к чему.
- Иванов.
- Твоя дочь остается в раскладе.
- Хорошо!.. Его фамилия Шлыков.
Мужчина внимательно посмотрел на меня:
- Он знал о ребенке?
Что ты лезешь в душу?
- Нет, но я уверена, он был бы рад, узнай о дочери.
Мужчина кивнул:
- Мне нужна твоя дочь.
Мне не понравилась двусмысленность заявления:
- Но я же сказала, я ответила!
- Молодец.
Я зажмурилась, прикрыла глаза ладонями: Господи, с кем я разговариваю, с кем откровенничаю?! Кого наделила нимбом и крылышками?!
- Извини, ты не оставляешь мне выбора. Мне придется убить тебя, - предупредила честно.
- Не сможешь. И бессмысленно.
- Намекаешь, что вас много и руки длинные - достанете в любом уголке страны?
- Да. Теперь тебе точно не уйти.
Я промолчала: посмотрим.
Отвернулась и вдруг подумала: а с каких таких заслуг тридцатилетнему мужчине дают звание подполковника? Это же как браво служить надо… Возможно? Если выполнять особо важные и сложные задания с блеском, всего себя отдать службе Отечеству. Он, конечно, сможет, характер подходящий, но как тогда успел семью завести? Или не завел, и речь вел о маме, братике, семье сестры, о невесте? И офицеру спецслужб не найти двадцать тысяч долларов, не наскрести по сусекам друзей и знакомых? Ну, может быть, верю хоть и процентов на восемьдесят.
Вляпываться с высокоидейной идеологией в криминал, рисковать погонами? Да-а… Скорее всего, он фальшивый федерал.
И хорошо бы так - к ФСБ и спецназу я относилась более тепло и не хотела терять уважения, веры, что там-то уж точно свои, братья, настоящие ребята, а то и вовсе ничего не останется святого.
Но в голове крутились навязчивые мысли и идеи. А если ему действительно нужны я и Ляля, но как заложники, а не доноры? Конечно, бред, но не более, чем вся эта ситуация.
А если он действительно федерал и правда подполковник?
А если ему нужна я, именно как Изабелла Томас? Что я о ней знаю? С кем она пересекалась, с кем водила знакомства? Может, из ее старой жизни всплыли знакомцы и спешат предъявить счета? И не нужны им мои органы, нужна жизнь, а дочь всего лишь возможность удержать меня в повиновении?
Муть какая! Какую рыбку в ней поймаешь?
У меня начала болеть голова, стало душно и тошно. Выдыхаюсь. Сдают нервы, здоровье и выдержка летят к чертям.
Я приоткрыла окно, чтоб вдохнуть свежего воздуха. Мороз обжег легкие и немного привел меня в себя.
- Когда все закончится?
- Не знаю, но мне, как и тебе, не терпится поставить точку.
- Что мешает?
- Ты.
- Что мне сделать? Застрелиться?
- Это ты можешь, - процедил с непонятной мне злостью. - А как же твоя дочь? Пусть сама разбирается? Живет, как может, как получится? Со старой теткой?
- Нет… вы же обещали, что не тронете ее.
- Когда я такое обещал? Нет, Изабелла Томас, я еще обязательно встречусь с ней. И ты нас познакомишь.
- Нет…
- Да!
Он злился, и я не могла взять в толк - почему? Я вообще ничего не понимала. Меня достала эта игра в кошки-мышки, я словно ехала с призраком, и он изощренно издевался надо мной, намеренно давя на больное, путая и пугая.
- Что я вам сделала? Что я вам сделала?!
- Что?
Мужчина резко нажал на тормоз, останавливая машину, снял зеркало и подал мне, буквально впихнул в руку и заставил посмотреть в него:
- Вот что ты мне сделала!
На меня смотрела изможденная бледная женщина с кругами под глазами. Я долго смотрела в них и не узнавала себя. А из восклицания киллера сделала лишь один вывод - он недоволен моим нездоровым видом.
- Я здорова, я в норме, - заявила, беря себя в руки.
Он забрал зеркало, вернул его на место и тихо спросил:
- Ты когда-нибудь говорила правду?
- Да.
- Когда?
- В той жизни…
Мы долго молчали. Он, облокотившись на рулевое колесо, смотрел в лобовое стекло на снежную пыль, что кружила по дороге, я смотрела в окно и не видела ничего, потому что боялась увидеть.
Я не могла смотреть на Павла, потому что именно он виделся мне в облике киллера. Мое сердце, казалось, перестало биться, в мыслях ничего не было, и только слезы - непрошеные, ненужные - катились по щекам.
Наверное, я подошла к той черте, за которой начинается страна забвения. Невидимая преграда меж миром живых и мертвых стерлась, пропуская живых к мертвым, а мертвых к живым. Призрак пришел за мной. Пора? Давно. За ним хоть куда - в ад, в пекло, на сковороду для жарки грешников… Если б не Ляля.
- Зачем вы шантажируете меня дочерью? Что вам она?
- Опять на вы? Дистанция? Чтоб не запачкаться? - Мужчина откинулся на спинку сиденья и, повернув ко мне голову, хмуро уставился на меня. - Да, я убивал, и убивал намеренно, и убил бы снова. Мне не стыдно, потому что я убивал подонков. А ты? Чего стыдишься ты? Разве ты не убила бы, случись повернуть время вспять? Уверен - нажала бы на курок вновь.
На что он намекает? Что может знать?
Как больно, как горько на душе…
- Я никогда, никого не убивала! Я спросила вас о дочери! - отчеканила.
- Ты жила, значит, не могла не убивать - мысленно, словами, делом…
- Я не жила.
Он думал с минуту, щуря глаз:
- И давно умерла?
Откуда столько боли и понимания в голосе? Откуда тоска просочилась во взгляд?
- Вместе с ним.
Наверное, я сошла с ума, раз откровенничаю с ним. Но разве можно ответить ложью на искренность? И как солгать, глядя в глаза, которые помнят каждый уголок моей души. И так хочется прижаться к груди и прошептать хоть раз еще в своей жизни: Павлик…
Слезы, невольные гости, навернулись на глаза, и мужчина протянул руки, чтоб смахнуть их со щеки. Боже, сколько нежности в простейшем жесте:
- "Ты стоишь на распутье, а Христос на распятье, он за нас принял наши грехи и проклятья. Выбирая войну, ты умножишь потери: никого ты не любишь, никому ты не веришь…" - пропел хриплым шепотом, вглядываясь в мое лицо, словно пытаясь запомнить его, и влезть в душу, на самое донышко, туда, где ничего нет, кроме жаркого солнца Кандагара. И Павлика, живого, живущего, любимого до дрожи, до потери себя самой в его глазах, руках, любви, такой же чистой, как он сам. И нет грязи, нет боли и подлости, и еще жива вера и надежда рядом, с тобой, и есть друзья, есть будущее. С ним, только с ним и для него…
Что он делает со мной? Что дуло у виска по сравнению с его пониманием, нежностью, непонятной мне и волнующей. Она, его нежность, словно бур в открытой ране.
Кто сказал, что старые раны не болят и не ноют, что время лечит и все проходит?
Неправда: то, что было живо, живет, пока жив ты.
- Вы иезуит! - качнула я головой, рванув ворот кофты, и открыла дверцу машины.
- Куда?
- На свежий воздух, прочь от вас!
- Сядь на место.
- Оставьте меня! - Мне нужно было бежать от него, я не могла оставаться рядом и была близка к истерике, когда выскажу все, не думая, не таясь. И буду трясти его за ворот куртки и кричать, как полоумная: "Где ты был все эти годы? Где ты был, Павел?!"
- Сядь и успокойся!
Это был жесткий приказ. Сталь в его голосе отрезвила меня, напомнив, кто передо мной. Я осела, присмирев, а мужчина нажал кнопку автоматической блокировки дверей и включил магнитолу. Чертов меломан! Нет, не классику и не рэп, а бардов, моих любимых Гейнца и Данилова, словно в насмешку, изощренно издеваясь. Ему явно хотелось залезть мне в душу, и он преуспел, расцарапав ее сердечным дуэтом замечательных музыкантов и собственным откровением:
- Человек, который прошел войну, чахнет в мирное время. Его психика дает трещину и меняет угол зрения на привычные для обывателя вещи. Нехватка адреналина рождает тоску и депрессию, и каждый борется с этим по-разному. Кто спивается, кто умирает, не найдя себе место. Я вернулся в строй, ты - ушла в себя, отдалась рутине, начала чахнуть и мечтать о смерти. С ней тебе привычнее, чем с жизнью. Ты настолько труслива?
Я?! Сказала бы я тебе…
- Понятия не имею, о чем вы.
- Конечно. А то я не встречал таких, не знаю, как они кончали. Пацаны возвращались из Афгана, и кто спивался, не в силах сжиться с новым статусом, с другой, абсолютно непонятной им жизнью, кто возвращался на войну, в привычное им состояние ежеминутного риска, устраивая схватки с любым - не своим. Они звали смерть, что не досталась им в свою пору… Я пил. Пил почти год, но водка не брала, а душе становилось все хуже. Я не видел смысла жить, не понимал, зачем дышу.
- Зачем вы мне это говорите?
- А тебе не интересно? - покосился на меня.
- Что вы - очень, - заверила, поглядывая на темную кромку леса у дороги. Он кивнул, не скрывая скепсиса, и все же продолжил:
- Потом я пошел искать забывшую меня смерть и понял: искать ее не надо, она сама тебя найдет. Нужно искать смысл, чтоб жить.
- Намекаете? На что?
- Подумай, голова у тебя работает.
- Не настолько хорошо. Вы значительно подкосили мой умственный потенциал.
- Наоборот, вернул его в привычное состояние.
Загадка за загадкой. Надоело уже голову ломать.
- Скажите прямо, что вам надо?
Он молчал с минуту и сказал:
- Давай спать.
- Что?!
- Спать. Ты устала, я тоже. Отдохнем пару часов, и в путь.
Меня невольно передернуло от намека. Доигралась в раскрепощенную женщину…
- Отдыхайте, я посижу. Разбужу вас, когда скажете.
Он молча откинул свое сиденье и мое.
Что делать? Возмутиться? Забиться в угол, устроить истерику, как девственница? Закричать: "насилуют"? Фыр-р-р!
Был бы повод и было бы кому кричать. Мужчина с невозмутимой физиономией лег, сунув руки в карманы куртки, и прикрыл веки. Типа - сплю. Гамлет! А мне Офелию изобразить? Ничего роль, но не для меня.
Я раздраженная и обеспокоенная села, нахохлившись, вытянула ноги, в задумчивости косясь на мужчину: правда, будет спать? И мне верить? Угу: ресницы-то дрогнули, глаза приоткрылись. Следит, гад!
Только я устроилась удобнее, как пожалела о том.
- Ты какой секс предпочитаешь? - спросил мужчина.
- Бесконтактный! - буркнула я.
- А я наоборот, - бросил киллер, как будто речь шла о чем-то незначительном, и подтянул меня к себе, обнял, прижимая к груди. Ну почему бы и нет? В верхней одежде, отчего б рядом не полежать? Тем более, что моя рука оказалась близка к наплечной кобуре киллера. Одно движение и…
Он только пошевелился, пытаясь погладить мои волосы рукой, как я резко выхватила его беретту и, сев, наставила на него, целясь прямо в лоб. Киллер не пошевелился, лежал и смотрел на меня совсем не так, как должен был. Ни беспокойства, ни злости - печаль и нежность уживались в его глазах с вниманием и немым вопросом - что дальше?
Как тут выстрелишь…
И вдруг полилось из динамиков, пронзая болью, лишая последних сил для финального выстрела. И пошли мурашки по телу, забила дрожь, скручивая душу в жгут, наполнились глаза невольными слезами:
Черная трава выжженного поля,
Стынет на губах медный привкус крови.
В небе вместо звезд догорают всполохи ракеты
Где-то посреди прохлады лета.
Дождь… Шел четвертый час затяжного боя.
Мало было нас, да осталось двое
Бывших пацанов, в молодой беспечности когда-то
Избегавших райвоенкомата…
В личные дела вложены повестки.
Каждого ждала не жена - невеста.
Страх отогнала и считала дни до возвращенья,
Только не похож был на ученье бой…
Бросили со скал, с дальнего уступа.
Драться здесь тоска, а не драться глупо.
Мы в горах - десант, а они - не первую неделю,
Каждый камень тщательно прицелен…
"Павлик!" - взвыла душа. Пистолет дрогнул, ушел вниз. Я обессилено сникла, скрючилась от невыносимой боли, по сравнению с которой любая физическая - ласка. И со слезами на глазах слушала песню о том, кого я любила и люблю. О гибели его и меня в один миг, в один день. Вот только он там, а я здесь, и рядом его двойник, который дан мне во искушение, чтобы я предала вновь. Нет, любимый, я не предам тебя…
Киллер сел, но не для того, чтоб отобрать пистолет, а чтобы успокоить. Прижал к себе, обнял. Так мы и сидели в обнимку, словно брат с сестрой, чуть покачиваясь в горьких тактах и словах песни, в горечи мыслей теряя себя, сегодняшний день - вспоминая прошлое: каждый - свое.
"Двое нас, и две чеки гранаты, кольца обручальные солдата"…
- Мой муж погиб вот так же. Бросили на камни… Если ты был там, если это хоть что-то значит для тебя, ты не тронешь меня, - прошептала я, надеясь, что он правильно поймет.
- А как же "рота любовников"? - спросил тихо.
- Солгала. Я любила его, понимаешь? Люблю…
Что я делаю, кому признаюсь в сокровенном? Есть ли сердце у этого человека?
Конечно, есть, не может не быть… брат?
- Ты некрофилка? - улыбнулся он, и мне стало противно самой себя - наивная дурочка, ничему меня жизнь не научила… Я презрительно скривилась, глядя в лицо того, кто может смеяться в ответ на признание, попрать святое для любого нормального человека, осквернить память погибшего. Нет, он не был своим, он не ведал братства обожженных войной, тех, кто гнил и погибал в Афгане, делился одной папиросой на двоих, пятерых, а заодно патронами и мечтами. И смертью. И жизнью.
Я направила оружие в живот насмешника, но рука мужчины успела зажать мое запястье, отстраняя оружие:
- Предохранитель, - прошептал, глядя мне в глаза с каким-то жутким, больным и выжидательным прищуром. Испугал? Нет, дурочку нашел - а то я не посмотрела, снят предохранитель или нет.
- Угу, - бросила, отворачиваясь и делая вид, что сдаюсь. Но как только он немного ослабил хватку и внимание, дернула его на себя, направляя пистолет ему в бок.
Увы, силы неравны. Мужчина оказался сильней и, зажав мою руку, развернул ее ко мне, направляя ствол в мою грудь, и замер, чем сильно меня разозлил. Я ждала, что он наконец спустит курок и все закончится, но он лишь смотрел мне в глаза, словно тоже чего-то ожидал, и была в них такая лютая тоска, что впору было пожалеть его, погладить по голове.
Но я не стану.