Прошло двое суток. За все это время никто не слышал голоса странного незнакомца.
Командир базы не находил себе места. В район моря, где был обнаружен водолаз, послали противолодочные корабли и тральщики. Тщательно осматривалась акватория порта. Во все концы полетели тревожные донесения и запросы. Но загадку появления таинственного гостя так и не удавалось решить.
- Ну и птица попалась, - вздохнул Створов, когда очередной допрос, наверное уже десятый по счету, не дал результатов. - Что же нам делать с ним? - спросил он начальника политотдела. - Ведь это же кремень, а не человек.
- Да, - согласился тот. - Вы знаете, о чем я подумал… Страшно будет воевать с противником, если у него окажутся такие люди.
Незнакомец, осунувшийся, побледневший, продолжал молча стоять как изваяние. В эту минуту в кабинет вошел капитан-лейтенант Михайлов, командир подводной лодки, утром прибывшей в базу. При виде его что-то дрогнуло в лице арестанта, в усталых глазах мелькнул живой огонек и тотчас же погас.
- Уведите! - сердито махнул рукой Створов. Конвойные вывели арестанта из кабинета.
Створов и Михайлов остались вдвоем.
- Вот третьи сутки бьюсь с этим истуканом, - пожаловался командир базы. - Ничего не помогает. А вы, Николай Николаевич, по какому делу в наши края пожаловали?
Командир лодки улыбнулся, расправляя складку на брюках. Посмотрел на Створова.
- Получил я вашу радиограмму о неизвестном водолазе. Вот и решил взглянуть на него.
- А почему он вас так интересует?
- Видите ли, я потерял одного своего матроса. Во время учения. Пробирались мы мимо вас к вашему соседу - он тоже нашим "противником" был. Но по пути неисправность обнаружилась: заело кормовые горизонтальные рули. Пришлось всплыть и матроса послать ремонтировать. Снарядился он как следует и забрался в надстройку. А тут самолет показался. Мечусь я на мостике: что делать? Оставаться на поверхности - самолет обнаружит лодку и все пропало. Идти на погружение - а что будет с матросом? Наконец решился: крикнул я матросу, чтобы он выбирался из надстройки. Предупредил, что мы погрузимся, а потом подберем его. Так и сделали. Ушли под воду вовремя, и самолет нас не заметил. Но матроса найти не удалось. Появились корабли, вертолет все время кружил над самой головой. Одним словом, остался матрос. Вообще-то я знал, что он не пропадет. Парень ловкий, сообразительный. Ведь рули-то он все-таки исправил, действовали они теперь отлично. Времени мне оставалось в обрез. Поэтому я направился в назначенный район. Задачу мы выполнили.
- Я уже слышал, - кивнул головой Створов. - Много хлопот вы доставили моему соседу. Вы ведь прямо в гавань проникли. То-то ошеломили их. Ну а с матросом как?
- А вот за ним я к вам и заявился.
- Как, значит, это и есть…
- Он самый. Его вы сейчас допрашивали.
Командир базы схватил телефонную трубку:
- Дежурный? Задержанного ко мне. Немедленно!
Парень в свитере вновь появился в кабинете. По привычке он встал посреди комнаты. Вопросительно взглянул на капитан-лейтенанта.
- Теперь можно, Чибисов, - проговорил офицер. Губы матроса разжались в улыбке.
- Уф, - выдохнул он с облегчением. - Я и не думал, что молчать - это такая пытка.
- Слушайте, товарищ матрос, - набросился на него Створов, - и не стыдно вам было водить меня за нос? Никакого у вас уважения к старшим.
- Товарищ капитан первого ранга, - мягко возразил Чибисов. - Вы для меня были не старший начальник, а "противник". А с противником какие могут быть разговоры?
Створов только головой изумленно покачал:
- Ну ладно. Садитесь. Поговорим теперь по-товарищески.
- Есть, товарищ капитан первого ранга.
Матрос опустился на диван. А командир базы стал рассказывать Михайлову, сколько мучились с этим молчальником.
- Сталь, а не человек. - Створов с любопытством повернулся к матросу и вдруг испуганно вскочил:
- Товарищ Чибисов, что с вами?
Матрос не отозвался. Глаза его были закрыты, голова склонилась на плечо.
- Не беспокойтесь, - успокоил Створова командир лодки. - Он спит. Я догадываюсь, в чем дело. У нашего Чибисова дурная привычка разговаривать во сне. Вот почему он, наверное, ни минуты не спал это время.
- Эх ты, аника-воин, - отечески ласково улыбнулся капитан 1 ранга. Он подошел к спящему, удобнее уложил его и долго всматривался в безмятежно улыбающееся во сне скуластое лицо. Не верилось, что еще полчаса назад оно выглядело столь упрямо и сурово.
Старшина
Матросы расположились на краю обрыва. Прохладный ветер ласкает разгоряченные лица. Усталость берет свое, и все молчат. Матрос Смолин хмуро оглядывает окрестность. Огромной чашей раскинулась внизу бухта. Солнце светит, а вода в ней, как обычно, серая, без единой блестки. Стадом обступили ее сопки. Пустынно, тоскливо. Ни строения, ни дымка. Только дорога, вырвавшись из объятий двух сопок, устремляется глубоко в море узким деревянным пирсом. Тут стоят подводные лодки. Издали они маленькие и совсем негрозные.
- Матрос Смолин! А где наша лодка?
Это спрашивает старшина. Виктор приподымается, долго всматривается. И не может ответить. Корабли, когда они собираются вместе, - как матросы в строю: со стороны выглядят одноликими.
- Вы еще не стали моряком, Смолин, - говорит старшина. Отогнув рукав, он взглядывает на часы, приказывает - Кончай перерыв. Становись!
Отряхиваясь на бегу, матросы занимают места в строю. Старшина придирчиво оглядывает их. Одетые в полотняное рабочее платье, они мало чем отличаются друг от друга. Вот разве левофланговый. Он бросается в глаза не только низким ростом и круглым веснушчатым лицом, на котором под реденькими бровями щурятся беспокойные, с хитринкой глаза. Вся внешность его вызывает улыбку. Бескозырка вздернулась на затылок, тельняшка из отворота рубахи выбилась комом. И без того длинноватые брюки сползли и складками спадают на ботинки.
- Матрос Ганюшкин, приведите себя в порядок!
Ганюшкин подтягивает ремень, поправляет бескозырку.
Матросы начинают маршировать по пологому склону.
Место для строевых занятий, прямо скажем, неудобное. И когда кто-нибудь больно задевает ногой о камень, на миг забывается запрет насчет разговоров в строю. Матрос поминает лихом проклятую сопку. Но старшина одергивает:
- Выше голову! У матроса и ноги должны видеть.
Удивительный человек старшина 2-й статьи Поторочин.
Командует громко, зычно. Подумаешь, целый батальон ведет, а в строю всего десять человек. Смолин с любопытством поглядывает на старшину. Служака. Не зря строевые занятия с молодыми поручают только ему. А вообще-то зачем подводникам эта шагистика?
Старшина словно подслушал его мысли. Остановил строй и произнес целую речь:
- Некоторые считают, что строевая подготовка подводнику ни к чему. Глупо рассуждают. Нам эти занятия во как нужны. - Старшина провел рукой по горлу. - Почему? Да потому, что на лодке выправки не получишь: тесно, повернуться негде. А матрос без выправки что дизель заржавленный- срам один. А теперь слушай мою команду: ряды-ы… вздвой! Отставить! Матрос Смолин, команда и вас касается. Потому и строевые занятия, чтобы четкость, быструю реакцию выработать.
Улыбаются тайком матросы. Кому-кому, а им уже известна слабость Поторочина к поучениям. Всё старается пояснить, обосновать, даже самое очевидное. Командует:
"Принять вправо!" - и тут же добавит, чтобы все знали: "Потому что столб…" - "Короче шаг!" - и сразу же пояснение: "Потому что в гору идем".
Смотрит Смолин на коренастую, подтянутую фигуру старшины, слушает его властный голос и невольно думает: "Хлебнешь ты горя, Виктор!"
Придирчивость Поторочина всех изводит. Он и на берегу остановит любого незнакомого матроса и отчитает, почему тот не отдает честь или почему пряжка ремня плохо надраена.
А вчерашний случай? Проводя очередной смотр имущества своих подчиненных, старшина приказал Ганюшкину открыть тумбочку. А тот сначала полез в карман и вытащил перочинный ножик.
- Это зачем?
Ганюшкин виновато заморгал:
- А так не открыть: ручка оторвалась.
- Давно?
- Да вчера еще.
Старшина тут же объявил Ганюшкину наряд вне очереди, а затем провел с ним двадцатиминутную индивидуальную беседу, после которой тот ходил красный, как из бани вышел. Но и этим не ограничился старшина. Поговорил с редактором, и вечером наш Ганюшкин уже красовался в сатирической газете, как изобретатель самого оригинального способа открывать тумбочку. Смеху было на всю казарму. До самого отбоя Сашу осаждали друзья. Один просил показать знаменитый ножик. Другой вытаскивал из кармана и подавал громадный скрюченный гвоздь: ведь надо же человеку чем-то прибить злополучную ручку к дверце.
До сих пор Ганюшкин в расстроенных чувствах. Виктор, даже печатая строевой шаг, слышит за спиной его обиженное сопение.
В назначенный час старшина прекращает занятия и ведет матросов на корабль. Предстоят тренировки на боевых постах. Здесь уж старшина и вовсе неумолим. То и дело слышится:
- Не так!
Подробно разберет ошибки каждого и в заключение скажет:
- Повторим еще раз!
А заставляет и раз, и два, и десять раз, пока не добьется своего. После тренировки - приборка. Стараются матросы изо всех сил. Но старшине все мало. Тут обнаружит потек масла, там мусоринку.
Посмеивались на лодке: у старшины Поторочина одна привязанность - дизель. Заведите с ним разговор на любую тему, все равно в конце концов речь сведется к дизелю. В кубрике на базе у него целая библиотека - и учебники, и какие-то мудреные технические книги, и папки с вырезками из газет и журналов. Если он в романе найдет хоть несколько страниц о дизелях и дизелистах, то постарается и эту книгу приобрести.
Ганюшкин, чтобы задобрить старшину, зачастил к нему за книгами. Выбирал все посерьезнее. Затея кончилась конфузом. Стал старшина расспрашивать о прочитанном, а матрос понес такое, что самому стало не по себе. Покачал головой Поторочин:
- Эх, какой вы еще зеленый, Ганюшкин! Что правый отличительный огонь. Кого вы хотели обмануть?
После ужина моряки не вернулись на лодку. Сегодня - день увольнения. Матросы прихорашивались, как женихи. Поторочин особенно придирчиво осматривал каждого. Даже свежесть носовых платков проверил.
Угрюмый Ганюшкин - ему сегодня во время приборки снова влетело от старшины за небрежно протертые цилиндровые крышки - потянул Виктора за рукав и шепнул:
- Не могу больше. Знаешь, и напьюсь я сегодня!
- Да ты что?
- Эх! - только и ответил матрос, отчаянно махнув рукой.
Уже у ворот городка их нагнал озабоченный старшина.
- Товарищ Ганюшкин! - остановил он матроса. - Скажите, у вас нет свободных денег? Решил спиннинг купить, а денег не хватает. Одолжите. Завтра верну.
Разве откажешь старшине? Полез Ганюшкин в карман, достал деньги.
- Вот, у меня все тут.
- Хорошо. Давайте рассчитаем. В кино собираетесь? С девушкой, наверное. Значит, рубль. Ну еще полтинник на прочие расходы. Хватит? Вот держите. А остальные шесть рублей - за мной. Большое спасибо, что выручили.
Ганюшкину ничего не оставалось, как буркнуть: "Ничего не стоит". А старшина уже отводил в сторону Смолина.
- У меня просьба к вам. Не оставляйте Ганюшкина. Вы знаете, что у него в голове часто шарики из обоймы выпадают. Жалко, если на неприятность налетит.
Угрюмый, неразговорчивый шел Ганюшкин. А Виктор поглядывал на него и думал о Поторочине. И впервые проскользнула мысль: а ведь он, пожалуй, и не такой уж сухарь.
Друзья побродили по парку, посмотрели фильм. Ганюшкин понемногу повеселел. На обратном пути в казарму он предложил:
- Слушай, время еще есть, пойдем к морю.
Было уже поздно, но солнце в этих краях летом долго держится на небе. В его бледном, негреющем свете рябила гладь бухты. У небольшого причала стоял рыбачий вельбот. В разговорах матросы не заметили, как подошли к самому причалу.
- Ганюшкин! Смолин! - неожиданно услышали они знакомый голос. Они увидели старшину. В полосатой, с закатанными выше локтя рукавами тельняшке, он стоял в вельботе, вытирая ветошью запачканные руки. Рядом склонилась над двигателем девушка в ватнике и синем платочке. Выбившийся локон падал ей на лицо, и она то и дело откидывала его локтем, так как ладони были вымазаны маслом.
- Ну, Зина, - теперь старшина обращался уже к ней, - в порядке твоя машина.
Девушка подняла глаза на старшину. Большие, серые, они так и лучились радостью.
- Спасибо, Коля!
"Коля" - как это не подходит для сурового старшины Поторочина. А почему не подходит? Только сейчас Виктор подумал о том, что ведь старшина совсем молод, всего года на полтора старше его.
А Ганюшкин - ох уж этот Ганюшкин! - стоит, ухмыляется:
- Что-то у вас, Зинаида Ивановна, мотор стал часто киснуть.
Старый рыбак, сидевший на носу вельбота, вступился за девушку:
- Это ты зря, сынок. В море теперь у нашей Зинуши мотор как часы работает. Председатель поговаривает, что не мешало бы премировать вашего Николая Иваныча. Ведь он всех наших мотористов подтянул. А еще поговаривает Исидор Трофимыч, - старик подмигнул девушке и пригладил седые прокуренные усы, - не мешало бы такого молодца навсегда заполучить в наш колхоз. Ты уж постарайся, Зинуша.
- Да будет тебе, Савельич! - вспыхнула девушка.
И старшина покраснел. Может быть, потому и поспешил запрятать свое лицо, натягивая на плечи аккуратно выутюженную фланелевку.
По пути в казарму Поторочин протянул Ганюшкину деньги:
- Возьмите мой долг. Не понадобились. Не попал я сегодня в магазин. А вам советую деньги в сберкассе хранить. Глядишь, к отпуску порядочная сумма накопится, родным подарки привезете.
Через несколько дней лодка вышла в море. Шумом и дрожью заполнился дизельный отсек. Воздух стал сизым и горьковатым от паров масла. Смолин тяжело переносил тесноту и духоту отсека. Терялось ощущение времени: не видя солнца, трудно определить, день ли сейчас или ночь. Вахта, отдых, снова вахта. Старшина был, как всегда, требовательным и строгим, придирчивым к каждой мелочи.
- Плохо вы любите свой корабль, - сказал он как-то Ганюшкину, когда тот опять допустил ошибку. - Да и себя мало уважаете. А нужно так служить, чтобы память о себе оставить, чтобы не прошла бесследно ваша служба на корабле.
- Ох, тяжело с таким, - сетовал Ганюшкин. - Никогда на него не угодишь.
Ночью всплыли, чтобы подзарядить батареи. Кончилось спокойное житье. В океане бушевал шторм. Все сильнее раскачивало корабль. Смолин сидел на корточках один в своем трюме, уцепившись обеими руками за выступ картера дизеля, чтобы не упасть. Его все больше укачивало. Мутилось в глазах, не хватало воздуха.
В это время на миг остановили двигатели, и матрос над самой своей головой услышал хрипловатый голос старшины:
- Ганюшкин, а почему вы здесь? Ведь до вашей вахты еще полтора часа.
- Товарищ старшина. - Ганюшкин переминался с ноги на ногу, отчего звенели листы настила. - Надо подменить Смолина. Он качки не выносит.
Смолин задохнулся от душевной теплоты, которую разбудили в нем эти слова. Вот какой, оказывается, человек этот, егоза Сашка! Но тут, как водой из пробоины, стеганули слова старшины:
- Идите отдыхайте, Ганюшкин. Вы не знаете Смолина. Он гордый. Все перенесет. Неужели вы думаете, что он слабее вас?
Вновь загрохотали дизели, и Смолин не слышал, чем закончился разговор. А спустя несколько минут Поторочин спустился в трюм. Осмотрел все хозяйство, наклонился к уху Смолина, чтобы перекрыть шум двигателя:
- Держитесь? Молодец! Я знал, что вы крепкий.
Качка не унималась. Но Виктору почему-то стало легче. Вахту он выстоял. Уже укладываясь на койку, матрос с удовлетворением отметил: все-таки выдержал!
…Виктор медленно идет по знакомому каменистому склону. Захотелось побыть одному. Он оглядывается вокруг. Те же пустынные сопки. Но почему они стали вдруг такими красивыми? Какой простор, как легко дышится здесь! После похода особенно мила родная земля. Вон у пирса корабли. Там его лодка. Теперь он узнает ее из тысячи. Даже не глядя, почует сердцем.
Над обрывом стоит моряк. Заслышав шаги, он оборачивается.
- Смолин! - окликает старшина Поторочин. - Тоже пришли полюбоваться? Хорошо, правда?
Много хотел сказать в ответ матрос. А сказал только:
- Да, хорошо!
Но Поторочин и так все понял. Старшина любит пояснять подчас очень знакомые вещи, но сам понимает людей с полуслова.
Черточка на карте
Марина бесшумно бегала по комнате, накрывая стол к вечернему чаю. Лицо ее так и сияло радостью. Муж дома! С приходом Николая все вокруг будто меняется, светлеет. Даже не обескураживает его снисходительно - покровительственный тон, - так брат разговаривает со своей младшей сестрой…
Она украдкой взглянула на мужа. За несколько месяцев совместной жизни она еще не сумела до конца разгадать его. Он любит ее. Сомневаться в этом - значит сомневаться и в своем чувстве. А оно так огромно, что, кажется, кроме него, ничего в тебе не осталось.
А все-таки трудно примириться с его службой. Случается, корабль отнимает у нее мужа на целые недели. Не только во время походов: даже когда корабль у стенки, Николай не каждый вечер вырывается домой. Да и дома он живет интересами своего корабля. Придет веселый, ласковый, скажет, что крепко скучал по ней, а потом, глядишь, опять за книги. И не тронь его: до глубокой ночи будет читать, покусывая кончик карандаша.
Вот и сейчас. Только что с ним по путеводителю гадали, где будут отдыхать в отпуске, а отошла от него- уставился в раскрытую карту морского побережья, а думает вовсе не о курортах. Что-то вымеривает, чертит карандашом, отточенным, как иголка.
- Все правильно, Маринка! - воскликнул он, отвечая на какие-то свои, не высказанные вслух мысли.
Поднялся. Могучий, ладный. Она своей головой еле достает узел его галстука.
- А теперь угощай, хозяйка!
И сразу исчезли недоумение и тревога. Вот всегда так. Да разве можно на него сердиться!
За чаем Николай похвалился:
- Задача мне досталась с дюжиной неизвестных. Неделю голову ломал, а все же решил!
- Ты же такой - не отступишь!
- Сейчас еще раз проверю и пойду докладывать.
- Снова уйдешь? - встрепенулась она.
- Да на часок всего. Пока ты просмотришь тетрадки своих учеников, я вернусь.
…На следующий день она провожала его в дорогу. Появился он под вечер, разгоряченный быстрой ходьбой.
- Маринка! Собери мои пожитки. Спешу.
- Надолго?
- Да нет, скоро вернемся.
- Прошу - береги себя.
Он сжал ее руку:
- Ничего со мной не случится. И почему ты так моря боишься?
- Злое оно - нас с тобой разлучает.