Сразу ноги огрузли, не оторвать от земли. Господи! Да неужто конца не будет этой междоусобице?.. Так и будут убивать да казнить друг друга, покуда всех мужиков на свете не переведут. Останутся одни бабы - слезы лить да горе мыкать...
Пришла к зимовью Палашка хмурая, сама не своя. Корнюха попробовал пошутить. Палашка не отозвалась, в ответ так глянула, что у него язык к небу присох.
Молчал бы уж! Лежит живой да еще насмехается!
2
После той ночи, когда Палашка плавала на остров за Сергеем и Корнюхой, и после того дня, когда карательный отряд штабс-капитана Венцеля зверски расправился с арестованными рабочими и в панике поспешно покинул завод, прошло немногим более трех недель. Но когда Палашка перебирала в памяти все, что произошло за это время, то казалось, минули с тех пор не дни и недели, а месяцы, может быть, годы.
Партизан в папахе, перехваченной красной лентой, на ее глазах пристрелил лошадь, волочившую за собой тело Романа Незлобина. Когда он вразвалочку отошел от Сергея и вскочил на своего серка, Палашка хорошо разглядела его. И он заприметил Палашку. В тот же день, к вечеру, когда слобода загудела от разудалых песен подгулявших партизан, он остановил Палашку в проулке неподалеку от ее дома и, не тратя лишних слов, пригласил прогуляться по берегу пруда. Глаза у него были по-хмельному блажные, и ноздри короткого прямого носа нетерпеливо вздрагивали.
Палашка сообразила: убегать нельзя - догонит... и тогда добра не жди, и в доме не укроешься - загородил дорогу.
Она понимающе улыбнулась и сказала невозмутимо:
- Полушалок пойду накину. Ночи теперь холодные.
Спокойно прошла во двор и закрыла ворота на засов.
Обманутый парень раза три принимался стучать в ворота. Потом или надоело стучать, или подвернулась другая забава - ушел.
А назавтра пришел в дом вместе с Сергеем. И нимало не смутился, увидев насупившуюся Палашку, а тут же, не стесняясь Сергея, снова стал сговаривать на ночную прогулку.
- Сеструха, выдь! - велел Сергей.
Палашка вышла в сени, но дверь притворила неплотно.
- Ты вот что, приятель, - сказал Сергей парню. - К этой девке не приставай. Сирота она, а я ей заместо отца. По-хорошему говорю, не приставай!
- Коли по-хорошему, о чем разговор, - согласился парень. - Не одна, поди, девка у вас в слободе. Найдется и на наш пай. Покудова Ваську Ершова не обегают. - И тут же добавил с досадой: - А хороша девка, ей богу, хороша!
Когда Васька Ершов ушел, Палашка спросила братана:
- Зачем ты его в дом привел?
Сергей рассказал, что на заводском митинге образовали совет рабочих депутатов. Его - Сергея - выбрали председателем. А парень этот - Василий Ершов - адъютант начальника партизанского отряда Смолина. И Смолин выделил его в состав совета, чтобы была связь между совдепом и штабом отряда.
Палашка пренебрежительно усмехнулась.
- Значит, и он в совете?
- Да, - подтвердил Сергей и тоже усмехнулся. - Он теперь у меня вроде как военный министр.
- У этого министра одно на уме - девок лапать.
- Девки наши слободские сами не промах, - возразил Сергей, - не приучены отказывать.
- Не все такие.
Сергей засмеялся.
- В семье не без урода. - И, сразу построжев, предупредил Палашку: - Поздно по слободе не ходи. Не этот, так другой привяжется.
- Что же это за партизаны! - возмутилась Палашка. - Ждали их, как бога, а они безобразничать пришли!
- Ждали отряд Бугрова, - сказал Сергей, - а откуда этот свалился, сам не пойму. Спрашивал я командира ихнего Смолина, какого он фронта: шиткинского или тасеевского? Говорит: "Сам по себе!"... Мужик, однако, боевой. Грозится выбить беляков из Братского острога... Завтра выступаем.
- И ты с ними? - встревожилась Палашка.
Сергей улыбнулся.
- Тебя еще уговаривать.
- Ты ж теперь самый главный на заводе. Председатель.
- Слушай сеструха, - серьезно, почти строго сказал Сергей,- ты ведь понятливая у меня. Сама говоришь, самый главный. А главный должен передом идти. Мы у себя совет выбрали. Значит, советская власть. В Москве и Питере тоже советская власть! А в Омске Колчак правит. И по всей Сибири, от Урала и до самого Японского моря, колчаковские генералы да атаманы сидят, душат нашего брата, рабочего и крестьянина. Покудова им шею не свернем, не будет нам жизни. Поняла?
Палашка вздохнула.
- Конца-краю этой войне не будет!
- Будет!
Сергей притянул к себе Палашку. Она по-ребячьи уткнулась лицом ему в грудь. Он ласково потрепал ее по крутому плечу.
- Будет конец, сестренка! Чем веселее воевать будем, тем ближе конец. Вот отвоюемся, жениха тебе найдем, на свадьбе твоей спляшем и станем жить-поживать да добра наживать.
- Тебе бы все токо пересмешничать, братка...
...Через три дня Сергей вернулся с перевязанной рукой. Уходили с ним сорок мастеровых, возвратились после боя под Братском - шестнадцать...
Рабочий взвод принял на себя основной натиск отлично вооруженных и надежно вымуштрованных солдат капитана Белоголового. Партизаны Смолина оказались слабы в бою с опытным противником. Стали откатываться после первого же ответного удара. Тогда Смолин сам вырвался вперед, пытаясь личным примером воодушевить дрогнувших бойцов. И упал, намертво сраженный меткой пулей. Если бы не упорство рабочего взвода, весь смолинский отряд был бы уничтожен в этом бою.
Когда стемнело, отступили по тулунскому тракту. В пути разделились. Рабочие берегом реки Долоновки ушли на завод, остатки разгромленного смолинского отряда уходили по тракту на Шаманово.
Обо всем этом узнала Палашка из разговора Сергея с Семеном Денисовичем. За стариком сама же и сбегала, как только вернулся братан.
Семен Денисович выслушал невеселый рассказ Сергея, долго молчал, курил свою носогрейку.
- Одним, своей силой, нам завод не отстоять, - сказал Сергей. - Что станем делать, Денисыч?
- А кто за нас отстаивать будет? - в словах старика был упрек.
- Лучшие бойцы полегли. Опять же, и оружия нету.
- Завод есть. Целый завод! - с сердцем возразил Семен Денисович. - Есть кузнецы. Есть и литейщики. Али три дни в начальниках походил, забыл свое ремесло?
Из маленькой угловой комнаты, выгороженной в избе тесовой переборкой, подала голос Лиза.
- Всех нас в могилу сведет это начальство. Хоть бы ты, Семен Денисыч, образумил его.
Сергей нахмурился, но, не желая сердить больную, проговорил как мог мягче:
- Полно, Лизанька!
- У тебя один разговор, полно да помолчи. А мне уж невмоготу молчать! - Чувствовалось, она тоже сдерживается, чтобы не сорваться на крик со слезой. - Подумал бы, кончится эта заваруха, вернется хозяин да исправник с казаками, всех порешат. Кузьку бы пожалел!..
- Заваруха кончится - не будет ни хозяина, ни исправника! - жестко сказал Сергей.
Денисыч глянул на него поверх очков, с укором покачал головой.
Сергей встал, подошел к проему в переборке, завешенному ситцевой шторкой.
- Не тревожься, Лизанька. Больше одну тебя здесь не оставлю.
Лиза тяжело вздохнула.
- Верить тебе...
Палашка всегда сердилась на невестку, когда та попрекала Сергея. Тут в первый раз стало ее жалко. Как же он ее не оставит?.. Неужто с собой возьмет, больную?..
Лиза смолкла. Сергей постоял немного, опустил занавеску, вернулся к столу.
- Мастеровые найдутся, мастеров нету, - сказал он Семену Денисовичу. - Один Василий Михалыч не сбег, с нами остался... и того сгубили гады. Вагранку задуть - не пустяк...
- Сорок лет возля ее простоял...
- Одного опасаюсь, - помолчав, продолжал Сергей. - Кому наготовим оружия? Хоть и попрекнул ты меня, Семен Денисыч, я опять скажу: самим нам завод не отстоять.
Денисыч промолчал. Он набивал трубку. Набивал очень долго.
- Чай, не зря ума Санька Роману соопчал. - Палашка навострила уши. - ...Считай, неделя прошла. Жду, каждый день жду... С утра задуем вагранку.
Она тоже ждала. Каждый день ждала... Может, так просто, по озорству поцеловал он ее тогда вечером, накануне того дня, как ушел в низовья разыскивать партизанский отряд Бугрова?.. Может, и по озорству... а она ждала...
...Санька Перевалов пришел вечером, когда вся семья при тусклом свете крохотной коптилки сидела вокруг стола за чугунком вкусно дымившей картошки.
Без стука отворил дверь, без спросу вошел в избу.
Сергей встал из-за стола, но его опередил Кузька.
- Дядя Саня! - и повис у него на шее, дрыгая ногами.
Лиза, встревоженная, застыла с картофелиной в руке.
Палашке казалось, все смотрят на нее, хотя никому из домашних в эту минуту не было до нее дела. А Санька (вот бессовестный!) мимоходом пребольно ущипнул ее за руку.
- Беспечно живете! - бросил Санька, усаживаясь за стол. - Ждете, пока жареный петух в мягкое место клюнет?
- У нас посты выставлены, - ответил Сергей. - Только что ходил проверял.
- Где? Поди, на дороге, за околицей? Нешто теперь кто по дорогам ходит!
- Ты, к примеру, отродясь не ходил, - добродушно усмехнулся Сергей. - Все через плетни да заборы.
- Нонче война не позиционная, а маневренная, - продолжал заноситься Санька, в то же время проворно управляясь с картошкой.
"И чего в нем хорошего? Хвастун, как есть хвастун", - в сердцах подумала Палашка.
Но, перехватив брошенный на нее взгляд больших синих глаз, вся зарделась и опустила голову.
Сергей терпеливо ждал, пока Санька насытится.
- Спасибо, хозяюшка! - поблагодарил Санька и поклонился Лизе, тряхнув темными кудрями. - Как бог свят, сроду такой вкусной картошки не едал.
- Ну, выкладывай, с чем пришел? Когда ждать Бугрова?
Санька покосился на женщин.
- Говори. Чужих нету.
Не тех вестей ждали от Саньки, с какими он пришел.
Партизаны Бугрова остановились, не доходя Братского острога. Пока не выбьют из Братска отряд капитана Белоголового, ходу дальше нет. Солдат у капитана вдвое, коли не втрое, против партизан. Бугров ждет подмоги с Илима.
Санька Перевалов, войдя в азарт, долго и подробно рассказывал, какая партизанская сила собирается в низовьях Ангары и на Илиме. Выходило, по его рассказу, что дни капитана сочтены.
Палашка, позабыв свои мысленные попреки, не спускала с него глаз и не могла понять, отчего все больше и больше мрачнеет лицо Сергея.
Поняла, когда на вопрос его: "А нам как быть?" - Санька ответил:
- Уходить надо, не мешкая. Завтра к вечеру жди беляков. Точные данные нашей разведки.
- Чуяло мое сердце, - прошептала Лиза, - давно ли говорил, не оставлю тебя одну...
- Мы вчерась две пушки отлили, - сказал Сергей.
- Ну! - воскликнул Санька. - Ах, черти-лошади! - но тут же построжел. - Как же теперь?..
В досаде хватил кулаком по столу.
- В отряд бы их Бугрову!
...В эту же ночь еще не остывшие пушки погрузили на телеги, на подстилку из сухого песка. Вчетвером - Сергей, Корнюха, Санька Перевалов и старый литейщик Никифор Зуев - вывезли пушки с заводского двора.
Домой вернулся Сергей уже за полночь. И с ним Корнюха. Палашка сразу вскочила с лавки, на которой прикорнула, не раздеваясь. А Лиза и вовсе глаз не смыкала. Быстро одели сонного Кузьку. Лиза торопливо вязала узлы.
Сергей, чего сроду за ним не водилось, прикрикнул на нее:
- Не время тряпками заниматься!
Палашка огрызнулась на брата, подняла выпавшие из Лизиных рук рубахи и рушники, туда же сунула мешочек с солью, увязала узел. Разомлевший от сна Кузька таращил на отца испуганные глаза.
- Поторапливайтесь вы, бога ради, - через силу спокойно сказал Сергей.
Подхватил Кузьку на руки, первый пошел из избы. Лиза всхлипнула, поплелась за ним. На пороге остановилась, кинулась к божнице, сняла темную с потускневшим серебряным окладом икону. Корнюха и Палашка вынесли за ней узлы.
Лиза, не выпуская из рук иконы, забралась в кузов телеги.
- Легла бы, Лиза. Дорога дальняя, - предложил Сергей и опустил на шуршащее свежее сено, рядом с нею, сонного Кузьку.
Корнюха уже сидел на облучке, свеся длинные ноги.
- Ты поспешай! - напомнил Сергей. - И езжай не трактом, а в обход, по Черемуховой пади. Знаешь дорогу?
Корнюха молча кивнул.
- Коня не жалей. Надо добраться в Вороновку до свету. Прямо к Кузьме Прокопьичу заезжай. Не забыл, четвертая изба с краю?
- Помню, - отозвался Корнюха.
- А ты чего ждешь? - обернулся Сергей к Палашке, которая стояла возле крыльца рядом с Санькой Переваловым.
- Я с вами, братка.
- Ты что, спятила! - рассердился Сергей.
- Не поеду! Сказала, с вами останусь! - упрямо повторила Палашка. И тут же порывисто схватила братана за руку, попросила жалобно: - Не гони, братка. Ей богу, я вам пригожусь.
Корнюха вскинул глаза на Сергея - неужто разрешит?
И когда тот, устало махнув рукой, сказал: "Ну, ладно...", Корнюха резко дернул вожжи.
Телега, скрипнув всеми четырьмя колесами, тронулась с места.
Сергей, придерживаясь рукой за облуч, на ходу вполголоса говорил Лизе:
- Не серчай на меня, Лизанька. Сама видишь, какие дела. И не сумлевайся, там тебя хорошо приветят. За меня не тревожься, я теперь стреляный воробей. Бог милостив, скоро свидимся.
И уже вдогонку напомнил Корнюхе:
- Окромя Кузьмы Прокопьича, никто не должон знать, где пушки утоплены.
Постоял, пока темное пятно подводы не расплылось в ночном сумраке, и вернулся к молча ожидавшим его Саньке и Палашке.
В ту же ночь одиннадцать мастеровых Николаевского завода ушли в тайгу.
С ними ушла и Палашка.
3
Давно уже стемнело. Стожары во всю силу разгорелись на ночном небе. Зыбкая чернота притаилась между стволами деревьев. Стволы то утопали в ней, то высвечивались сполохами догоравшего костра.
Палашка принесла охапку хворосту, подбросила в костер. Обрадованно взметнулось языкастое пламя, и еще гуще стала обступившая поляну чернота.
- Сергей Прокопьич не велел ночью большой огонь жечь, - предостерег Корнюха.
- Испугался! - зло бросила Палашка. - Только о себе забота. А им каково блукать ночью по тайге? Скоро сутки, как ушли.
- Не в гости ушли, на дело, - возразил Корнюха. Помолчал, добавил: - Они блукать не станут. Значит, задержка вышла.
- Ой, не пугай ты меня... И так ума не приложу... Что стряслось-то?..
- Им этот костер ни к чему, - Корнюха не отступался от своего, - А кого не надо, на след наведет.
- Как ты смеешь о себе думать, когда их, может быть!.. - и остановилась, потрясенная своей недосказанной мыслью.
- Эх ты, голова садовая, - сказал Корнюха с ласковым пренебрежением. - Ты пойми: если нас здесь порешат, так и им западню устроят.
Палашка в испуге уставилась на него, потом словно очнулась, кинулась к костру и стала выхватывать горящие сучья.
- Само прогорит, - попытался удержать ее Корнюха, - только больше не подкладывай.
Но Палашка не слышала его. И успокоилась, только когда разворошила костер и все до одной захлестала хворостиной тлевшие и чадившие головешки.
Она не заснула. Просто крепко задумалась, ушла вся в свои мысли. И не услышала рысьих Санькиных шагов. Очнулась, когда он, пригнувшись, обнял ее за плечи. Обнял ласково и властно, и она, не успев испугаться, поняла: он. Вскочила, уткнулась лицом в пряно пахнущую пропотевшую рубаху, прижалась, словно ища защиты от неминучей беды.
Он круто запрокинул ей голову, поцеловал крепко и умело.
И, продолжая удерживать и гладить ее налитые плечи, крикнул в темноту:
- Хозяева дома. Заходи!
Еще раз прижал к груди тяжело дышавшую Палашку и пошел через поляну, навстречу товарищам.
На ходу кинул:
- Разжигай костер.
Корнюха негромко подал голос из шалаша:
- Возьми спички.
"Все видел", - подумала Палашка и сама подивилась: нисколько ей не совестно Корнюхи. И даже если бы не один он, а все видели ее, и тогда не застыдилась бы - так переполняла ее радость.
Костер занялся мигом. Палашка приноровилась проворно разжигать его. У нее всегда были припасены в шалаше травяная ветошь и сухая береста.
Партизаны вернулись не с пустыми руками. Каждый нес по жестянке патронов. А Лешка Мукосеев тянул за собой "Максима".
Можно было и не спрашивать, как удалась вылазка: все целы, и зачем ходили, то добыли.
Мужики пошли в овражек к родничку, умыться и напиться. Палашка собрала ужинать. Порезала ковригу черствого хлеба, поставила на широкий, низко спиленный лиственничный пень медный котел с похлебкой, разложила вокруг него семь ложек.
Грибная похлебка пришлась всем по вкусу.
А когда Палашка поставила на пень огромную, без малого в колесо величиной сковороду картошки, жаренной с грибами, Санька Перевалов воскликнул:
- Угодит же кому-нибудь счастье, такая жена!
Спать никому не хотелось. Весь день отлеживались в бане у Корнюхиного родича, дожидаясь, пока стемнеет. Пока ночь уравняет силы - потому как один бодрствующий потянет не меньше, чем четверо сонных. А милиционеров, охранявших в Шамановой склад с патронами, было в аккурат вчетверо больше. Не считая "Максима", который тоже мог за себя постоять.
Привалились на траве, возле шалаша, задымили ядреным самосадом.
Санька Перевалов достал из чехла гармонь-трехрядку, рванул было во все меха разудалую подгорную.
Палашка прибрала нехитрую посуду, резко отозвалась:
Не целуй меня взасос,
Я не богородица.
От меня Исус Христос
Все равно не родится...
Сергей строго окликнул, оборвал веселье:
- Не время и не место!
- Дожидайся, когда будет время! - проворчал Санька с откровенной досадой.
Однако ж прекословить не стал. Стиснул меха, и гармонь, испустив последний стон, смолкла. Умолкла и Палашка.
Санька подошел к Сергею, который при неровном свете костра чистил наган, снятый с убитого милицейского начальника.
- Кого опасаешься, Сергей Прокопьич?
- При такой артели каждого опасайся, - хмуро ответил Сергей.
- Чем плоха артель?
- Не плоха. Мала.
- Мал золотник, да дорог, - возразил Перевалов. Помолчав, добавил: - Случается, и больших бьем.
- Все так... - согласился Сергей, - а только это не дело, а баловство. Наши наскоки им вроде щекотки... А надо ударить всерьез. Чтобы вбить в землю по самую макушку!
- Для этого хитрости мало. Сила нужна.
- Вот про то и говорю. С нашей силой за горло их не возьмешь...
- Что-то не пойму я тебя, Прокопьич, - сказал Санька не своим, нарочито добреньким голоском. - Не то ты устал?.. Не то в лесу соскучил?..
- Верно, соскучил, - как бы не услышав Санькиной насмешки, подтвердил Сергей. - Соскучил по настоящему делу. Пора кончать эту канитель!
- И как ты ее надумал кончать?
Сергей ответил не сразу. Словно не замечая настороженности Перевалова, он не спеша, навернутой на прутик тряпкой протер одно за другим все шесть гнезд барабана, вставил в гнезда патроны, сунул наган в кобуру и только после этого спросил:
- Где, по-твоему, сейчас штаб Бугрова?
- Возля Братска где-нибудь... - ответил Санька.
- Надо быть, по ту сторону Ангары? - предположил Сергей.