- Говорите, - разрешил командир.
- Я хочу спросить уважаемого доктора. Как вы думаете, товарищ подполковник, больно было нашему старшине, когда на нем загорелся горячий мазут?
- Больно.
- А он все-таки остановил насос и перекрыл топливный кран. Не сделай он этого - все бы мы сгорели заживо. Что же вы нас пугаете? - Матрос повернулся к товарищам: - Верно я говорю?
- Верно! - прогремело в кубрике.
Стать донорами захотели все. Но врачи были придирчивы: отобрали самых здоровых, причем только тех, у кого группа крови была такой же, как у Игнатова. Остальные обижались, жаловались начальнику госпиталя. Пришлось прочитать им лекцию о том, к каким неприятностям может привести путаница с группами крови.
Каждый день несколько моряков ложились на операционный стол. Несмотря на обезболивание, им было несладко. Иные несколько ночей не могли уснуть: оперированное место горело и ныло. Приходилось на некоторое время оставлять их в госпитале. Только теперь Игнатов понял, почему так много "больных" оказалось среди его товарищей.
- А ты не ценишь этого, - безжалостно отчитывал его хирург. - Ишь нюни распустил: жить ему неохота. Я вот пойду сейчас и скажу товарищам, как плюешь ты на все их заботы.
- Не надо, доктор, - взмолился старшина.
- То-то. Помогай же нам. Цепляйся за жизнь и руками и зубами. А я тебе обещаю: поставлю на ноги и опять на корабль вернешься.
В палате стало веселее. Теперь моряков пускали к больному без всяких ограничений. Матросы - народ неунывающий, мертвого смеяться заставят. Тетя Мотря стала уж их отчитывать:
- Ну что привязались к человеку? Совести у вас нет. Совсем его затормошили.
- Тетя Мотря, - перешел в контратаку неугомонный Снежков, - что-то вы чересчур о нашем старшине печетесь. Прямо подозрительно.
- Молчи, охальник. Да он же мне что сын. Ведь и моя кровь теперь в нем: четыреста кубиков отдала. Так что мы теперь в кровном родстве, можно сказать. Как же мне не смотреть за ним?
Как-то она вновь завела речь о Наташе.
- Ну позови ее, - уговаривала она старшину. - Совсем извелась девка. Все время в приемной сидит. Придет с работы - и сюда. Я уж по ночам пускаю ее в палату, когда ты спишь. Сидит, все время на тебя, бессердечного, смотрит и плачет.
- Ну к чему это, тетя Мотря? Она такая красивая. Вся жизнь у нее впереди. А я…
- А что это ты за нее все решаешь? Может, ты ей такой еще дороже. Она ведь первая кровь тебе дала. Когда ты еще без чувств лежал.
Вечером Наташа сидела у его постели. Он ощущал ее руки, когда она поправляла ему подушки. Степан не видел их: глаза были по-прежнему забинтованы, но это были ее руки, в ссадинах, трещинах, в которые крепко въелись металлическая пыль и масло. Трудно токарю ухаживать за руками. И все-таки ее руки нежные, красивые, как и вся она.
- Степа, я книжку принесла. Почитать тебе?
- Читай, Наташа.
Он слушал ее голос, готов был слушать без конца, хотя в памяти ничего не оставалось от прочитанного. Он только слушал Наташин голос, наслаждался им.
Хирург Морозов, наклеивая каждый день на его тело все новые и новые квадратики и прямоугольники кожи, одобрительно басил:
- Молодцом! Давно бы так. Ишь как хорошо стали приживаться. Скоро весь будешь как лоскутное одеяло. Ничего, что сплошные заплаты. Залатанное место, говорят, дольше носится. Зато взглянешь на себя в зеркало - и сразу всех друзей своих вспомнишь. Хорошие визитные карточки они оставили тебе на память.
Пришло время, и Степану сняли повязку с лица.
- Открывай глаза, - сказал Морозов, - не бойся.
Старшина медленно открыл глаза. И сразу закрыл их, ослепленный светом. Пожалуй, впервые он понял, как ярок и солнечен мир, пусть он ограничен пока стенами хирургического кабинета.
Степан снова открыл глаза и увидел врача - низенького пожилого человека с добрыми морщинками у улыбающихся глаз. Именно таким он и представлял его себе.
- Видишь, глаза целы, - сказал хирург. - И руки целы. Сегодня и их мы тебе освободим.
Когда его отвели в палату, Степан пристал к санитарке:
- Тетя Мотря, дайте зеркальце.
- Зачем тебе оно? Рано еще на свидание собираться.
- Ну дайте, тетя Мотря.
- Ох, уж эти мальчишки, - проворчала она и принесла ему крохотное круглое зеркальце.
Дождавшись, когда старушка ушла, старшина поднес его к лицу. Да, внешность незавидная. Лицо в красных пятнах и рубцах. Ни бровей, ни ресниц. На голове вместо прически лысина с небольшими островками волос.
В это время в палату влетела Наташа. Раскрасневшаяся, сердитая. Выхватила зеркало.
- Не верь этой стекляшке! Она врет. - Девушка хватила зеркальце о пол, и оно разлетелось на куски. - Смотрись в мои глаза. Видишь, какой ты в них красивый. И всегда таким останешься.
В дверь заглядывали матросы с пакетами и кульками, но вездесущая тетя Мотря набросилась на них коршуном:
- Ну чего уставились? Совсем понятия у людей нет. Тут вопрос жизни решается, а они со своими кульками лезут. Оставьте их мне. Никуда ваши гостинцы не денутся.
И закрыв дверь перед носом улыбающихся матросов, она сама улыбнулась и обрадованно вздохнула:
- Будет жить человек. И хорошо жить будет…
Половина атмосферы
Ключников вывел свое отделение на стенку гавани, построил в одну шеренгу и придирчиво оглядел матросов. Это были новички. Парусиновые рубахи на них еще не успели обмяться и топорщились, как накрахмаленные. Форменные воротнички были не голубыми, а темно-синими: они еще не знали воды и мыла.
В отличие от матросов старшина был в старой рабочей одежде со следами пятен машинного масла, которые не смыть никакой стиркой. Но видавшие виды рубаха и брюки, старательно выутюженные, сидели на нем столь ловко и ладно, что сразу чувствовалось: знает человек службу и гордится ею. Только погончики на плечах были совсем новенькими. Две золотые полоски на них не давали покоя старшине, и он то и дело украдкой косился на них краешком глаза. По возрасту Ключников чуть постарше своих подчиненных. Над верхней губой пробивается нежный пушок, к которому еще не прикасалась бритва. Но лицо необычно серьезно и строго.
Приказав одному из матросов поправить бескозырку, съехавшую на лоб, Ключников приступает к изложению темы занятия. Говорит он медленно, прохаживаясь перед строем и изредка взмахивая кулаком, точно утрамбовывая слова. Старшина растолковывает матросам, что такое живучесть корабля и как за нее нужно бороться. Речь свою он так сдабривает специальными терминами, расчетами и выкладками, что матросам становится грустно. Они терпеливо ждут, когда старшина доскажет свою тщательно подготовленную речь. Хоть Ключников и говорит без бумажки, но бумага эта есть: конспект, выученный назубок, лежит у него в нагрудном кармане.
- Сейчас мы начнем тренировку, - закругляется наконец старшина. - Еще раз обращаю внимание на важность темы. Живучесть корабля - основа основ морского дела. Тут не только умение, но и душа требуется.
Он подводит подчиненных к тренировочному снаряду. Это большой бак метра в два высотой, из толстого железа. Одна сторона его напоминает участок корабельного корпуса: изгибаясь, поднимаются вверх ребра шпангоутов, их пересекают широкие горизонтальные полки стрингеров. В середине - широкое отверстие с вывернутыми наружу рваными краями, острыми, как зубья пилы. Вокруг этой большой "пробоины" - десятки мелких.
Матросы с опаской поглядывают на страшную дыру. По указанию старшины они раскладывают аварийный материал- конические, выкрашенные алым суриком пробки разных размеров, щиты, брусья, ветошь. Здесь же укладывается инструмент - молотки, кувалды, зубило.
Погода выдалась хмурая. С моря дует сырой холодный ветер. Матросы ежатся и от ветра, и от мысли о том, что им сейчас предстоит возиться с ледяной водой. Стручков, самый непоседливый из матросов, хитровато щурясь, обращается к Ключникову:
- Товарищ старшина, а ведь мы вымокнем, и вы нас снова поругаете за внешний вид.
- Правильно, отругаю, - подтверждает тот. - Моряк, что бы он ни делал, обязан всегда образцовый вид иметь. Понятно?
- Понятно, - вздохнул Стручков.
Приготовления закончены. Старшина снова построил подчиненных.
- Внимание! - командует он и, обернувшись к кораблю, взмахивает рукой.
Вахтенный на юте эсминца уже стоит с телефонной трубкой в руке. По сигналу старшины он передает распоряжение в машинное отделение. И тотчас вздрагивает толстый, оплетенный проволокой шланг, протянутый от корабля к тренировочному ящику. Из пробоин веселыми ручейками брызнула вода, потекла по бетонной площадке.
Старшина громогласно объявляет вводную:
- Пробоина ниже ватерлинии в районе пятьдесят третьего шпангоута. Заделать!
Матросы без особого энтузиазма подступают к "пробоине". Подносят пробки, вдвигают их на вытянутых руках, чтобы не замочить одежды, потом легонько стукают по ним молотками. Старшина торопит. Моряки постепенно набирают темп. Суетятся, мешают друг другу.
Командир отделения морщится. Разве так работают! Послужить бы им под началом старшины 1-й статьи Сидорова, который раньше командовал этим отделением и недавно ушел в запас! Занятия Сидоров проводил не здесь, на стенке, а в отсеке, в тесноте, темноте. Наломаешься за милую душу - неделю потом косточки ноют.
Снова и снова старшина повторяет упражнение. Сам все на часы поглядывает. Ребята, видать, с головой - с каждым разом быстрее управляются. Увлекшись часами, старшина не замечает, что на юте эсминца с полчаса уже стоит инженер-лейтенант Морозов. Офицер внимательно наблюдает за ходом тренировки. Вначале она ему нравится. Расторопно действуют новички. И четко. Даже чересчур четко. Матросы безошибочно берут именно ту пробку, которая подходит к соответствующему отверстию. Чтобы меньше было брызг, сначала заделывают малые "пробоины", а потом уже большую, хотя полагалось бы наоборот.
Старшина доволен:
- Молодцы! Норматив перекрыли. Теперь можно и отдохнуть.
Он уже хотел распустить матросов, когда увидел приближающегося офицера. Старшина бежит ему навстречу и по всей форме докладывает, чем занимается его отделение.
- Как успехи? - осведомляется инженер-лейтенант.
- Неплохо, - не без гордости отвечает Ключников. - Норматив перевыполнен на целую минуту.
- Какой норматив? - удивляется офицер.
Старшина немного смутился.
- Это я сам вывел. Среднюю цифру, так сказать. На основе опыта.
- Что ж, средние цифры тоже иногда полезны, - соглашается инженер-лейтенант. Но в тоне его старшина слышит такое, что заставляет его насторожиться.
- Вы хотели объявить перерыв? - спрашивает Морозов. - Так распустите матросов. Пусть отдохнут.
Ключников командует:
- Разойдись!
Обрадованные матросы отходят в сторонку, усаживаются в кружок и закуривают. А офицер в сопровождении старшины приблизился к тренировочному снаряду. Внимательно осмотрел заделанные пробоины. Кажется, все в порядке. Ни малейшей струйки воды не видно. Но вот офицер слегка потянул одну из пробок, и она сразу подалась. Из открывшегося отверстия вода выплеснулась прямо на его начищенный ботинок. Морозов без труда вытащил еще одну пробку, потом третью, четвертую. С любопытством повертел их в руках и вставил обратно.
- Ну как, товарищ старшина?
- Проглядел, товарищ инженер-лейтенант, - упавшим голосом отозвался Ключников, а сам осторожно стрельнул глазом в сторону матросов: не слышат ли?
- Что с них взять? Новички.
- Они не виноваты, товарищ старшина. Это наша вина. Придется продолжить упражнение. Как вы думаете?
- Ясно, продолжим. Разрешите начинать?
- Начинайте. Только посерьезнее к делу подойдите. - Офицер загадочно улыбнулся. - Я со своей стороны тоже кое-что предприму.
Офицер направился на корабль. Старшина проводил его взглядом, потом подошел к матросам. От недавнего смущения и следа не осталось.
- Становись!
Он молча прошелся перед строем. Сердитый вид его не предвещал ничего доброго.
- Это что же такое? - гневно начал он. - Вы боевой подготовкой занимаетесь или в куклы играете? Безобразие!
- Но, товарищ старшина, - робко подал голос Стручков. - Ведь вы же похвалили нас.
- Похвалил за быстроту. А за качество…
Ключников кинулся к ящику и рванул сразу же несколько пробок.
- И это вы называете заделкой пробоин? Сейчас все повторим сызнова. Только предупреждаю: действовать на совесть!
И вот опять матросы хлопочут у ящика. Теперь они стараются изо всех сил. Но странное дело, получается намного хуже, чем раньше. Вставили пробку - ее выбило. Над большой бились несколько минут, кое-как закрепили. Стали мелкие вставлять - они тоже выскакивают. Забили все же. Только кое-где бьют тоненькие фонтанчики. Начали шпаклевать их ветошью. И вдруг, когда работа, казалось, была уже закончена, со свистом выбило самую большую пробку. Сила воды настолько велика, что маленького Стручкова сбило с ног. Отфыркиваясь, матрос вскочил и зло кинулся навстречу потоку. Конический чурбан опять поднесли к пробоине, ударили по нему в две кувалды. Ничего не помогает: вылетает, да и только.
- Да вы что? - не выдержал старшина. - Разучились совсем?
Больше он не скучает, не поглядывает на часы. Он мечется возле ящика, командует, сам берется за кувалду и с аханьем бьет ею с плеча.
А чурбан все выскакивает. Теперь уже никто не боится вымокнуть. Где там! Все мокрые до нитки. Мощный фонтан из "пробоины" сорвал с головы старшины щеголеватую бескозырку. Ее чуть не унесло в бухту. Ключников грудью толкает пробку в пенящийся поток. Вода хлещет ему в лицо, а он, набычась, только головой трясет да кричит:
- Кувалду! Бей скорее!
- Руки уберите, товарищ старшина, опасно, - говорит один из матросов.
- А вы бейте смелее - тогда не промахнетесь. Ну!
Высокий, здоровенный матрос размахивается и с плеча ударяет молотом. Толстенный чурбан разлетается на части.
- Тащи новый! Живо!
Наконец работа закончена. Старшина натягивает на голову мокрую бескозырку и стремглав мчится на корабль. Инженер-лейтенант встречает его на полпути.
- Товарищ инженер-лейтенант, пробоина заделана!
Наверное, с такой радостью докладывают в бою о том, что потоплен корабль противника.
Офицер с улыбкой смотрит на старшину, на его промокшую одежду, на разгоряченное лицо со слипшимися на лбу волосами.
- Вольно, старшина! - произносит он весело и спрашивает: - А как норматив?
Старшина непонимающе моргает.
- Какой норматив?
Он смотрит на часы. Под треснувшим стеклом тонкой пленкой дрожит вода. Старшина вспыхивает, растерянно проводит рукой по мокрому лбу.
- Виноват. Совсем забыл. - В глазах его растерянность. - Разрешите повторить тренировку.
- Зачем? - Офицер рассмеялся. - Вы и ваши подчиненные действовали выше похвал. Вот так и впредь надо. Идемте, я поблагодарю матросов.
Когда моряки вернулись на корабль, старшина не выдержал:
- Я одного не пойму: почему так трудно было унять воду. Ведь раньше мы с этим ящиком в два счета управлялись.
- Очень просто, товарищ старшина, - ответил инженер-лейтенант. - Я приказал увеличить давление воды. Немного. Всего на половину атмосферы.
Неизвестный молчал
Летчики вертолета, патрулируя над морем, заметили человека в легководолазном костюме. До берега три мили. Откуда туг быть водолазу? Радировав о находке в базу, вертолет снизился. Водолаз при его приближении нырнул, но вскоре вновь выплыл. По-видимому, баллоны его дыхательного аппарата были пусты. С вертолета, повисшего метрах в пяти над морем, сбросили шторм-трап. Водолаз послушно вскарабкался по нему в машину.
Сейчас неизвестный, уже без маски и гидрокомбинезона, стоял перед командиром базы. Капитан 1 ранга Створов пытливо рассматривал рослого парня в сером шерстяном свитере, плотно облегавшем его крепкое тело. Уже час длился допрос. Собравшиеся в кабинете офицеры, напрягая память, подбирали слова на языках, которые они когда-то изучали: английском, немецком, французском. Пустили в ход разговорники, имевшиеся в штабе. Заглядывая в них, задавали вопросы на финском, шведском, даже итальянском и испанском языках. Тщетно. Незнакомец молчал. Лицо его было непроницаемо, словно высеченное из камня. Серые глаза под насупленными бровями уставились в одну точку, и только искорки, временами вспыхивавшие в них, доказывали, что человек живет, думает.
Упрямство задержанного выводило из себя. Створов и уговаривал и грозил. Доходило даже до стука кулаком по столу. Но водолаз так и не проронил ни слова.
Может, он немой? Вызвали врача. Тот осмотрел его и признал совершенно нормальным человеком.
- Ничего, - сказал Створов, прерывая допрос. - Заговорит еще. Уведите, - приказал он своему адъютанту, - и обеспечьте надежную охрану.
Два матроса повели задержанного на гауптвахту. Один из них, Сонюшкин, балагур и непоседа, всю дорогу ахал и ворчал:
- Тоже мне допрашивали. Разве так с эдакими типами разговаривать надо? Ни слова из него не вытянули. - Он подтолкнул своего товарища локтем - Знаешь что, я вот сейчас разок угощу его по шее, у него сразу стопор с языка спадет. Смотри…
Сонюшкин замахнулся. Напарник хотел остановить его, но его предупредил сам арестованный. Великан в свитере повернулся к щуплому Сонюшкину, поднес к его веснушчатому носу огромный кулак.
- Но, но, - опешил матрос и невольно попятился.
На гауптвахте водолаза покормили. Ел он с аппетитом. Сонюшкин, наблюдая за ним, сделал глубокомысленный вывод:
- Силен, чертяга. И этому его обучили: рубает по-нашенски.
К вечеру задержанного вновь повели на допрос. Теперь Сонюшкин не спускал с него глаз. Чувствовалось, что он всерьез побаивается загадочного незнакомца. Кто знает, может, матерый шпион или диверсант. С таким ухо держи востро!
До штаба было уже совсем близко, когда произошел случай, после которого Сонюшкин долго не мог опомниться. Задержанный, спокойно шагавший между своими конвоирами, вдруг со всех ног ринулся на мостовую.
- Стой! - гаркнул Сонюшкин, вскидывая автомат. - Стой, стрелять буду!
Арестованный не обращал внимания на его крики. Он подлетел к малышу, семенившему по асфальту, схватил его и побежал с ним назад. Дико взвизгнул тормозами грузовик, кузовом слегка задев парня в свитере. Опоздай незнакомец на миг - мальчонка был бы под колесами. К спасителю ребенка подбежала мать, взяла малыша и залилась благодарными слезами. Арестованный же как ни в чем не бывало подошел к ошеломленным конвойным и зашагал между ними.
Сонюшкин переглянулся с товарищем, потянулся рукой к бескозырке и сдвинул ее еще ниже на лоб.
Допрос снова ничего не дал. Задержанный со скучающим видом стоял перед Створовым. Ни один мускул не шевельнулся на окаменевшем лице.
Ночью Сонюшкин не отходил от дверей камеры. То и дело заглядывал в глазок. Арестованный лежал на жесткой койке, вставал, ходил, вновь ложился, но так и не спал ни минуты.