3
Задами, по огородам, пробирались гуськом: впереди Сергей, за ним Палашка с тяжелой сумкой в руках, замыкающим - Корнюха с топором наготове. Уже начало светать, и Сергей корил себя, что плохо рассчитал время. Выручали высокие кусты смородины. В огороде Семена Денисыча они росли особенно густо.
"Сейчас залает, проклятущий!" - вспомнил Сергей про свирепого дедова кобеля.
Но, видно, дед догадался с вечера прибрать пса. Окно открылось сразу, после первого стука. Их ждали. Дед свесил за окно окладистую серую бороду.
- Влезешь? - спросил Сергея и, разглядев Корнюху, сказал: - Подсоби!
- И вы тоже! - махнул рукой, когда Сергей, бережно перенеся ногу через подоконник, уселся на лавку.
- Я домой, дедуня, - отозвалась Палашка.
- Говорю, влезайте! - строго сказал дед.
- Я сама. - Палашка оттолкнула Корнюху и проворно юркнула в окно.
Труднее всех пришлось Корнюхе, но и он забрался.
- Бабы наши на повети спят. Ступай к ним. - Семен Денисыч пропустил Палашку вперед и вышел за ней.
Немного погодя лязгнул засов и послышался радостный лай ластящейся собаки.
- Кобеля спустил, - сказал дед, входя в избу. - Теперь никто не подкрадется.
Но все же отвел гостей в дальний от окна угол.
- Теперь, поди, можно закурить? - спросил Корнюха жалобно.
- Кури, - смилостивился Сергей.
- Кисет потерял, - голос Корнюхи стал еще жалобнее.
- Пользуйся! - Дед протянул ему кисет и сам набил трубку. - А дело, стало быть, так повернулось. Прислал Санька весточку. Роману. Что придут, стало быть, партизаны. Отряд небольшой у них и оружие простое, крестьянское. Шомполки да берданы. Им, стало быть, помога наша нужна. Роман стал дружину собирать. Из тех, кто в заводе остался. За тобой посылать не велел. У него, говорит, рана, да и на примете он. К Лизавете-то твоей наведывались: "Где мужик?" Ну, она, как велено было, объяснила, дескать уехал к родне в Шаманову... Да, стало быть, ждали мы партизан и не дождались. А беляки ждать не стали. Или продал кто, или про партизан прознали, только вчерась ночью забрали Романа. Ивашку Стрельникова тоже и латыша, длинного рыжего, с тобой в литейке работал...
- Яна! - с изумлением воскликнул Сергей. - Так он вернулся?
- То-то вернулся. На свою голову. Вот, стало-быть, их забрали... Да... - Дед снова подпалил свою вонючую трубку и, причмокивая, раскурил ее.
Сергеи закашлялся.
- Табачок у тебя. Клопов морить!
Дед обрадовался, словно похвале.
- Жуковский! Вторая гряда от бани.
- Троих, значит, взяли? - спросил Сергей, отодвигаясь от дедовой трубки.
Денисыч покрутил головой.
- Больше, однако. В холостежном бараке живой души не осталось... Може, попрятались... Хошь так, хошь этак, без головы остались.
- Когда ждешь партизан, Денисыч?
- Не о них речь, Серега. Под вечер, как Палашка уплыла, известили меня. На площади два столба с перекладиной поставили.
- Виселицу!
- Ну. И еще известили: в обед седни вешать будут. Так что партизан дожидать нам недосуг.
Сергей раздумывал недолго.
- Буди, Денисыч, Палашку.
Корнюха схватил Сергея за руку.
- Куда ее ночью! Солдаты, как кобели, рыщут. Я пойду!
- И ты! - и кивнул старику. - Иди, Денисыч.
Палашке смерть как хотелось подкусить сродного братца, что вот, мол, таитесь от меня, а не обошлись, позвали, - но она не посмела.
Голос Сергея был строг и сух.
- Позвать надо сюда Синицына Федьку и мастера Василия Михалыча. Знаешь, где живут?
Палашка поспешно кивнула.
- Знаю.
- Если дома нет, узнай, где. Найди. Очень это важно, сеструха. По пустякам не погнал бы тебя в такое время. Корнюха с тобой пойдет.
- На что он мне! - отмахнулась Палашка по привычке насмешливо, но в душе поблагодарила брата. Широкие плечи Корнюхи и пудовые его кулаки в такой рисковой прогулке были очень даже кстати.
- Идите по улице, не таясь, - напутствовал Сергей Корнюху. - Встретится кто, приголубь девку. Сумеешь, поди. А если что, бери удар на себя. Она должна дойти!
- Небось дойдет! - сказал Корнюха и отвернул полу молескиновой куртки.
Слабый отсвет дедовой носогрейки тускло блеснул на стылом лезвии широкого Корнюхина топора.
4
Дощаной короб, доверху наполненный хрустким древесным углем, провезли на вагонетке прямо в ваграночное отделение.
Литейный мастер Василий Михалыч остановил идущих мимо с порожними носилками рослых парней. Сказал им что-то коротко.
- Понятно! - ответил шедший передним, лохматый, с озорными, светлыми навыкате глазами и, словно отряхивая руки, бросил носилки.
- Ну, ты, поаккуратнее! - проворчал Корнюха. Поднял носилки, отнес и положил на кучу формовочной земли.
Василий Михалыч, сохраняя озабоченное выражение на закопченном усатом лице, обождал, пока Корнюха присоединится к ним, и повел парней в ваграночную.
Проходя мимо Сергея, склонившегося над опокой, сказал вполголоса:
- Лишних гони!
Сергей молча кивнул, с натугой приподнял опоку и поставил ее в дверях, загораживая проход.
И вовремя. К дверям уже метнулся юркий, вечно ухмыляющийся Степка Куцавейкин.
- Тебя куда черти несут! - с неожиданной яростью рявкнул Сергей. - Не видишь, опока!
- Василий Михалыч настрого наказал... - с виноватой ухмылкой оправдывался Степка, сам примеряясь, как бы проскочить мимо заслонившего проход Сергея.
Но мастер уже заметил Степку и подошел сам.
- Тебе чего?
Степка ляпнул первое, что на ум пришло:
- Песок тамо привезли, дак куда сваливать?
- У тебя что, свово дела нет! - прикрикнул на него мастер.
Степка отошел с обиженным видом.
Василий Михалыч усмехнулся в вислые усы.
- Обожди! - поманил к себе Степку, написал несколько слов в крохотной книжечке, вырвал листок. - Беги на главный склад. Да побыстрей. Одна нога там, другая здесь!
Степка заглянул в листок.
- Дак не донести!
- Коня запряги. Чего окаменел? Сказано, быстро надо!
Степка встрепенулся и засеменил к выходу.
- Вонючка паршивая! - заметил Василий Михалыч, проводив Степку взглядом.
Подошли Корнюха и лохматый парень с озорными глазами.
- Полный порядочек! - доложил лохматый Василию Михалычу.
- Добро! Шагайте на работу.
- Сказать мужикам-то? - напомнил Корнюха.
- Кому надо, знают, - строго ответил мастер.
- Сколько привезли? - спросил Сергей, когда Корнюха с товарищем вышли из ваграночной.
- Четырнадцать берданок и восемь централок.
- И патроны?
- Патронов хватит.
- Ну, в добрый час! - сказал Сергей после короткого молчания. - Сам пойдешь к штабс-капитану?
- Как решили.
- Решили-то решили... - произнес Сергей в раздумье. - А не надо бы тебе, Михалыч, свою голову совать. Она еще нашему делу шибко пригодится.
- Другого нельзя, - возразил старый мастер. - У них, почитай, я один без подозрения. Иначе самого сюда не выманишь.
Сергей и сам понимал, что старик прав. Но все же не удержался:
- Опасаюсь за тебя, Михалыч.
Василий Михалыч улыбнулся по-стариковски незлобиво и мудро. Потрепал Сергея по плечу.
- Не нами сынок, сказано: двум смертям не бывать...
Такую хитрую шестерню - с зубцами на конус - Сергею еще не приходилось отливать.
Неужто первый блин комом?.. Нет, вроде удалась отливка.
И, прихватив тряпкой не остывшую еще шестерню, Сергей перенес ее на верстак к окну. Осмотрел внимательно, выругался сквозь зубы, сплюнул на сторону. Так и есть! На внутреннем ободке щербина. Глубокая. Расточкой, однако, не снимешь... Незадача!..
Задумался, не заметил, что лохматый Лешка уже второй раз окликнул его.
- Сергей Прокопьич!
- Ну? - отозвался, не оглядываясь.
- Собираются. Пошли!
- Слышу...
- Чего ждешь-то?
- Раковина... язви ее...
- Да ну ее к такой матери!..
Глаза у Лешки и недоумевающие, и злые. И словно сам себя увидел его глазами. Махнул рукой.
- Пошли, Алексей!
В просторном корпусе литейки непривычно людно. И вдоль закопченных, из дикого камня сложенных стен, и посреди цеха - везде мастеровые, кучками по пяти, по десяти человек.
Не только свои - литейщики. Пришли из соседнего, самого многолюдного механического цеха. И с рудного двора. И из листопрокатного.
В каждой кучке свой разговор. Но сдержанный, вполголоса. И оттого что отдельных голосов не слышно, кажется, что это тревожно гудит разворошенный улей.
Широкие, как ворота, двери литейки распахнуты настежь. В квадратный проем льется поток голубого света. Но плотно утоптанный земляной пол, черные кучи формовочной земли, пыльный потолок и дымные стены гасят поток света, и в углах огромного цеха стоит пасмурный полумрак.
Наконец в светлом квадрате появляется высокая фигура, туго перехваченная крест-накрест ремнями. На одном боку шашка, на другом - деревянная кобура маузера. За офицером еще двое - шашки на боку и короткие кавалерийские винтовки за плечами.
Гул смолкает, и все головы поворачиваются к дверям.
Офицер на мгновение задерживается в дверях и ровным пружинистым шагом идет вперед.
Люди расступаются перед ним, а стоящие вдоль стен подтягиваются к середине цеха.
Все знают, что делегатом от рабочих пошел к штабс-капитану старый мастер Василий Михалыч. И все видят, что его нет.
И тишина в цехе становится такой напряженной, что даже франтоватое позвякиванье офицерских шпор рвет ее в клочья...
Сергей шепнул что-то на ухо Лешке. Тот, кивнув, скрылся в толпе.
Офицер с сопровождающим прошел на середину цеха, в центр круга, образованного расступившейся толпой.
Офицер молод, строен и, пожалуй, красив. Если бы не цепкие, сверлящие, близко сведенные к переносью глаза. И злой, не по-мужски маленький рот. И телохранители его - парни хоть куда. Рослые, но не грузные, а собранные. У обоих из-под фасонисто надетых фуражек - чубы. У одного - светло-рыжеватый, у другого - угольно-черный. И физиономии сытые, румянец во всю харю.
Офицер встал на перевернутые носилки. Неторопливо поворачивая голову, окинул взглядом заполнившую цех толпу. Сказал негромко, но внятно:
- Мастер вашего цеха передал мне, что вы желаете обратиться с просьбой. О чем вы просите?
- А где он, мастер-то? - крикнул кто-то из толпы. - Куда упрятали?
- Кто это крикнул? - так же негромко, но отчеканивая каждое слово, спросил штабс-капитан. И уже чуть повысив голос: - Я спрашиваю, кто кричал?
В круг протиснулся Сергей Набатов.
Штабс-капитан скользнул по настороженному лицу рабочего, по мятой, давно не стираной робе, задержался на кровоточащей ссадине у запястья левой руки и, вскинув голову, уперся взглядом в самое переносье Сергея.
- Ты?
Сергей выдержал взгляд.
- Кричал не я. Но тоже хочу спросить: где наш мастер?
- Где? - почти вкрадчиво повторил офицер. - Могу удовлетворить вашу любознательность. Там, где ему и надлежит быть. Под замком. Вместе с остальными агитаторами и бунтовщиками. Что вас еще интересует? У вас были, кажется, еще и просьбы?
У Сергея только чуть приметно обозначились желваки.
- Мы ждем, что вы освободите беспричинно арестованных наших товарищей.
- Ах, вот вы о чем просите! - с веселой небрежностью произнес штабс-капитан.
Сергей и тут не повысил голоса.
- Мы не просим. Мы требуем!
Игривое выражение сбежало с худощавого породистого лица штабс-капитана. На щеках и на лбу преступили красные пятна.
- Кто мы? Кто тебя уполномочил за всех говорить! - и резко махнул рукой: - Взять!
Стоявший справа солдат с рыжим чубом сделал шаг вперед.
Но не успел и коснуться Сергея, как из толпы крикнули с угрозой:
- Не трожь!
И в ту же минуту тесное кольцо до того смирно стоявших людей ощетинилось берданочными и ружейными стволами.
- Отставить! - закричал, срываясь в натуге, штабс-капитан.
Никто не шелохнулся. Черные колечки стволов так же неподвижно смотрели в лицо.
- Пулеметы наготове, - пригрозил штабс-капитан. - Ни один живым не уйдет!
- Это точно, - сказал стоявший в переднем углу сутулый зобастый старик, - свою кровь, поди, отвык жалеть, а нашу и подавно. Такая ваша волчья порода.
- Очистить дорогу! - скомандовал штабс-капитан, по-своему истолковавший слова старика.
Сергей шагнул вперед.
- Не спешите, господин офицер! Вы в наших руках. Но нам вашей крови не надо. Мы вас отпустим. Если вы согласны на два условия. Первое: освободить всех арестованных. Второе: очистить слободу. Даем час на сборы.
Штабс-капитан не мог поверить своим ушам. Наивность рабочего вожака поразила его.
"Дурак! Только бы выбраться из этой западни. А там... заговорят пулеметы!.."
Но надо было делать игру, и он проговорил с усмешкой:
- Не много ли берете на себя, господа!
- Хватит зубы скалить! - закричали из толпы.
Сергей поднял руку. Но сказать ничего не успел. Звук далекого выстрела остановил его на полуслове.
Выстрел слышали все.
Но истинное его значение понял один штабс-капитан.
- Я принимаю ваши условия! - сказал он надменно.
- Смотри, ваше благородие, не вздумай хлюздить! - предостерег зобастый старик.
- Слово офицера! - с достоинством произнес штабс-капитан. - Ни один из приговоренных не будет повешен.
Сергей дал знак, и толпа расступилась.
Штабс-капитан, чеканя шаг, как на параде, пошел к выходу. За ним, видимо, опасаясь получить пулю в затылок, торопливо кинулись чубатые телохранители.
5
До конца дней своих корил себя Сергей за постыдную доверчивость.
Можно было взять в оправдание неосведомленность свою: о набеге партизан Смолина он, да и никто из заводских, не знал. А штабс-капитан знал. Потому и лошади были у него заседланы. Потому и в литейную пришел. Как в разведку: выведать хотел, знают ли рабочие о подходе смолинского отряда.
Но не в этом главное. Главнее в том, что стал Сергей штабс-капитана мерить на свой аршин. Вот эта ошибка кровью и отлилась...
..Всего считанные минуты и митинговали-то. Только и успели выбрать Сергея командиром рабочей дружины. С дальнего конца слободы, в березовой роще - с той же стороны, что и первый выстрел, - грянул нестройный залп.
- Кто с оружием - за мной! - крикнул Сергей.
Когда выбежали из литейной, первое, что увидели, - клубы пыли вдоль дороги. Отряд карателей на полном скаку уходил в сторону Братского острога.
За колонной, отстав на сотню сажен, с тревожным ржанием резкими махами мчалась гнедая неоседланная лошадь. Наперерез ей на дорогу выбежал человек, размахивая длинной жердью. Лошадь взвилась на дыбы, круто повернула обратно. И тогда разглядели, что за ней волочится привязанный к хвосту человек.
Сергей, Лешка и еще несколько рабочих кинулись вдогон. Но не они остановили лошадь. Из узкого проулка, со стороны пруда, выехали на крупной рыси два всадника. Передний, в высокой папахе, перехваченной наискось красной лентой, привстав на стременах, мгновенно оценил обстановку. Резко послал вперед своего приземистого серого коня, сорвал с плеч винтовку и, поравнявшись с гнедой, уже запаленной от быстрого бега лошадью, выстрелил ей в голову.
Лошадь тяжело рухнула на всем скаку.
Когда Сергей подбежал, неизвестный всадник в папахе с красной лентой уже стоял на коленях над изуродованным трупом.
От синей рубахи остались только рукава на связанных за спиною руках. С углов торчащих локтей мясо содрано до кости. Грудь в кровоподтеках и рваных ранах. Лицо, как коркой, покрыто замешанной на крови грязью.
Только по курчавым темно-рыжим волосам признал Сергей заводского вожака Романа Незлобина.
Партизан в папахе еще раз припал ухом к истерзанной груди.
Встал и сплюнул в досаде:
- Амба! Зря коня загубили...
- Ты не коня жалей! - со злобой глядя на него, закричал Сергей. - Не коня! Знал бы, какой человек был! Большевик!
- Большевиков у нас в отряде трое, - бросил партизан в папахе, - а коня такого нет ни одного.
Хлестнул плетью по лошадиной туше и неторопливо, враскачку пошел к своему Серому, который мирно пощипывал проросшие сквозь прутья плетня, припорошенные дорожной пылью длинные стебли пырея.
Остальные четверо арестованных и с ними старый мастер Василий Михалыч были зарублены шашками.
Штабс-капитан сдержал офицерское слово.
Ни один не был повешен.
Знаменитый на всю Россию...
1
Ганьку Петрова раздели догола. Он стоял, зябко подрагивая толстыми ляжками, и поеживался не то от холода, не то от забористых шуток.
Надзиратель Чибисов принес юбку.
Отдавая Брумису, который был и режиссером, и костюмером, а также суфлером и гримером, сказал:
- Не порвите или, упаси бог, не замотайте. А то мне баба такую выволочку даст...
- Ты бы, служивый, замест юбки хозяйку свою сюда самолично представил, - посоветовал кто-то из артистов.
Предложение встретили одобрительным гоготом.
Брумис сдвинул белесые с рыжинкой брови, метнул укоризненный взгляд. Излишнее веселье могло вызвать подозрение тюремного начальства.
- Очень благодарю вас, господин надзиратель, - сказал он, произнося каждое слово с той тщательной правильностью, с какой говорят на неродном языке.
Ганька натянул принесенную надзирателем синюю бумажную юбку. Но не через голову, как надела бы женщина, а так, как надевают штаны.
- Не выйдет из тебя доброй бабы, - заметил все тот же весельчак.
В ответ Ганька соблазнительно пошевелил бедрами.
Кофточкой послужили Ганькины же кальсоны. Когда их натянули на руки, получилась кофта с великолепными буфами и запасом емкости для подушки, с помощью которой Ганьке сформировали роскошный бюст. Сложенное вдвое выношенное тюремное одеяло заменило персидскую шаль и прикрыло все грехи в изысканном туалете городничихи.
Немалые хлопоты вызвала также костюмировка городничевой дочки. Но с дочкой все же было проще: ей не полагалось столь пышной фигуры. Сам городничий был одет в потрепанный китель с бумажными погонами. Его руководящее должностное положение подтверждала висевшая на боку шашка. Точнее, ножны: дать в руки арестанту, тем более политическому, оружие, - было, конечно, невозможно.
Остальные чиновники были в партикулярном платье. А унтер-офицерская вдова даже в штанах.
Румянами (толченый кирпич) и белилами (толченый мел) каждый артист умащивал себя сам. Брумис только завершал образ: наводил углем брови, подглазины и морщины и приклеивал пеньковые бороды и усы.
Занимался он этим в дальнем углу барака, отгороженном тремя сшитыми вместе одеялами и служившем и гримировочной, и кулисами.
Сцена была рядом, на нарах.
Накладывая грим, Брумис давал каждому артисту соответствующие наставления.
Огромному, с квадратными плечами городничему он сказал: