- Что случилось? Кто? - опять пристал Сашка.
- Да говорю же, сон приснился. Да такой ужасный, что до сих пор вон колотит. Вот и рванула в ночь, себя не чуя. Бывает такое…
- Ты мне на уши блох не чеши, сестренка. Не хочешь говорить, я сам узнаю, и если эта…
- Не выдумывай! Все, правда, хорошо.
- Угу, и поэтому ты белее жмурика.
- Да ну тебя, - отмахнулась я, соображая, куда бы на ночлег пристроиться. Придется к Голубкину ломиться, будить "супругов".
Я встала, отдала бушлат Чижу и пошла к модулю.
- Ты куда? - сунув руки в штаны, пошагал за мной Чендряков.
- Сюда.
- К подруге?
- Сам знаешь.
- А почему не к себе?
- Страшно одной. Опять что приснится.
- Посторожить?
- Да идите вы! - взвилась я, услышав то, о чем Саша и не говорил. И только увидев его лицо, встретившись с немигающим, злым взглядом, сникла, сообразив, что, как собака, начинаю лаять на всех. - Извини.
Из темноты вынырнул Ягода и, кивнув сержанту, встал рядом.
- Пошли, - потянул меня Саша.
- Куда?
- К тебе.
- Ты будешь спать, мы сторожить. Снаружи. И так каждую ночь. Усекла? Сон - не сон - мы рядом. В комнате у тебя чисто. Можешь спокойно ложиться.
Я шла, слушала и все больше сникала. И хотелось, чтоб на месте сержанта был сейчас лейтенант. Я стыдилась этих мыслей и всего разом.
- Извини, - прошептала покаянно.
Парень тяжело вздохнул:
- Завтра мы уходим. Колонну сопровождать.
Я знала и потому не понимала, что ответить, а пока думала, оказалась у своего модуля.
- Ложись спать и ничего не бойся, - махнул ладонью Сашок и скрылся с Ягодой в темноте.
- Ты головой думал или другим местом?!
- Пускай едет.
- Да вы совсем ума лишились, бабу подставлять?!
- Я сказал, она поедет!! - громыхнул Свиридов. - Нечего ей здесь глаза кабульским прохиндеям мозолить! Прав Николаич! Все, базар окончен, не в дукане!
Я стояла у стены ни жива ни мертва и слушала перепалку в кабинете комбрига. Из него вылетел взбешенный Зарубин и, увидев меня, в сердцах треснул дверью и пролетел в сторону выхода. Следом вышли Свиридов и Головянкин. Полковник подал мне синий конверт и объявил приказ:
- Колонна уходит через пятнадцать минут. Вы идете с ней. Прибыв на место, передадите пакет подполковнику Володину и вернетесь. Приказ ясен?
- Да.
- И что стоим? Бегом! - рявкнул Головянкин.
Я вылетела на улицу, искренне радуясь, что не придется объясняться за вчерашнее происшествие. А главное, главное - у меня боевое задание! Я иду с колонной!
- Какого рожна вам здесь надо?! - взревел майор Соловушкин, узрев мои попытки влезть на броню БТР.
- Я с заданием! Мне приказали с вами! Вот! - качнула конвертом.
Мужчина от души выматерился, а потом рявкнул так, что к нам стали подтягиваться заинтересованные бойцы.
- Кто приказал?!! Вам что здесь, ясли?!! А ну, вон отсюда маму… душу… Бога…!!
- Приказ полковника Свиридова!!
Соловушкина перекосило. Он взвыл и бегом помчался в штаб. Я же быстро вскарабкалась на борт с помощью бойцов. Только удобно устроилась и поблагодарила ребят, как подошел Сашок, и, бесцеремонно сдернув меня на землю, потащил к другому БТР, где уже сидели Чиж и Ягода. Я не возражала - лицо у Чендрякова было страшное - установка "Град" в работе, не меньше.
- Что придумал, сука! - прошипел он, подталкивая к брони.
Я села и получила на голову каску, в руки тяжеленный бронежилет. Тут появился Павел. Уставился на меня: скулы белые, губы - нитка, глаза… О, я поняла все, что он хотел сказать, но молчал. "Люблю!" Вот что говорили его глаза! Я была на седьмом небе и почти парила над бронетранспортером.
Павел молча вытащил пистолет:
- Стрелять умеешь?
- Да, очень хорошо! Почти отлично!
- Глупая, - вздохнул он, услышав восторг в моем голосе. Подал пистолет и махнул руками бойцам: - Зажали ее и прикрыли! Чендряков, Словин - на "бронь"!
И пошел к следующему БТРу.
Парни впихнули меня в бронежилет. Саша застегнул каску, как будто завязал тесемки шапочки младшей сестре. Потом меня зажали с двух сторон: он и Ягода, буквально сплющив о железо. Прибежал матерящийся и плюющийся Соловушкин и, махнув рукой, вспрыгнул на головную машину. Колонна двинулась вперед.
Скалы, горы, степь… И тихо так, что уши закладывает. Неуютные места, настораживающий пейзаж. Горы давят на тебя, нависая и грозя.
Ребята молчали, зорко шаря взглядами по камням. Сашок сплюнул и, закурив, опять начал смотреть по сторонам - а лицо пунцовое и взгляд - зажигалки не надо. Ягода, меланхоличный бугай с простоватой физиономией, жевал спичку и щурился на отвесные скалы, пытаясь в их изгибах найти успокоение душе.
На противоположном борте лениво травили анекдоты, вздыхали, считали дни до дембеля. Я ерзала, нервируя ребят, и все норовила выглянуть из-за плеча Чендрякова, чтоб увидеть старлея Шлыкова, восседающего на соседнем БТРе. И каждый раз встречалась с ним взглядом и пряталась за Сашку. Это напоминало игру в прятки и сильно ему надоело. Он сел так, что я могла не крутиться, чтоб увидеть Павла, а только повернуть голову.
Догадливость друга меня и радовала, и пугала, но еще больше восхищала и удивляла: откуда он мог знать, что я высматриваю? И дошло…
Я склонилась над ухом сержанта и смущенно спросила:
- Саш, я дурой выгляжу, да?
Он озадаченно покосился на меня, потом на старлея, опять на меня и неопределенно пожал плечами. Подумал и качнулся к моему уху:
- Нет, ты выглядишь полной дурой.
- В смысле? - Я задумалась: а не обидеться ли…
- Дети. Здесь минута за год идет, день за десятилетие, а вы все играетесь, как школьники. Он с первого дня все глаза об тебя промозолил, а ты только заметила.
- Ерунду не говори! - дернулась я, внутренне ликуя, и все же надулась. На всякий случай. А то начнет тему развивать - от стыда сгорю.
Саша фыркнул, Ягода усмехнулся и поспешил отвернуться.
Остаток пути мы ехали молча.
Мы благополучно добрались до пункта назначения. Я передала пакет и удостоилась удивленного взгляда. Правда, не поняла, кому больше удивлялись - мне или донесению.
Сашка не отходил от меня ни на шаг, Ягода менялся с Тузом, Чижом. Ребята сопровождали меня, взглядами отпугивая ретивых вояк Володина. И все-таки они умудрялись пробивать заслон. Офицеры наперебой приглашали посидеть вечерком, а то и перевестись служить к ним в часть. Я вежливо отказывалась и высматривала Павлика. И находила! Он смотрел на меня, держал в зоне видимости!
Я была довольна поездкой и благодарна полковнику Свиридову за возложенную на меня обязанность, за доверие. А еще за Павла. И вообще - за воздух, за свет, за жару и пыль, за бурчание Ришата на правом борте. О, его ворчание - песня!.. Мы ехали обратно, и я слушала его бубнеж на татарском языке, в который он искусно вплетал изысканные русские ругательства.
- А что он говорит? - поинтересовалась у Саши.
- Ришат?! Переведи для сестренки, что загнул! - крикнул тот.
- A-а! С-собаки душманские! - и опять начал ворчать по-своему.
Я рассмеялась:
- Доходчиво. Саш, тебе сколько до дембеля осталось?
- Восемьдесят четыре дня.
- А мне девяносто восемь, - вздохнул справа от меня Чиж. - Домой хочу, блин, пешком бы пошел!
- К мамке? - хохотнул Туз.
- К невесте, - решил Ягода.
- Ну к маме, ну к невесте, и что? А то вы не хотите. Эх… Слушай, сестренка, а приезжай ко мне в гости потом, а? Я мамке о тебе писал и Танюхе, они рады будут. У меня мать, знаешь, какие кулебяки стряпает? О!
- Я и сама стряпать умею. Могу и здесь соорудить, найти бы нужное.
Разговор о еде был ритуальным. Сашка подобрался и деловито спросил:
- А что надо?
- Муку, дрожжи, яйца, а начинка… Тушенка вон, картошка подойдут.
- Слышали, славяне?! Найдем?!
- Ну, насчет яиц…
- Рот закрой, продует!
Парни заржали и, сообразив, смолкли, покосившись на меня.
- Короче, будет, - подвел итог Сашка и тут неожиданно шарахнуло.
- "Духи"!! С брони!!
Я не успела ничего сообразить, как оказалась на земле. Перед носом под руками - мелкий камень, слева Чиж, справа Ягода. Сашка почти на мне. Крик, мат, визг пуль, рокот минометов.
- В кювет!! В кювет!! - перекрывая грохот, орал Шлыков, указывая Чендрякову и мне на овражек у дороги. Сашка понял. Схватил меня и, рывком подняв, потащил туда, скинул вниз:
- Лежи!! - и полез обратно.
Каска сползла на глаза, закрывая мне обзор, бронежилет давил и, казалось, весил тонну. Я стянула каску, отбросила в сторону и, спеша, избавилась от броника. Выглянула и увидела ребят, которых крошили, убивали, прижимая к земле. Они огрызались, как могли, но их давили огнем, не давая поднять голову. Слева горел БТР, у траков залегли бойцы. Раненые, убитые, кровь, кровь, кровь… Я не видела ее, меня словно подменили, а может, сыграл добрую шутку шок. Я видела лишь мальчиков, с которыми еще минуту назад разговаривала о доме, а сейчас они умирали. Милые мои, дорогие мальчишки, братья!
Ришат уже не ругался, он лежал на спине и смотрел в мою сторону, а изо рта текла кровь, и грудь…
Я зажала уши и закричала: а-а-а!!
А потом, не думая, вылезла и рванула к раненому Тузу.
- Куда?!!
Я не слышала. Я видела умирающих мальчишек. И знала лишь одно - я должна им помочь.
- Уходи, - прохрипел Туз, увидев меня. Я молча схватила его за тельняшку и потащила в кювет. Он помогал, отталкиваясь больше от меня, чем от земли, и я даже не поняла - тяжелый он или нет. Мы кубарем покатились вниз.
- Дура, - прохрипел парень. И попытался удержать, когда я вновь начала карабкаться вверх. Но куда там… У него было прострелено легкое.
- Рану зажми! - бросила через плечо и рванула к БТР, возле которого царапал пальцами коричневую землю Чиж. Его не спасти, поняла я, как только увидела, как, пульсируя, вытекает кровь из шейной артерии. Попытка зажать ее ни к чему не привела. Парень посмотрел на меня и, прошептав "мама", умер. Мне хотелось завыть, закричать… но я лишь сморщилась, заплакав, поцеловала милого Чижа в лоб - никогда ему больше не попробовать маминых кулебяк.
Перебежками я направилась к другому бойцу - еще живому.
Я не помню, что там было, не знаю, как смогла перетащить в кювет раненых, сколько?
Я лишь помнила о цели и видела ее - ребята, я с вами, слышите, я с вами, ребята! Сквозь слезы, которых уже не чувствовала, не стеснялась, сквозь крики и назло свисту и грохоту. Я не думала о смерти - мне было некогда. Я лишь проклинала ее, натыкаясь на остекленевший взгляд бойца, и откладывала его имя в память, спеша к следующему в слепой надежде успеть, хоть его отобрать у душманской пули, у злой бабки смерти.
Витька, Шут, Мороз…
А этот жив! Значит, будет жить! И в кювет его, к остальным.
Меня пытались удержать, не пуская обратно под пули, но я не чувствовала силы рук братьев, потому что была сильнее. И вновь возвращалась, хватала первого попавшегося и тащила к товарищам.
Меня пытались перехватить у БТР, прижимали к земле, прикрывая собой. Я отпихивала, не соображая, что делаю. Я видела, что рядом истекает кровью мальчишка, тот, кто вчера приносил мне цветы, а позавчера сидел за одной партой. И мне было страшно, что я не успею вытащить его из-под огня и увижу мертвые глаза. И я ненавидела тех, кто меня удерживал, отбирая жизнь у товарища, а значит, и у меня. Кажется, я ругалась на зависть погибшему Ришату. Это срабатывало, а может, что другое? Не знаю…
Сколько шел бой?
Мне казалось, век и миг. Как провал во времени, в который ушли и навеки остались в нем мои дорогие мальчики, милые мои братья. Провал закончился, высосав нужную ему дозу жизней, и наступила оглушающая тишина. Я не верила в нее и ни черта не понимала. Полулежала на насыпи в кювете и смотрела в глаза Ягоды.
- Все, сестренка, - выдавил он улыбку, а рука зажимала рану в боку. И тут я увидела кровь под его ладонью, словно не заметила ее во время боя. Меня затошнило. Я села и попыталась сдержать рвоту, зажав рот ладонью, но мои руки были тоже в крови.
- Ты как? - прошелестело над ухом. Я вскинула взгляд: Павлик. По щеке красная полоса крови…
Я, оттолкнув его, рванула в сторону, к камням. Меня стошнило. Господи, как мне было плохо! Я не знала, куда деться от стыда, что меня видят такой отвратительной, слабой, готовой упасть в обморок, как кисейная барышня! И видят все! Ребята… Павлик! И эта мерзкая тошнота, звон в ушах от головокружения, слюни, что не утрешь, потому что руки в крови.
- Возьми, - подал мне бинт Шлыков.
- Не смотри, уйди! - заплакала я, представляя, как же он презирает меня сейчас. А он словно специально, чтоб поиздеваться, не только не ушел, но еще и поднял меня, прижал к груди, заставляя посмотреть ему в глаза:
- В небо смотри и дыши глубоко. Ну, Леся? Давай, девочка, давай!
И я разревелась: он со мной как с маленькой! Как с дурой!
- Старлей, нашатырь, на.
- Что с ней?..
- Да шок у девчонки…
- Ну, чего уставились?
- Отгоняй БТР!!..
- Связь, вашу маму!!..
- "Вертушки" на подходе!..
- Собирай раненых, быстро!!
- Уходим!!
- Товарищ старший лейтенант, дайте ей пить…
- У меня спирт есть…
Икая, всхлипывая и вздрагивая, я слушала разговоры и жалела, что не могу провалиться сквозь землю от стыда, и ненавидела себя за то, что так глупо устроена, за то, что реву, как последняя истеричка, и никак не могу остановиться. Я боялась смотреть по сторонам, чтобы не упасть в обморок от вида крови, не порадовать бойцов повтором рвоты.
Опять что-то жахнуло - "вертушки" пускали дымовые ракеты. Как хорошо, что нас не зажали в ущелье, а обстреляли почти на равнине…
Что-то сломалось во мне в том бою.
Внутренний мир надломился, треснул, как зеркало. И в этом изломе больше не было целостной картины, лишь два фрагмента - я вчерашняя и я сегодняшняя.
Я мылась, не соображая, что делаю, а сама видела погибших ребят, кровь и подлость смерти. Вика сидела на табурете и смотрела на меня с сочувствием, а я боялась смотреть на нее - ее любимого ранили, и сейчас он лежал в палате, под присмотром Рапсодии, а Виктория бросила его и побежала ко мне.
- Иди к нему.
Она мотнула головой.
- Иди, я все равно спать лягу.
- Тебе к нам надо.
- Зачем, я не ранена.
- Ты контужена. Посмотри на себя, ты лет на пять постарела…
Я б и на десять постарела, если б тем самым смогла вернуть погибших ребят.
- Как твой?..
- Нормально. Буянит, что зря упекли в постель. Тяжелых уже в полевой госпиталь отправили.
И вздохнула:
- Чего тебя понесло с колонной?
- Приказ.
- Головянкин?..
- Почему? Свиридов.
- Ясно. Из Кабула начальство приезжало, утром только улетели. Ох, погуляли - Галке прибыль.
- А что ты про Головянкина вдруг спросила? - Я села на постель, закончив наконец полоскаться. Надо бы воду вылить, да сил нет…
- Да Ягода-то у нас. Сашка твой прибегал, ну и парой фраз насторожил.
- Откуда Саше знать?
- А он слепой? Или я? Да все видят, что этот старый пень залезть на тебя мечтает. Идея фикс ты у него.
Я легла на постель, обняла подушку, еле сдерживая слезы, - мне не было дела до глупых чаяний какого-то Головянкина. Он казался далеким и невсамделишным.
- Ты поплачь, Олеся, легче станет.
- Нет, знаешь, как мне стыдно?
- Вот тебе раз! Это чего ж тебе стыдно?
- Меня стошнило, представляешь, при всех! Я вела себя как последняя идиотка! Ревела…
- Ага, поэтому Соловушкин рапорт на представление тебя к награде подал, да?
Я зарылась лицом в подушку: какой рапорт, какая награда?! Она что, не слышала, о чем я?
А ребята? Она что, не понимает, что они погибли?! Что Чижа больше нет!! Нет Темраза, Ришата, Дао. Нет! Их не-е-ет!!.
Господи, Господи, Господи!!
Куда ты смотришь и видишь ли вообще?!
Мне дали два дня выходных.
Богатство.
Приз.
Но что с ним делать?
Я лежала и глядела в потолок, а за стенкой слышалось изрядно надоевшее мне за два месяца службы монотонное скрипение кровати. Галка зарабатывала себе на жизнь в Союзе, без выходных. Еще бы, через месяц ее контракт закончится, а в месяце всего тридцать дней. Нет, на счастье Галки, в августе тридцать один день.
У каждого свое счастье.
Я отвернулась к стене и с головой укрылась простынею.
В комнату постучали, скрипнула дверь. Я хотела сказать посетителю все, что думаю, не стесняясь в выражениях, но увидела Пашу. Он в нерешительности застыл у входа, обнимая какие-то банки, фляжку.
- Ты?
- Я, - заверил. Сгрузил провиант на стол и подошел ко мне. - Гостинцы принес.
- Вижу, спасибо.
- Мелочь, - поморщился он и присел напротив меня, пододвинув табурет. Минута, десять - а он молчит и только смотрит. Потом взял мою руку и давай ладонь изучать, пальцем водить. Я не отдернула. Павел осмелел и поцеловал ее нежно, чуть касаясь, потом каждый пальчик и улыбнулся мне смущенно, как мальчишка. У меня слезы на глаза навернулись.
- Не плачь, Олеся, - отер слезу и вздохнул. - Олеся… У тебя даже имя теплое, как солнышко.
- Кандагара?
Павел опустил взгляд:
- Война, Олеся. Она всех перемалывает, мужчин, женщин, детей, стариков. Мы на ней звереем, вы…
- Опускаемся?
Он мотнул головой:
- Ломаетесь.
- Я не сломалась.
- Не ты. Но если о тебе говорить, то… лучше б ты уехала, Олеся.
- За этим и пришел?
- Нет, конечно, нет, - мотнул головой. - Наши братьев поминать собрались. Тебя приглашают. Пойдем?
Я зажмурилась:
- Нет. Не могу, извини.
- Плохо?
Я прислонилась лбом к его груди и вздохнула:
- Не то слово. Реву и реву.
Ему мне было не страшно признаться, я отчего-то верила - он правильно поймет. И он понял. Погладил по голове, еле касаясь, и прошептал:
- Ты женщина. Хорошо, что еще можешь плакать, а мы… Душа высыхает, Леся, вот что страшно.
- Это пройдет?
Он долго молчал, видно подбирал слова или лояльные фразы, а выдал:
- Не знаю.
Я закрыла глаза, найдя покой у его груди, и слушала, как бьется сердце Павлика. Мне было спокойно от его чуть учащенных, но мирных тактов. Теплые губы накрыли мои. Жаркий и в то же время нежный поцелуй был мимолетен в своей бесконечности. Впрочем, я понимала, что нельзя прожить жизнь в объятиях Павла, паря в невесомости его поцелуя. Но именно это и вызывало сожаление.
Возможно, если б он пожелал большего, я бы не воспротивилась, но так же возможно, что потом о том пожалела. Но Павел, видимо, почувствовал это и ушел, оставив в памяти лишь вкус его поцелуя.
На войне все становятся провидцами.