- Виктория Логинова? - взгляд подполковника оценивающе прошелся снизу вверх и обратно и, видно, нашел Вику годной. Меня тоже. - Олеся Казакова? - Я кивнула. Одутловатое лицо мужчины исказила гримаса, мало похожая на улыбку. И масляный взгляд шалого кота-перестарка мне очень не понравился.
- Где служить думаете, дочки? Мне в батальоне очень такие, как вы… смелые, юные нужны. Не обижу, - подмигнул.
Выглядело это странно и никак не шло его седым волосам, погонам и рожам сопровождающих, которые, щурясь, откровенно облизывали губы и протирали взглядами все наши выдающиеся достоинства. Вика и я окаменели, не зная, что ответить.
- Ладно, решим, - усмехнулся он, хлопнув по своей ладони нашими документами, отдал и пошел. За ним, то и дело оглядываясь на нас, шла его свита.
Мы опять осели на стулья и услышали смешок. В углу, в полумраке, на груде ранцев, сумок и мешков полулежала женщина и курила, пуская дым в потолок:
- Интернационалистки? - спросила хриплым, насмешливым голосом, заметив наши взгляды.
- Комсомолки.
- A-а, ну да, ну да… Дуры! - села, недобро уставившись на нас. - Сколько вам лет-то?
- А какое это имеет значение?
- Лет двадцать, двадцать два, - определила с ходу. - Трахаться-то умеете?
Мы обалдели. Вика пошла пятнами, я озадачилась.
- Слушайте внимательно, пока мой борт не пришел, так и быть, посвящу вас в главную задачу вашей службы. Вариантов три, и все зависит от того, зачем вы сюда прилетели. Если вправду защищать Апрельскую революцию, многострадальный афганский народ, то лучше следующим бортом домой. Здесь ваши идеалы никому не нужны - нужно тело. Влюбиться, замуж выйти - ответ тот же. Ну, а если заработать… тогда оставайтесь и учитесь шире раздвигать ноги. Начинайте прямо сейчас, скоро вами кадровики займутся. Будете выкаблучиваться - пошлют на отдаленную заставу. Там вас будут трахать всем составом, а потом убьют душманы, до кучи. Придут ночью и вырежут всех. Вот и весь ваш долг!
Она говорила зло и настолько назидательно, что мы невольно растерялись.
- Вас контузило? Списывают? - нашла я ответ ее злобе.
Женщина усмехнулась, легла обратно на мешки и ткнула в мою сторону пальцем:
- Тебе точно здесь делать нечего. Уезжай.
- Никуда я не уеду.
- Тогда за аморалку выкинут в Союз и будешь потом долго и нудно доказывать всем, что не золотая рыбка.
- Сумарокова, ты чего по ушам девчонкам ездишь!.. Ты мне здесь, давай, без агитаций! - угрожая, потряс пальцем женщине, появившийся прапорщик, суетливый, усатый. Нам рукой замахал: - Чего стоим? Вам что, персональное приглашение требуется? Давайте быстренько, быстренько, здесь вам не гражданка…
Мы послушно пошагали за ним, а он обернулся и опять потряс, теперь уже кулаком, женщине:
- У-у-у, с-с… Сумарокова.
- А что она сделала, почему ее в Союз? - несмело поинтересовалась Вика, когда мы отошли на достаточное расстояние, чтоб женщина не услышала вопроса.
- Буянила, пила, с солдатней якшалась, - махнул ладонью прапорщик. - Шалава. А вы, я смотрю… Комсомолки!
"Но буяним в случае хамства, как настоящие шалавы", - мысленно ответила я.
- Армии нужны комсомолки!.. Но больше женщины, чтоб… - прапорщик повел плечами, головой и что-то одному ему ведомое очертил рукой в воздухе, - тепло от вас было, понимание. Ну, вообще, чтоб не дуры, вон как Суморокова, а настоящие боевые подруги! А то служба у нас такая: сегодня живы, а завтра оно уже… Война! А как без ласки женской на войне, а? Звереют мужики, а вы ласково, нежненько выслушайте, помогите…
"Постельку постелите", - смекнула я и напряглась: "хорошее" начало службы.
- Вы всех так встречаете?
- Конечно, - клятвенно приложив ладонь к груди, заверил прапорщик. - А вы в особом разъяснении нуждаетесь, руке наставника. Молоденькие вон какие, тяжело придется. То солдатня лезет… А что им, нажрутся и давай куролесить!.. Вам неприятности и нам. Другое дело, когда при хорошем человеке - устроенные, защищенные, сытые. Ну, правильно же я говорю, да? Понимаете, сестренки? - Он приобнял Вику за плечи. Та отстранилась, испуганно вытаращив глаза.
- Неправильно, - тихо бросила я, мысленно готовясь к отповеди на более высоком уровне.
- А вы разве не за женихами?
- Женихов нам дома хватало. Мы долг свой…
- У-у-у, ясно, недотроги, - кивнул мужчина, потеряв к нам интерес и забежав в кабинет, высунул палец из-за двери. - Ждите здесь, позову.
- Ты что-нибудь поняла? - шепотом спросила меня Викуся.
- Нет, но заподозрила.
- Будем проситься вместе, куда угодно, но вместе.
Я согласно кивнула и поежилась, представив себя одной в окружении солдат и таких офицеров, как встретивший нас прапорщик. Воображение рисовало черные картинки и пугало.
Дверь приоткрылась:
- Заходите!
Мы зашли, отдали документы дородному полковнику и замерли. Нас смерили уже знакомым оценивающим взглядом:
- Интернационалистки, значит, вольнонаемные? И куда вас мне определить? Что умеете?
- Мы быстро учимся, товарищ полковник, и готовы хоть куда, только вместе, - выпалила Вика.
- И ближе к зоне боевых действий, - добавила я, пытаясь выглядеть строгой, бывалой женщиной. Полковник усмехнулся:
- Эк вас воевать разбирает! Так у нас весь Афган - зона боевых действий, девоньки! Вы, небось, думали к мамане на щи прилетели? Ан, нет! Здесь мужики воюют, это их дело, а ваше… Замужем-то были?
- Нет.
- Дружили?
- А какое это имеет значение?..
- Та-ак! Зубы мне не заговариваем, спрашиваю - отвечаем! Повторяю вопрос: есть ли женихи на гражданке?
- Есть, - заверили хором, соврав не думая.
- Ну, и чего ж они вас сюда отпустили? - не поверил полковник. - Служили женихи-то?
- Да…
- Нет…
- Ах, врушки какие! - хохотнул полковник, раскусив нас. - Ну чего, поговорим откровенно? - хлопнул документы на стол и сложил руки на животе, задумчиво оглядывая нас. - Есть два варианта. Первый: остаетесь у нас, при штабе Кабульского гарнизона. Что это вам дает? Ну, девоньки, - развел руками. - Все, что ваша душенька пожелает. Кренделей небесных, конечно, не обещаю. Но за ум, любовь да ласку кататься будете, как сыр в масле. У меня здесь начальства, вот, - рубанул ладонью у горла. - Первый закон солдата что гласит?! А? Не слышу. Возлюби начальство свое! Вот, значится, как. Женихи здесь бравые, да ненадежные. Поженихаются, да и грузом-200 в Союз. Вам мертвый муж нужен? Не-ет! Правильно. А начальство, тоже холостое, погибает реже и, если с умом дружить, вышестоящими будете…
- Извините, товарищ полковник, - решилась прервать его я. - Первый вариант мы поняли, но он нам не подходит. Спасибо за участие и наставление, но можно огласить второй вариант?
- Ты у нас кто?! - недобро нахмурил брови мужчина.
- А-а…
- А, не а! Вольнонаемная служащая, предписанная для прохождения службы по исполнению интернационального долга в республике Афганистан к сороковой армии! И должна вести себя не как девица на гулянке, а как служащая! По уставу! Вот сошлю в Баглан, там быстро таких, как вы… Три дня назад сорок человек духи вырезали. Пришли ночью и ножами, как свиней на щи… всех, - осел полковник, запыхтел, расстегнул ворот кителя.
Не знаю, как Вика, я ничего не поняла, кроме одного - нас решили припугнуть и "построить", еще не ознакомив с уставом, обстановкой, субординацией. Заранее. И надо отметить - удалось. Особенно последнее замечание о свиньях и щах. Что ж, ориентироваться приходится самой и быстро - вот это я поняла. Система: из пламени да в воду, из воды да в пламя была мне ясна.
- Субординацию соблюдать надо! - опять рявкнул полковник. - Я вам тут не сват, не жених! Всё! - подтолкнул документы, обращаясь к застывшему у окна прапорщику. - Оформляй их к Свиридову в бригаду. Одну секретаршей, эту, говорливую, - ткнул в меня пальцем. - А вторую на медпункт, санитаркой. У них как раз после обстрела секретаршу и медичек грузом-200 в Союз отправили. Вот пускай на место погибших встают и… Зона боевых действий, мать ети. Будет вам зона! Небось, нахлебаетесь в этой зоне и поймете, что Говорков добра вам хотел… Ну, а если передумаете, тяжело станет, человек я не злопамятный, и очень даже в положение молодых, ранимых девушек войду и помочь смогу. Чего не бывает меж своими?.. Пристрою. Думайте, девоньки. Умницы вы мои, интернационалисточки…
Последнее вышло не уничижительно, а унижающе. Неприязненно. Я поняла, что оных здесь не любят, но почему, узнать пока не могла. Ничего, время покажет.
Я поняла обратное буквально через пять минут.
Пока нам оформляли предписные листы, мы с Викой вышли на улицу, чтоб спокойно поговорить, обсудить услышанное и увиденное, поделиться страхами, опасениями и впечатлениями. И тут же к нам начали подтягиваться мужчины. Одни садились в тенек и, изображая утомленных солнцем и жарким воздухом бывалых воинов, закуривали, косясь на нас, другие предпочитали сесть ближе, познакомиться, а кто-то и подержать за руку норовил. Нам принесли минералки, угостили леденцами, наперебой спрашивали, откуда мы. Стоило сказать, как половина новых знакомцев оказывались земляками, хоть потом и выяснялось, что общее место жительства у нас одно - Союз. Вика и робела, и краснела, и гордо вскидывала подбородок, млея от мужского внимания, я же выпытывала о службе, о бригаде Свиридова, о душманах, боях, нравах - жизни на войне.
Мужчины охотно отвечали, травили байки, перемежая остроты с пошлыми шутками и рассказами о боях и потерях, начальстве, обеспечении. Вика заинтересовалась афошками и местными дуканами. Ее, обняв за плечи, начал просвещать темноволосый старлей. Я же слушала мальчика, что представился Виктором, который со слов очевидцев слышал, что произошло несколько дней назад в бригаде Свиридова. Мне было и странно, и страшно слушать историю о кровавой резне на заставе, вблизи батальона, о ночном нападении на колонну у самого его расположения. Заставу вырезали под корень, батальон при оказании помощи товарищам понес значительные потери личным составом и техникой. В тот момент я не поняла главного, что пытался втолковать мне парень, - мы попали на войну. Здесь нет спокойных мест, как нет покоя вообще. Никто не знает, будет ли жив не то что через сутки - через час, минуту. Что война не правое дело, а лютое. Она как ненасытный зверь рыщет по всему Афгану и пожирает всех, кто подвернется, не деля на правых и неправых. Начальство, подчиненных, мужчин, женщин. И мне было настолько жаль погибших мальчиков, их матерей, невест и жен, что я чуть не заплакала.
- Здесь часто душманы лютуют, - на свой манер попытался успокоить меня Виктор.
- Напугал барышню. Нашел, о чем с девушкой разговаривать! - презрительно сплюнул блондинистый десантник с такими же выцветшими глазами, как и его хэбэшка.
- Я не боюсь, - покачала я головой, утирая украдкой слезу. - Мне жалко… столько потерь…
- О-о! Налетели, орлы! - проскрипел появившийся прапорщик и, всучив нам документы, махнул в сторону аэродрома. - Садитесь на борт до Кандагара, там на вертушку до бригады Свиридова. Выполняйте!
И смылся. Мы растерянно переглянулись с Викой: а где, как, что?
- Не расстраивайтесь, сестренки! - прогудело сразу несколько человек. - Сейчас устроим все в лучшем виде!
- Меня назначили сопровождающим, - буркнул хмурый парень, который протолкался сквозь толпу. - Сержант Малышев. Сергей.
Наши сумки подхватили и всей толпой сопроводили на борт до Кандагара. Военнослужащие любезно потеснились, пропуская нас в салон, словно перехватили эстафету у тех удальцов, что остались на аэродроме.
Так мы встретились и простились с Кабулом, даже толком его не увидев. Мне запомнилось лишь яркое жгучее солнце, коричневая земля и толпа наших мальчиков, которые так приветливо встретили нас на неприветливой земле.
Вечерело и холодало. Мы стояли на бетонке и ждали "вертушку". Второй час.
- Все на боевых, девочки!
- Да не печальтесь, сестренки, мы скучать не дадим.
- Эх, повезло Свиридову!
- Мал, ты откуда их взял?
- А как там, в Союзе?
- Хорошенькие какие, я ща…
- Слышь, курносая, переводись к нам!
- Штабные скоро поедут, можете с ними договориться, они не откажут…
Мы уже не обращали внимания на внимание к нам.
Мы почти падали с ног и мечтали лишь о двух вещах - помыться и поспать, полноценно, в постели. Или хотя бы посидеть в тишине и уединении, а не в тесном кругу воинов-интернационалистов, что буквально сводили нас с ума своими однотипными вопросами, шутками, предложениями, пристальными взглядами оценивающими, сочувствующими, восхищенными, растерянно-озабоченными, откровенно похотливыми.
Мы еще не прибыли на место назначения, а уже получили тридцать предложений руки и сердца, сорок - устройства сытной жизни, пятьдесят - звезд с неба и сотни - переспать.
Вика сосала леденец, радуя стайку праздношатающихся по взлетной полосе. В нее чуть ли не тыкали пальцем, словно дикари, никогда не видевшие, как сосут леденцы. Впрочем, у меня лично складывалось впечатление, что наши вообще одичали в Афгане, и женщин видели за время службы, наверное, еще реже, чем Африка снег. К нашим ногам, как к постаменту идола, складывали дары, предлагая наперебой джинсики, кроссовки, печенье, панбархат, колечки, магнитофоны.
Вика, мне чудилось, теряла стойкость под градом свалившихся на нее невиданных, неслыханных благ, и все внимательней слушала, что, где и за сколько можно приобрести или получить просто так. Почти даром. Я смотрела в небо и молила о "вертушке", все больше хмурясь и сжимая зубы, чтоб не послать желающих осчастливить меня шмотками. Одно меня радовало и помогало держать себя в руках - наши военнослужащие были настырными, липкими, но не хамили, не грубили, не лапали, а вели себя галантно, как и подобает доблестным освободителям… хоть и немного одичавшим.
Когда пришла "вертушка", нас провожали, как на смерть, прощались, словно навеки. Один солдатик, что за все время нашего ожидания ни разу не подошел к нам, но и не сдвинулся с места, заняв позицию с края бетонки, не оторвал от нас взгляда и выкурил, наверное, две пачки сигарет, мне показалось, чуть не заплакал. В его карих глазах, провожающих нас взглядом, было столько тоски, страха и сожаления, что мне на миг захотелось подойти к нему, обнять, успокаивая и поддерживая. К изумлению Вики, и других мужчин я так и сделала - подошла и робко поцеловала его в щеку:
- Все будет хорошо. Ты будешь жить долго-долго, и мы еще увидимся, - я улыбнулась в вытянувшееся лицо и побежала к "вертушке". А парень так и замер соляным столпом, который не сдуло даже "вертушкой", поднявшейся в воздух. Он прикрыл щеку ладонью и, не отрываясь, смотрел на удаляющийся вертолет, а потом вдруг робко махнул рукой.
Потом, несколько месяцев спустя, я случайно узнала от балагура-пилота "вертушки", который отвозил нас в вотчину Свиридова, что того паренька звали Миша Михайлович, он попал в плен, и душманы выкололи ему глаза…
Вотчина комбрига Свиридова
Пилота звали Алексей. Тридцать два года, холост, тридцать боевых вылетов, ранение. Все это мы узнали из его рассказа, похожего и на сватовство, и на автобиографический доклад.
Старлей высадил нас, на прощание подмигнув, хохотнув и одарив широкой улыбкой, и взмыл в небо…
На площадке нас осталось трое: я, Вика и сержант, что выписался из госпиталя - Сергей Малышев.
Мы стояли и смотрели на цепь БТРов, модули и пытались сообразить, куда нам идти. Сержант держал наши сумки и терпеливо ждал, когда мы очнемся.
Вокруг были мужчины. Нас это уже не пугало, но по-прежнему смущало. Мне казалось, я никогда не привыкну к их взглядам и восклицаниям, вниманию. Реакции на меня и Вику.
Все, кто был поблизости, побросали свои дела и застыли, беззастенчиво нас разглядывая.
- Оп-па!.. Это ж какое нам счастье привалило, братцы! - выдохнул курносый сержант, спрыгивая с брони БТРа. Он смотрел на нас как на явление Христа народу и потирал щеку испачканной в солярке тряпкой. Рядом во весь рост вытянулся чумазый верзила, который вылез при немой пантомиме из-под машины.
- Ты где их взял, Мал?
- Откуда ж такие гурии?..
- Девочки-красавицы, вы к нам? - слышалось за нашей спиной.
Мы шли за Малышевым к штабу и настороженно поглядывали по сторонам. Нам улыбались, кивали, чуть ли не кланялись и старались спрятать грязные руки, расправить плечи.
Трое парней, лежащих в теньке и сладко потягивающих сигареты, резко сели и зачарованно уставились на нас. Один бросил, очнувшись:
- Ни фига ты, Мал!..
- Елы-палы, - протянул второй и, сорвавшись с места, куда-то побежал. Третий тяжело вздохнул и прищурился от попавшего в глаз дыма:
- Мама моя…
Буквально через пару секунд он оказался рядом со мной и, заглядывая в глаза, как преданная собака хозяину, спросил:
- Тебя как зовут, синеглазая?
- Олеся, - отчего-то смутилась я.
- Ни… чего себе! Меня Иван…
- Отвали, Лазарь! - бросил Малышев, отодвигая его от меня.
- Ладно, Мал, позже потолкуем, - ответил тот, и мне послышались недобрые, даже угрожающие нотки в его голосе.
- Да, шел бы ты, - отмахнулся Сергей. Иван отстал, остался стоять на дороге, глядя нам вслед.
Длинный барак назывался загадочно - модуль. Он стоял почти впритык в своему подобию - еще одному модулю. В первом располагались комсостав и штаб, в другом медпункт.
Мы пошли в штаб, уже зная, что нам предстоит познакомиться с начальством, и несколько робели, не зная, как нас примут.
В помещении стоял противный запах папиросного дыма, спирта и почему-то жженой резины. Слышался невнятный и злой бубнеж, стук и жужжание кондиционера, который, судя по предложенной ему работе, предпочел громко объявить забастовку.
Малышев попросил нас подождать, а сам смело шагнул за дверь. Я успела лишь разглядеть широкую спину сидящего за столом мужчины и железную кружку. Дверь захлопнулась, обдав нас густым запахом и дымом табака, от которого мы невольно закашлялись. Потом послышалось ворчание, мат и грохот, словно железная тара решила повоевать с кондиционером. Потом появились Малышев и поджарый усатый мужчина лет тридцати пяти. Сергей ушел, не посмотрев на нас, пунцовых от гостеприимного приема, а усатый подполковник представился:
- Зарубин Григорий Иванович, замполит бригады. Пойдемте к начштаба.
Любезность политрука нас несколько успокоила, а разъяснения, которые он дал по дороге в другой кабинет, окончательно расположили к нему.
- Комбриг сейчас не в том состоянии, чтоб принимать новоприбывших. Жену похоронил - "духи" сняли… Горе. И зампотыл, и замкомбрига в том же состоянии - большие потери. Но мы без них разберемся, девчата, правда? Можно понять людей. Вы, я вижу, испугались слегка? Пьяный, что не скажет? Вы уж на сердце-то не берите.
- Да нет, мы ничего, мы понимаем. Примите наши соболезнования.
- Да… что они? - отмахнулся мужчина, и я почувствовала себя черствой эгоисткой, ляпнувшей нелепость.