Однако, как всегда, тихие швейцарские старички, обремененные капиталами, дремлющие на террасах горных санаториев, напористые американские дельцы новой формации, сдержанные завсегдатаи лондонского Сити - шли не сами, опытные наемники с высокими чинами и без оных, мастера войны, превосходно оплаченные, подхлестнутые честолюбием и вниманием всего мира, следившего за Россией, делали свое грязное, но доходное дело.
…Через два дня после появления красного аэроплана-разведчика Черкизов получил депешу из штаба Деникина. Ему предписывалось незамедлительно отбыть в Баку для согласования действий с британцами. Черкизов заволновался, английского он не знал, а в грязь лицом ударить не хотел. Решил, что на худой конец сойдет и сопровождающий со знанием французского. Приказал Свентицкому собраться к отъезду.
Узнав об этом, Щепкин сказал:
- Леон! Я тебя никогда ни о чем всерьез но просил. Но на этот раз - дай съездить мне. Я тоже слегка "парле по франсе"… Скажи Черкизову, что нездоров…
- Баку, конечно, не Париж, но я закис в этой дыре и имею право на легкий отдых, - возмутился Леон.
Щепкин знал, что Свентицкого уломать можно. Уговорил, пообещав привезти корзину хорошего вина, новую бритву и фирменного персидского мыла.
Черкизов, озабоченный предстоящей встречей с британцами, согласился и на Щепкина, только спросил:
- А вы "франсе" в каких пределах знаете?
- Объяснимся, - пообещал Щепкин. - Все-таки три года с французами болтал. Перетолмачим все, Виктор Николаевич! Будет худо, если они только по-английски "спикают"!
- Это неважно… - признался нехотя Черкизов. - Мне, поручик, по чину не положено появляться без сопровождающего офицера. А толмачи найдутся.
Щепкин, скрыв усмешку, понял, что Черкизов хочет произвести самое благоприятственное впечатление на британцев.
Однако в Баку с ними разговаривать долго не стали, сказали, что им надлежит отбыть на встречу с англичанами, выделили посыльное судно "Астрабад".
На нем они, немного удивленные, что будут иметь дело с флотом, и вышли в море на рандеву с вспомогательным русским крейсером "Президент Крюгер", на котором временно держал свой флаг англичанин коммодор Норрис, сэр…
Близ Баку посыльное судно приняли для конвоя два торпедных катера "торникрофт", шли по бортам, то и дело обгоняя и совершая круговые эволюции вокруг медлительного "Астрабада".
Эскадра густо дымила за горизонтом. Вид белогвардейских военных кораблей, пахавших серо-зеленое, свободное от льда море, вызвал у Черкизова прилив бодрости. Он с удовольствием разглядывал низкий мощный эсминец "Князь Пожарский", миноноски, вспомогательные суда, меж которыми то и дело бегали юркие паровые катера.
"Президент Крюгер" находился несколько в стороне, к нему буксир приволок вереницу плотов со щитами-мишенями. После стрельб с судна разглядывали пробоины от снарядов.
Длинный корабль выглядел грозно, медленно дрейфовал, изредка подрабатывал машинами, чтобы не сносило с места.
С посыльного судна спустили ял. Не успели Черкизов и Щепкин вымокнуть от волн, как перед взором встал стальной борт флагмана. Боцман-англичанин, скаля зубы, сверху что-то покричал, упала веревочная лестница. Щепкин взобрался легко. Черкизову же пришлось пыхтеть с непривычки, карабкаться по штормтрапу.
Вахтенный офицер, русский, равнодушно, даже в лицо не глядя, провел их по чистой, надраенной до белого блеска палубе в кают-компанию и ушел, сказав:
- Подождите, господа!
Сели в кресла, стали ждать.
Черкизов томился, утонув в глубоком кожаном кресле, облизывал пересохшие от ветра и морской соли губы. Курил папиросы одну за одной, со злостью тыча окурки в пепельницу, на которой изображен адмиралтейский якорь. Щепкин молчал, делая вид, что дремлет.
За стеклами буфета поблескивал хрусталь, стопками стояли фарфоровые тарелки. Фортепьяно, привинченное к полу, чтобы не ездило во время качки, сияло полированной крышкой. На длинном из черного мореного дуба столе латунные кольца под тарелки и стаканы - чтобы удобно было откушивать в штормовую погоду.
- Чисто у них здесь, ни пылинки, в этом им не откажешь - держать матросиков в железных рукавицах. Сумели удержать! Не то что мы, грешные! - сказал с завистью Черкизов.
И тут же вскочил, вытягиваясь. В кают-компанию входили трое. Набычившись, переступил комингс крепкий, коренастый коммодор в черной тужурке с шевронами, седой до какой-то даже синеватой белизны. Широкое, бульдожье лицо его с чуть отвислыми щеками, в брезгливых, высокомерных складках, было загорелое до черноты, обветренное, иссеченное белыми, не тронутыми ветром и солнцем морщинками. За ним шел русский, в чине каперанга, нес в рулоне карту. Борода-скобелевка, баки, выцветшие, старческие глазки. "Где они только откопали эту рухлядь?" - успел подумать Щепкин.
- Знакомьтесь, господа офицеры, коммодор Норрис, сэр! - сказал русский. - Я буду переводить, садитесь.
Третий, тоже англичанин, не представился. Скользнув пытливо взглядом по Черкизову, по Щепкину, отошел в угол, сел в кресло, небрежно закинув ногу на ногу. Одет был в потертую, не первой свежести, кожаную куртку. Бриджи, краги, крепкие солдатские ботинки на толстой подошве. Темные прилизанные волосы его разделял безукоризненный пробор. Чуть удлиненное лицо с тяжелым подбородком, розовая, холеная кожа, нос с горбинкой, лет тридцать, не более. Высок, сухопар, как спортсмены на модных картинках.
Небрежно порылся в карманах куртки, вынул красную жестяную баночку с табаком, короткую трубку, закурил. По кают-компании потянуло сладковатым запахом "донхилла".
Переводчик развернул на столе карту, постучал карандашом, привлекая внимание.
Коммодор начал резко и быстро, нетерпеливо поглядывая на часы, говорить. Русский еле поспевал с переводом. Черкизов весь даже как-то устремился вперед, склонился, стараясь не пропустить ни слова.
Для начала коммодор потребовал указать на карте, где сейчас расположен авиаотряд, вернее, его имущество: аппараты, горючее. Черкизов указал.
Коммодор покосился на второго англичанина, тот еле заметно отрицательно качнул головой.
Коммодор сердито объявил, что такое расположение аэродрома его не устраивает. Авиаотряд нужно перебазировать на новое место, северное километров на сто, вот на эту станцию.
Он ткнул карандашом в точку.
Черкизов вежливо выразил недоумение. Такого приказа из ставки главкома Деникина он не получал. Коммодор коротко заметил:
- Получите!
Сдерживая раздражение, объяснил, что красный флот не удалось запереть в Волге. Пока эскадра ждала полной очистки северного Каспия ото льда, красные корабли буквально вместе с ледоходом вышли из Астрахани, развернулись на двенадцатифутовом рейде, поставили минные заграждения, получили возможность действовать по всему театру. Только в том случае если Астрахань падет, так называемый, народный флот лишится своей главной базы и подвергнется сокрушительному разгрому. ("Он говорит, - сказал переводчик, - Астрахань надо вскрыть, как устрицу".)
Черкизов вежливо улыбнулся, но сказал, что все-таки не понимает, в чем, собственно, задача авиаторов.
- Коммодор Норрис, сэр, выражает недоумение, неужели это не ясно? Вы будете подвергать Астрахань бомбовым ударам.
- Прекрасно, - сказал Черкизов. - Но после первой же бомбардировки противник выведет войска из города, рассредоточит их.
- Он говорит… - сказал переводчик. - Что это не имеет никакого значения. Это не главное. Страх, паника, ненависть против коммунистических властей, которые не могут обеспечить безопасность мирного населения, - вот чего вы должны добиться! Люди должны бояться неба! Конечно, будут жертвы. Но поражение на фронте начинается с паники в тылу! Насколько коммодору известно, там, в этом городе, есть и лояльные граждане, которые только и ждут повода, чтобы совершить вооруженный переворот.
- А дальше? - осведомился Черкизов.
- Откроется свободный путь по Волге к верховьям, к Москве. Войска адмирала Колчака с востока, генерала Деникина с юго-запада сольются, соберутся в единый кулак в районе Царицына или выше по Волге, и это будет конец Совдепии.
- Но практически отряд еще не сформирован, - объяснил Черкизов.
- Об этом вам предстоит говорить с сэром Генри Лоуфордом! - переводчик кивнул на второго англичанина. - Он назначен военным советником к вам в отряд, все детали уточните с ним!
Коммодор Норрис быстро пожал руку Черкизову, вышел из кают-компании.
Лоуфорд поднялся, объяснил негромко, с ленцой, что господину Черкизову беспокоиться не о чем.
- Шеф-пайлот сэр Лоуфорд говорит, что доставку людей и остальной техники из Новороссийска он берет на себя, - сказал переводчик. - Вам же надлежит заняться перебазировкой отряда.
Лоуфорд тоже почти безразлично кивнул и вышел.
- Всего шеф-пайлот? И советник? - растерянно пробормотал Черкизов.
- На чины плюньте, подполковник, - негромко сказал моряк, сворачивая карты. - Я вот капитан первого ранга, а у них как мальчик на побегушках.
Черкизов утирал вспотевшее лицо. Не такой представлял он себе встречу с английскими офицерами. Мечтал, разговор пойдет на равных. Щепкин же угрюмо размышлял над услышанным. Такого он тоже не ждал. Надо предупредить как-то наших, что на Астрахань готовится этот страшный удар с воздуха, да не по войскам - по мирным людям.
- А как мы до берега доберемся? - спросил Черкизов. - Снова на этой вонючей шхуне?
- Зачем? - сказал переводчик. - Сэр Норрис уже приказал идти в Баку. Это будет хорошей разминкой для команды.
И вправду, через несколько минут в кубриках "Президента Крюгера" рассыпались звонки боевой тревоги. С грохотом по трапам к орудиям и пулеметам высыпали расчеты. Заливисто пела боцманская дудка, громко звучали команды.
Грузное туловище корабля вздрогнуло от гула машин, из широкой трубы вылетело черное облако дыма. "Президент Крюгер" отсигналил остальным судам эскадры об отходе, широко развернулся и, набрав с ходу блистательную скорость, разваливая острым форштевнем зеленые волны, рванулся на зюйд.
Вскоре русских гостей коммодор через вестового пригласил полюбоваться морем на мостик. Черкизов и Щепкин поднялись.
Коммодор и шеф-пайлот уже стояли на мостике. Сэр Норрис, щурясь от солнца, осматривал в бинокль море. Здесь никогда не бывало спокойно: мелководье, ветры легко разводили волну. Но именно это, видимо, и нравилось коммодору: хорошая скорость, крепкая качка, тугой ветер в лицо.
Щепкин и Черкизов стали чуть в стороне.
Вскорости пришел старший помощник, тронул коммодора за плечо, тот оглянулся. Помощник молча протянул ему небольшой лист бумаги, на котором, отпечатанные по-английски плохим шрифтом, расплывались строчки. Коммодор пробежал глазами. Заголовок странный: "Почему вас не посылают домой?" Этого еще не хватало! Большевистская листовка! Вероятно, подбросили при заправке в бакинском порту.
- Что это? - с интересом спросил Лоуфорд, вглядываясь.
- Обращение к британским военнослужащим от имени коммунистов России. "Братья по классу…", "пролетарии в шинелях…", "играете роль штрейкбрехеров революций"… - усмехнулся коммодор.
- Ну, у меня в отряде этого не будет! - твердо заявил, покосившись на Черкизова, шеф-пайлот.
- О чем болтают? - тихо спросил Черкизов, прислушиваясь к гнусоватой английской речи.
- Не понимаю, - сказал с досадой Щепкин. - Это же не французский…
Тем временем коммодор допрашивал помощника:
- Где нашли?
- В третьем кубрике. Была спрятана за пожарным брандспойтом.
- Кто?
- Я не смог этого узнать.
Коммодор взглянул на сигнальщика, стоявшего рядом. Тот вглядывался в блистающую зелень моря. Хорошее мускулистое лицо, славный парень. Может быть, он?
- Коллинз! - окликнул его коммодор.
- Йес, сэр? - на лице готовность исполнить любой приказ.
- Да нет, ничего… Следить за горизонтом!
Коммодор разорвал листовку на мелкие кусочки, пустил с белой перчатки по ветру. Бумажные клочки взлетели в воздух, понеслись над палубой, пропали за кормой.
…В Баку Щепкин отбился от Черкизова, сказав, что хочет кое-что купить. Взял чемодан, пошел по лавчонкам. Всюду были пустые полки, торговцы в папахах лениво перебирали четки, отвечали:
- Золото есть? Все будет! Бумагу, господин, не берем…
На деникинские "колокольчики", керенки смотрели брезгливо.
Щепкин, припоминая адрес, который ему дал еще в Батуме Силантьев, добрался до Девичьей башни, вошел в узкие кривые улочки старого города, поискал глазами вывеску. Силантьев сказал: "Придешь, если будешь в Баку, в сапожную мастерскую Алахвердиева".
Мастерская оказалась на месте. На жестяной вывеске был намалеван сапог, выведено белилами "Алахвердиевъ. Европейская и восточная обувь. Заходи, пожалуйста!"
Но дверь и окна заколочены крест-накрест досками, покрыты толстым слоем копоти и пыли.
Щепкин окликнул мальчишку, который катал обруч по улочке:
- Где хозяин? Почему мастерская закрыта?
- Э, ара! - испуганно глянул мальчик. - Убили его. Большевик-шайтан был. Понимаешь?
Щепкин еле сдержал себя.
На второй день после возвращения из Баку, под вечер, Щепкин лежал в хате, курил. Леон, зевая, раскладывал пасьянс.
Известие о том, что им предстоит перебазироваться и бомбардировать астраханских обывателей, сделало даже его раздражительным. Только и ахнул, присвистнув:
- Что же это делается, мон шер? Так ведь, глядишь, дойдем до Саратова, а там и на родной дом прикажут бомбой капнуть! По папаше и мамаше? Ась?
- Ну и капнешь, - сказал Щепкин. - За десять фунтов.
Свентицкий ничего не ответил, задумался, кажется впервые за последнее время, всерьез.
В сенях грохнуло, вошел Черкизов, оживленно блестя прозрачными глазами, сказал:
- Поразвлечься не желаете? Лазутчика-комиссарика казачки в степи поймали! Серьезная личность! Ну-с, быстренько!
…Подмораживало. Ледок схватывал оттаявшие днем лужи. За оградой, у колодца, кругом толпились солдаты. Перед офицерами солдатня раздалась. В кругу на земле сидел человек. Щепкина словно ожгло по глазам. Силантьев сидел, привалившись спиной к срубу, хрипло, с клекотом дышал. В бороде блестели кровавые сосульки, рот безобразно распух, разорванный ударом штыка. В подбровьях глубоко прятались голубые глаза, подернутые пленкой, словно большая лохматая птица упала здесь, не выдержав томительного перелета. Страшнее всего были босые ноги: распухшие, как подушки, синевато-черные глянцевые ступни; желтые, как ракушки, ногти - уже мертвые. Видно было, его гнали босиком издалека. Из-под серой от грязи сорочки выпирала широкая грудь во флотской татуировке, ходила ходуном. Подштанники были располосованы по всей длине, не прикрывали стыда. Силантьев время от времени равнодушно отплевывался, на талом снегу оставались темно-красные пятна. Руки за спиной были скручены. Щепкина он словно бы и не узнал, только на мгновение прикрыл глаза.
Щепкин отшатнулся, показалось, все это просто снится. Напоролся на удивленный, внимательный взгляд Черкизова, который успел уловить это движение.
- Погрей-ка его! - приказал солдату Черкизов. - Озяб… Еще простудится!
Солдат сбросил в колодец ведро, слышно было, как оно прогремело на цепи вниз, шлепнулось о воду. Со скрипом начал вращаться ворот.
- Встань! - приказал Черкизов.
Пленный поднялся, покачиваясь. Повернул лицо к закату. В глазах плавали оранжевые блики. Солнце садилось в синий горизонт.
Щепкин оглядел гогочущую огромную толпу, отвернулся, пошел прочь. Не выдержав, оглянулся. Солдат вытащил ведро с ледяной водой, взобравшись на сруб, сверху вылил воду на голову Силантьева. Тот стоял не шелохнувшись, обливаемый прозрачным сиянием, вода была чуть теплее, чем воздух, дымилась.
Из толпы выбрался Свентицкий. Лицо у него было белым, страдающим.
- Пошли, Даня.
Шинельные спины сбились, вскинулись штыки, Силантьева уже не было видно. Только глухой, страдальческий крик вырвался из круга: не человек, сама живая плоть кричала, терзаемая невыносимой болью.
Щепкин рванулся. Свентицкий крепко сжал его руки. Оттолкнул всем телом, почти ударил:
- Ты что? Ты что?
В хате Щепкин уткнулся всем лицом в подушку. Свентицкий сидел притихший, крутил бесчисленные папиросы, курил.
Щепкин вскочил, схватил кобуру. Свентицкий молча стиснул, выломал из руки парабеллум, швырнул на кровать:
- Дурак! Ему уже ничем не поможешь, а себя погубишь… Сиди! И потом - кто он тебе?
- Молчи!
- Брось… - Свентицкий смотрел по-необычному серьезно. - Это тебе сейчас, Данечка, нужно молчать в тряпочку. Черкизов наш не так прост. Допрашивал уже меня, кто ты, да что ты. Я-то помню, как ты еще до Франции с солдатиками в обнимку шлялся! Листовочки мне в карман совал! Не слепой! Конечно, каждый сходит с ума по-своему… Большевик ты тихий или идиот - твое дело. Только меня в это дело не путай! Я еще жить хочу! И тебе, мон шер, того желаю.
Щепкин лег.
Молчали.
Когда тьма затопила хату, света не зажгли.
Ближе к полуночи снова ввалился Черкизов, неся две бутылки хорошего коньяку. За ним денщик внес карбидный фонарь, сиявший ослепительным белым светом. Черкизов отослал его, уселся за стол.
- Вам! - пробормотал Черкизов, кивнув на бутылки. - Выиграл у интендантов! Они считали, он будет молить о жизни, я знал - не будет! Так-с… Не считайте меня мерзавцем. Спектакль был нужен для наших солдатиков. Должны знать, что их ждет! Если переметнутся! Нужно!
Он, не стесняясь, вынул из кармана френча дамскую пудреницу, раскрыл ее, подцепив на перышко дозу, поднес порошок к ноздре, глубоко вдохнул. С минуту сидел, уткнувшись лицом в стол, когда поднял голову, лицо его побледнело, глаза стекловато блестели. Он уставился на Щепкина, усмехнулся:
- Здесь нет пленных…
Подышал на перстень, протер его замшевой перчаткой.
- В октябре прошлого года, - продолжал он, пожевав губами, - в октябре. Заблудились дамочки… Питерские санитарочки… Целый отряд. С красными крестиками. Милые такие девчоночки. Пропустили их, в очередь. Доставили удовольствие целому батальону. А потом - не держим - на все четыре стороны! И что вы думаете? Ушла только одна. Остальные использовали аптечку. Кололи друг друга. Морфий. Не успели отобрать. Так и лежали, словно спали. Тихие такие девочки. Вот так-то, поручик Щепкин!
В виске Щепкина жарко толкалось. Потолок качался, падая на него. Сверкание перстня на белом пальце Черкизова; оранжевый осколок в глазу Силантьева; глухой крик; над степью дымится морозный воздух; белые, замороженные глаза, красные губы Черкизова; ступни босые раздуваются, как глянцевитый пузырь. И стоит, как глыба, Силантьев, по плечам струится текучий мороз.
В мерном покачивании всплыло дергающееся молочное лицо Черкизова. Он грозил пальцем:
- И до тебя мы доберемся, Щепкин! Ты врешь. Ты все врешь! Врешь… А Тубеншляк правду писал! Все верно!
Мутная жаркая пелена упала на глаза.
Что было дальше, он никогда точно не мог вспомнить.
Пришел в себя оттого, что Свентицкий плещет ему воду в лицо.