Мы прошли в довольно чистый кабинет и удостоились хмурого взгляда огромного, как глыба, мужчины.
- Начштаба, товарищ Кузнецов Валерий Васильевич, - представил его Зарубин и, указав нам на стулья, начал изучать наши документы.
- Вы, значит, Олеся Сергеевна Казакова? Будете секретарем-машинисткой? Приятно познакомиться. Со своими обязанностями и местом работы ознакомитесь, я думаю… - Зарубин глянул на Кузнецова, тот ответил неопределенной гримасой и залпом отправил в рот всю жидкость из кружки, что сжимал рукой.
- Н-да, завтра, - кивнул, крякнув, Григорий Иванович. - Сейчас работы нет. Да и какая работа, если вы только прилетели? Вам отдохнуть надо. А вы у нас Виктория Михайловна? Угу. Думаю, вам стоит заглянуть в медчасть, познакомиться со своим непосредственным начальством и… отдохнуть, конечно, до завтра. Сержант Малышев ждет вас. Он отведет в ваш модуль. Обживайтесь, получайте, так сказать, необходимое, а завтра… Да, в вашей комнате остались вещи убитых - вы их сложите в угол, а завтра мы заберем.
Кузнецов неожиданно крякнул и, уставившись мне в глаза мутным взглядом, просипел:
- Варенька…
И рухнул лицом в стол, громко захрапел. Зарубин смущенно развел руками:
- Привыкайте, девушки. Служба - дело тяжелое.
Медпункт сверкал чистотой. У открытого окна стоял высокий, черноволосый мужчина и курил, держа папиросу пинцетом.
- Здравствуйте, - поздоровались мы у порога.
Мужчина развернулся к нам, прислонился к стене и, пустив струйку дыма, задумчиво протянул:
- И вам, барышни, привет. С чем пожаловали, милые, в мои аскетические пенаты?
- Меня к вам определили, медсестрой. Вернее, санитаркой, - сообщила Вика.
- А-а? - выгнул бровь мужчина, с меланхоличным прищуром оглядев Логинову. - Рад, милая барышня. И как зовут чудесное видение, грезу моих суровых будней, соратника по скальпелю и нашатырю?
- Вика, - вздохнула та.
- А-а-а, - опять протянул тот. - А вашу очаровательно смущающуюся подругу не Лаура, случайно?
- Олеся, - выдавила я, во все глаза разглядывая чудака.
- О-о! "Олеся" Куприна.
- Нет, Казакова.
- A-а! Ну-у… у каждого свои недостатки. Колдунья с синими глазами, всю ночь ты будешь сниться мне… Меня Виктором родители назвали, а недруги кличут Барсук, по фамилии. Банальность: Барсуков - значит, обязательно Барсук, и не иначе. Н-да-с! Превратно не истолкуйте. А Рапсодия, то бишь, Расподьева Вера Ивановна, фэл-дшер наш незабвенный и бессменный, сидят вон в том кабинетике, что прозван грубо процедуркой. Да-с, новообретенные мои грезы, Рапсодия, именно Рапсодия расскажет вам суть существования науки медицина и вашего места в ней на ближайшие два года. Не смею вас задерживать.
Мы переглянулись с Викой и, не сдержав улыбки, картинно поклонились:
- Благодарим вас, сударь.
Рапсодии очень шло ее прозвище. Высокая, сдержанно-строгая и в то же время добродушно-милая женщина сорока с лишним лет приняла нас довольно приветливо, хоть и сдержанно. Единственное, что мне не понравилось, - излишнее количество ретуши на ее лице в слишком ярких для ее лет красках.
Мне до сих пор видится ее высокая, несколько мужеподобная фигура в белоснежном халате посреди белых салфеток, укрывающих железные столики процедурной. Серые стены, серые столы, серая кушетка, белые салфетки, белая простынь, белый халат… почти белые волосы женщины и ярко-фиолетовые тени на веках, густая черная подводка, румяна на щеках, малиновая помада и длинные, с желтыми и зелеными камнями, сережки ромбиком…
Это чудо, местный раритет, служило второй срок и являлось неофициальной женой зампотеха, майора Масонова - веселого, неутомимого колобка, и признанной матерью всей бригады. Нам она тоже заменила оставленных на родине родителей.
Она была первой женщиной, с которой мы познакомились. Второй стала наша соседка, обитавшая за стенкой нашей с Викой комнаты в женском модуле.
Мы понятия не имели, что не одни в помещении, и, зайдя в комнату, оторопели от хаоса в ней и принялись спешно наводить порядок. Устроенный нами грохот привлек соседку. Она тихо скользнула в нашу комнату и остановилась у порога.
- Эй, матрешки, тише нельзя?
Я подпрыгнула от неожиданности, Вика въехала лбом в кровать, из-под которой выгребала мусор.
- Новенькие? Только из Союза? - с каким-то желчным прищуром спросила женщина.
Я кивнула. Вика села на пол, поджав ноги под себя.
- Понятненько, конкурентки.
- В смысле?.. - удивилась я.
Женщина зевнула, взъерошила и без того взъерошенные волосы и хмыкнула:
- Потом скажу, сейчас спать хочу. Не гремите, ладно? Дайте выспаться, - и уже ступив за порог, кинула: - Меня Галина зовут, вольняжки мои неапробированные…
Мы прибирались, стараясь не шуметь, и тихо переговаривались:
- Видела, какие у нее ногти? Метр! А лак? Красный! И спит накрашенная. Я бы не смогла, у меня бы тушь потекла и размазалась…
- Вика, как ты думаешь, кто она?
- Не знаю… У Рапсодии спросим…
- Блин, здесь вода есть?
- …холодная, она говорила.
- Да мне уже все равно. Помыть бы пол, самой помыться и спать.
- А вещей чужих немного…
- Да мне кажется, они здесь и не жили - так, забегали…
- Раз мужья есть, конечно. У них, наверное, и жили… Олеся, тебе не страшно?
- Ты про покойниц? - вздохнула я.
Признаться честно, мне было не по себе от мысли, что на этой кровати спала покойница, а сегодня буду спать я. Но мы приехали на войну и должны были преодолевать трудности, как все, с чем-то мириться, с чем-то свыкаться и учиться ежеминутно, закаляя свой дух.
- Суеверию на войне не место, - заявила я со знанием дела, внутренне дрогнув. - Главное не думать, Вика.
В дверь громко постучались, и она тут же открылась:
- Здравия желаю, товарищи вольнонаемные! - выдал кудрявый, черноволосый молодой мужчина, вскинув руку под козырек. - Старший лейтенант Левитин. Можно просто: Евгений. Прибыл для помощи новоприбывшим. Чем помочь, сестренки? A-а, ясно: полы помыть, мусор убрать… Па-апра-шу со мной!
Развернулся и гаркнул за дверь:
- Сержант Чендряков, рядовые Малютин и Барышев, приступить к наведению порядка!
И вытолкал нас наружу. Трое здоровых загорелых парней вытянулись по стойке смирно, не спуская с нас глаз и не сдерживая улыбок, а потом начали греметь ведрами, протиснувшись в нашу комнату.
- Неудобно, - заметила я несмело.
Левитин широко улыбнулся и подмигнул мне:
- Привыкай, сестренка! Мы рады приветствовать вас на территории нашей доблестной бригады. Сейчас уберем, стол накроем, накормим, расскажем…
- Не-е…
- Познакомимся, - погладил меня по спине. - Все должно быть по уму.
Мимо нас пробежал востроглазый паренек, обнимая какие-то банки, цветные упаковки. Мы поняли, что нам решили устроить праздник, равно как и себе, и противиться не стали. У солдат и так немного радости, тем более праздников, чтоб мы лишали их славных защитников Апрельской революции, выполняющих свой интернациональный долг в жестких условиях.
"Переживем фуршет", - решили, переглянувшись. Да и, правда, нехорошо отказываться, когда к тебе всей душой.
Она оказалась широкой. Стол ломился - консервы, хлеб, печенье, леденцы, самогон. И трое бравых парней, которые с галантным поклоном представились по переменке:
- Сержант Чендряков. Саша.
- Лейтенант Голубкин. Михаил.
- Ну, а меня вы уже знаете, Евгений, - хохотнул старлей, разливая мутную жидкость по кружкам…
Я знала, что такое дружеские попойки. Мои розовые очки треснули на первом курсе пединститута - в колхозе.
Принудиловка для всех учащихся в школьные годы оборачивалась одноразовым знакомством со свеклой и морковью в их первозданном состоянии - торчащими из земли ботвой вверх. Не скажу, что меня это знакомство радовало - я легко бы прожила и без него, но раз надо, значит, надо. Я получала свой рядок, тянувшийся от дороги до горизонта и, представив себя колхозницей в борьбе за урожай, принималась за работу.
Одно, когда ты делаешь это полдня. Другое - когда месяц. Одно, когда рядом весь преподавательский состав, зорко приглядывающий за тобой. Другое, когда он в урезанном состоянии, и плевать ему на тебя, по большому счету.
Сентябрь во всех среднеспециальных и высших заведениях начинался одинаково - отправкой студентов на месяц в колхоз.
Нас поселили на территории пионерлагеря. Несколько деревянных домиков в стиле "баракко", в каждом из которых ютилась группа еще незнакомых друг другу людей. Футбольное поле, где нас выстроили по прибытии, и четыре отдельных здания покрепче, бараков - столовая, баня, которая не работала, место пребывания наших преподавателей, и административный корпус, в котором проводились дискотеки.
Целый месяц мы были предоставлены сами себе и должны были, преодолевая тяготы сельской жизни, сплотиться, подружиться, повзрослеть. Последнее у каждого происходило по-своему, но по стандартной схеме. Раз мы поступили в институт, раз мы одни боремся с трудностями, значит, мы самостоятельны и, следовательно, уже взрослые и вольны в своих делах, поступках. А еще мы сильные, умные и самые, самые… Это и предстояло доказать себе и всем. И доказывали: одни ударной работой по спасению урожая, другие - активным ночным трудом.
В шесть утра, ежась от холода, мы бежали к железным умывальникам, в которых зачастую за ночь застывала вода, умывались, стуча зубами, получали завтрак (как правило, овощное рагу из погибшей моркови, капусты и свеклы) и, спешно облачая себя в кирзачи и ватники, садились в крытые грузовики, чтоб по дороге в поле перекусить позаимствованным в столовой хлебом.
Почти дотемна, кто лениво - лишь бы, лишь бы, кто бодро и быстро, принимались за работу. А ближе к ночи, казалось бы, выдохшиеся на колхозных полях организмы взбадривались и, прибыв в лагерь даже в умирающем состоянии, начинали спешно готовить себя к главной части студенческой жизни. Именно с началом вечера начиналась наша жизнь - дискотека до упада, попойки, смех, баловство…
Под утро - кто брел в свой барак, кто в чужой. Здесь пьяные от свободы - не то что от алкоголя, - вчерашние скромные девочки превращались в отменных стерв или синих чулков. И чем ближе был отъезд в город, тем меньше было тишины и пристойности. Девочки любили. Сегодня одного, завтра другого. На дружеских попойках лишались девственности порой самые скромные и морально устойчивые. Так случилось с Викой. Она по уши влюбилась с пьяных глаз в деревенского щеголя и, хватив для смелости еще пол-литра самогона, начала жизнь женщины.
Меня Бог миловал. Мне нравилось флиртовать, манить и обязывать, но терять себя я не спешила. Возможно, оттого, что хоть кавалеров и хватало, ни один из них не вызывал во мне трепетных чувств, а возможно, оттого, что я не опьянела, как остальные, от предоставленной нам свободы, потому что исходно чувствовала себя свободной. И привыкла решать, делать и отвечать за все свершенное сама. Мои родители были уникальными педагогами и не зажимали меня в рамки ежовых рукавиц, не диктовали обязанности, не множили долги. Их воспитание не прошло даром и неожиданным образом дало хорошие всходы - вдумчивость, привычку взвешивать каждый свой шаг, думать, прежде чем делать.
Я многому научилась в колхозе, многое узнала. В частности, то, что дружеские пьянки - дело хоть и святое, но не обязательное, и если не умеешь пить, то лучше и не браться. Сиди, смотри и изображай язвенника.
- Ну что, сестренки, за знакомство? - поднял кружку Евгений. - Будем!
Мужчины выпили. Вика несмело пригубила, поморщившись от странного запаха, которым отдавал самогон. Я поставила свою кружку на стол, надеясь, что никто не заметит, что я даже не глотнула.
- А Олеся нас не уважает. Не пьет, - выдал меня сержант.
- Hy-y, нехорошо, Олеся, как же так? - развел руками старлей, укоряя.
- Я не хочу, спасибо…
- И мы не хотим, но надо! За знакомство, за то, чтоб служба была легкой, - пододвинул мне злополучную кружку. - Нехорошо от коллектива отрываться.
Я знала, что нельзя давать слабину. Стоит один раз сказать: эх, была не была и лихо выпить, поддерживая компанию, как в опустевший стакан тут же плеснут еще, и второй раз отказать уже не представится возможным.
- Я не буду, - заявила твердо. - Извините.
Мне было трудно отказываться. Обида, которая появилась в глазах веселого лейтенанта, вызывала неуютное чувство то ли стыда, то ли сожаления. Не успела прибыть, а уже противопоставляла себя коллективу… Я понимала, что добром это не кончится. Конечно, я не думала, что наши новые знакомцы, те, с кем нам предстоит служить, задумали что-то плохое, но я знала, какая бываю, если выпью, и не хотела, чтоб они узнали секретаршу с этой стороны. Внешне я могу выглядеть сильной, несгибаемой, надежной, но стоит выпить, как из меня лезет наивное восхищение миром, сентенции, поэзия и обиды с обидками, чувства, переживания, которыми очень хочется поделиться, зачастую орошая слезами то грудь собутыльника, то полотенце в ванной комнате. Если в таком виде меня засечет кто-то из начальствующих особ - лететь мне сизым голубем в Союз за пьянство на службе.
От этой мысли меня бросило в дрожь:
- Нет.
- О-о, Олесе мы не понравились, - разочарованно протянул голубоглазый Голубкин.
- Опьянеть боишься и попасться на глаза начальства? - догадался Чендряков. - А ты лучше закусывай. Да и начальство само… в дымину!
- Свир неделю уже бухает не просыхая. Главное, чтоб Зарубин по части не шатался.
- Он мужик правильный.
- Не пьет и других за то гоняет.
- Кончай уши тереть девочкам, кого он гоняет?!
- Лопухов гоняет. Пи… прошу прощения, умственно отсталые из второго отделения. Обкурились, короче…
- Это которых на днях пригнали?
- Ну! "Афганка" ядреная, короче, крышу с двух косяков снесло наглухо…
- Чё ты городишь? - пихнул Чендрякова Левитин. На меня уставился умоляюще: - Выпей со мной, синеглазая, согрей душу.
- Гитару забыли!
- Я сейчас принесу, - угрожающе сказала Галина, застывшая у входа. Она обвела мутным спросонья взглядом присутствующих и вдруг широко улыбнулась. - Гуляете, бродяги? Без меня?
- Галочка! Да ни Боже мой! - поспешил разуверить ее Голубкин.
- Проходи, ласточка, садись. Сержант, сдвинь задницу! Освободи место женщине! - воскликнул Левитин.
Чендряков поморщился и вообще вылез из-за стола, пересел ко мне ближе.
- Куришь? - спросил тихо, достав пачку "Примы". Я поняла, что он предлагает мне выйти, и с радостью согласилась. Вика была занята тесным общением с Голубкиным, Галина, выпив кружку самогона за новеньких, потом за стареньких - погибших, хохотала над плоскими шутками Левитина.
Мы с Александром явно выпадали из компании. И выпали, тихо выскользнув в прохладу ночи. Сели у модуля на ящики. Саша протянул мне пачку, я отрицательно качнула головой:
- Не курю.
Он пожал плечами, закурил сам:
- Ты, правда, не пьешь, не куришь или поддерживаешь определенный образ?
- Это какой? - озадачилась я.
- Я так спросил, не обижайся.
- Я необидчивая.
- Фея, - улыбнулся парень. И я рассмеялась:
- Почему Фея?
- Ну, точно, Фея, смеешься звонко. Ну, блин, сестренка, привалило ж счастье, - качнул головой, с прищуром разглядывая меня. И было в его взгляде сомнение, снисходительность и толика удивления. - Ты сама-то откуда?
- Из Кургана.
- Точно?! Земеля, значит?..
- Это как?
Сашка рассмеялся легко и задорно, и хоть я понимала, что надо мной, и не понимала почему, все равно не могла на него обидеться - мысленно я уже причислила его к должности брата и единомышленника.
- "Земеля" - земляк. Землячка. Ты из Кургана - я из Сатки.
- Ничего себе земляки, - фыркнула я. - Мы пока сюда добирались, к нам в земляки весь Союз записался.
Парень усмехнулся, качнув головой.
- Тебе смешно? А я сначала, правда, верила. Один красиво так о нашем крае рассуждал и вдруг раз - Адмиралтейство откуда-то выехало… Ленинградец оказался!
Сашка рассмеялся, прислонившись спиной к стене, и уставился на меня, загадочно щуря глаз:
- Ты чего в Афган-то напросилась?
- Воевать.
- Тю!
- Нет, я, конечно, понимаю, что меня на боевые не пустят, но хоть чем-то вам помочь.
- Долг? - вздохнул.
- Ага. Я еще три года назад просилась. Послали. Домой.
- Но ты не сдалась.
- Конечно.
- Подождала и снова атаковала военкомат.
- Откуда знаешь?
- Я пророк, - хохотнул, закурил следующую сигарету.
- Ты не много куришь?
- Много.
- Легкие посадишь, - предупредила.
- А мне по… колено, короче. Подожди, пара обстрелов, пара месяцев здесь - и сама закуришь, и от самогонки не откажешься…
- Нет, - качнула головой, уверенная, что ничего подобного не будет.
- Я тоже был уверен - не буду, а в первом же бою потерял половину своих товарищей… Когда наши подошли, первое, что я попросил - сигарету. Второе - кружку первача.
Его голос стал глухим и жестким и насторожил меня, заставляя прислушаться, узнать больше:
- Страшно было?
- Страшно? - прищурился и вдруг хохотнул. - He-а. Это не страх, сестренка, это ядреная смесь из ужаса и ярости. И по… колено на все, потому что ни хрена не соображаешь: что видишь - в то и стреляешь. Один из соседнего взвода так своего положил.
- И такое бывает? - ужаснулась я.
- Здесь все бывает, - заверил Александр, откидывая окурок.
- Его под трибунал отправили?
- Ха!.. "Под трибунал". На заставу его отправили, а через месяц грузом-"двести" домой. Отслужил… Здесь такого дерьма на каждом шагу. Не знаешь, сколько проживешь, а ты - "легкие"… Фея-сказочница. Как тебя парень-то твой сюда отпустил? Я б веревками связал, запер бы, да не отпустил.
- Ты такой злой?
Саша хмыкнул:
- А парень твой добрый, да?
- Да нет у меня парня.
- Врешь!
- Честно. Были, но не серьезно как-то…
- Так ты за женихом сюда?
- Который раз слышу! Мне в Союзе женихов хватало!
- Ладно, не кричи - верю. Вот в это - верю. Поэтому и понять хочу, на… хрена ты сюда ломанулась?
- А у тебя девчонка есть? Невеста? - решила я сменить тему.
- Была. И даже проводила. Два письма написала. Агния Барто, блин!.. Месяц всего и ждала.
- Значит, не ту ты себе в невесты выбрал.
- Угу.
- Серьезно. Радуйся.
- Чему это? - покосился на меня как на ненормальную.
- Тому, что узнал, какая она, до того, как ваши отношения скрепились узами брака.
Сашка от души рассмеялся, хлопнув себя по колену:
- Ой, не могу! Ну, землячка!..
- Сашок, ты, что ли, ржешь? - раздался голос из темноты.
- Ну.
- Чё "ну", лошадь?! Кончай фестель! Весь батальон перебудишь.
- А ну иди сюда, я тебе сейчас колыбельную спою.