Потом в подводном положении форсировали минные поля. Застревали в противолодочных сетях. Все-таки прорвались. Мы подстерегали вражеские конвои и нападали на них. После каждой атаки нас преследовали фашистские корабли и самолеты. Уйдя от них, мы опять подкрадывались к конвоям. Иссякали запасы. Но ничто не заставило бы нас покинуть позицию, пока на борту имелась хоть одна торпеда. Чтобы сберечь питьевую воду, кок варил концентраты на забортной воде, добавляя в нее сахар (благо, Балтийское море не столь уж соленое). Варево это мы одолевали с трудом, больше из уважения к стараниям нашего кока, а после изрядно маялись животами.
За полтора месяца плавания лодка потопила четыре транспорта. А нам все было мало. Мы хотели вернуться не просто с победой, а с победой большой, чтобы приблизить час окончательного разгрома врага. Согласны были получать полстакана воды и кусочек сухаря в сутки. Но подводники не могут воевать без торпед. А они кончились. Осталась одна. У нее испорчен прибор Обри - устройство, которое удерживает ее на заданном курсе. Стрелять такой торпедой нельзя: кто за нее поручится, возьмет да и повернет на нас. Вон она растянулась у борта, длинная - во весь отсек. Слой автола, покрывший ее бока, испещрен надписями: "За Москву!", "За Ленинград!", "За Украину!", "Получай, Гитлер, балтийский подарок!" Торпеда адресовалась врагу, а лежит бесполезным грузом, мертвым балластом, и матросы косятся на нее со злостью.
Касаткин аккуратно ломает и кладет спички - считает бомбы. Тихий и аккуратный, он делает это добросовестно, как и любое дело. Некоторые думают, что подводники - люди особенные. Глупости! Люди как люди. Простые и разные. И скромный, как девушка, Касаткин, и задиристый весельчак Хмара, и десятки других моих товарищей - все они славные ребята и самые простые. Смелые они, крепкие, но, как и все люди, любят жизнь и хотят жить.
Сейчас нам выпали тяжкие минуты. Мы задыхаемся. Будь я один, давно потерял бы рассудок. Но вместе мы все вынесем.
Что ж, мы свое сделали. Четыре потопленных транспорта с грузами стоят куда дороже нашего корабля. И людей на них было во много раз больше, чем нас. Но когда речь идет о твоей судьбе и судьбе твоих товарищей, гонишь к чертям арифметику. Тут никакие цифры не утешат.
Неужели конец? Неужели наш командир ничего не придумает? У нас вся вера в него. Только он может спасти. Своим умом, своей волей. Есть все же на земле необыкновенные люди. И один из них - наш командир. Мне это видно лучше других. Я рулевой, на вахте всегда рядом с ним. Я первый ловлю его команды, мне кажется, что и мысли его читаю: у него такое выразительное лицо, во всяком случае, я очень часто их угадываю, и потому мне понятен каждый его жест. Потеряй мы командира, нас давным-давно потопили бы.
А мы живем. Пока живем…
Белая подковка лезет в глаза. Всякое терпение лопнет. Поднимаю отяжелевшую, непослушную руку, чтобы вывернуть осточертевшую лампочку.
- Пусть горит, - останавливает меня Касаткин.
Да, пусть горит. Она и так погаснет, когда сядут аккумуляторы. Нас тогда уже не будет. Когда-нибудь, после войны, лодку поднимут. В темное нутро ее спустятся люди и в молчании снимут фуражки. Они не узнают наших имен: все документы мы сдали в базе. У меня в кармане ватника только карточка Симы. Любительская фотография (сам снимал!) и сейчас уже желтая, потрескавшаяся, а к тому времени совсем поблекнет…
Симочка - так ее все зовут - маленькая, смешливая телефонистка. А я зову ее Кубышкой: она сильно располнела в последнее время. Мы ждем ребенка. Неужели я так и не узнаю, кто у нас будет - сын или дочь?
…Нестерпимая боль дергает виски. Это толчки загустевшей без кислорода крови, а мне чудится, что кто-то бьет меня молотком так, что трескаются кости черепа. Заслоняю обеими руками голову, корчусь, кричу.
И вдруг дышать становится легко, словно морским ветром пахнуло в лицо. Глотаю и глотаю этот ветер. Унимается боль в висках. Открываю глаза. Но где же лампочка? Хочу протереть глаза, пальцы натыкаются на резину. Маска кислородного прибора. Ничего не понимая, поворачиваю голову. Передо мной - командир. Глубоко запавшие, утомленные глаза улыбаются.
- Ну что, воскресли? Между прочим, я считал вас покрепче…
Командир жив! Командир улыбается! Это действует лучше кислорода. Я сползаю с койки.
- Пошли, - говорит он мне, - вы можете понадобиться.
Командир идет мимо коек. Скрипят осколки стекла под его валенками (он любит, чтобы ноги были в тепле). Капитан-лейтенант заговаривает с матросами. Тем, кто слаб, дает подышать кислородом. Нам он запретил пользоваться кислородными аппаратами индивидуальных спасательных костюмов, но свой не бережет.
Во втором отсеке одуряюще пахнет хлором. В аккумуляторной яме треснул эбонитовый бак элемента. Кислота вылилась и смешалась с проникшей внутрь корпуса морской водой. Стал выделяться хлор. Электрик Комов, кряжистый, медлительный матрос, надел противогаз, залез в яму и захлопнул за собой крышку люка. Он пробыл там, пока не осушил трюм. Вытащили его без сознания, с разъеденными кислотой руками. Сейчас его привели в себя. Лежит бледный, с запекшимися губами. Врач бинтует ему руки. При виде командира в покрасневших глазах матроса блеснули горделивые искорки.
- Нет больше газу, товарищ командир!
И закашлялся: хлора хоть и не столь много в отсеке, но горло дерет.
- Вы орел, Комов! - говорит командир. - С такими не пропадем!
У вскрытого гирокомпаса копается штурманский электрик Фролов - стройный, на редкость красивый блондин. У нас не сохранилось ни одного компаса: магнитный лопнул, и из его котелка вытек спирт, гироскопический тоже не действует, и Фролов бьется с ним, хотя и сам сомневается, удастся ли исправить.
В центральном посту командир не задержался.
- Сначала обойду весь корабль.
Я было примостился на своем вертящемся стуле у бездействующих манипуляторов рулей, но оглянулся на командира и понял, что отпускать его одного нельзя. Он едва волочит ноги. Ему не хватило сил открыть переборочную дверь. Открываем вдвоем. Я иду с командиром, чтобы поддержать его в случае чего.
Мы побывали в четвертом и пятом отсеках. Заглянули в душный электромоторный отсек. Здесь сидел на разножке матрос и опиливал зажатую в коленях - чтобы шума меньше было - толстую медную пластину. Моряк водил напильником по металлу, и красные опилки смешивались с потом, который падал с его пунцового от удушья лица.
- Ну как, старшина? - спросил командир.
Исцарапанной в кровь ладонью моряк откинул со лба мокрую русую прядь.
- Готово. Сейчас поставим.
Пластину автомата электрики опиливали по очереди: сил у каждого хватало минут на десять. Теперь работа закончена. Лодка получит ход.
Мне стыдно. Пока я предавался горестным раздумьям, созерцая лампочку перед своим носом, товарищи трудились, чтобы спасти корабль. А им было куда хуже, чем мне в прохладном первом отсеке.
- Что ж, рулевой, - трогает меня за рукав командир, - пора и нам на свой пост.
Капитан-лейтенант перешагнул через высокий порог - комингс и пошатнулся. Едва успел уберечь его от падения. Сбежались мотористы (мы были уже в дизельном отсеке).
- Чего ждешь? - накинулись на меня. - Кислород скорее!
Накладываю маску на полуоткрытые губы, открываю вентиль. Командир встряхивается, вырывает у меня аппарат.
- Отставить! Кислород только для самых слабых!
Мы помогаем ему подняться. Опираясь на мое плечо, он ступает по узкому проходу, и опять битое стекло хрустит под подошвами его валенок.
В центральном отсеке нас встречает акустик:
- Ушли!
Только теперь мы замечаем, что взрывов не слышно.
- Подозрительно… - Сдвинулись брови командира. - Не похоже это на гитлеровцев.
- Шторм наверху, - высказывает догадку акустик. - Сдрейфили болтанки.
- Тогда попробуем, - говорит командир. - По местам стоять, к всплытию!
Старшина трюмных, ухватившись за маховик клапана, ждет сигнала.
- Продуть среднюю! - командует капитан-лейтенант.
Слышно, как шипит сжатый воздух. Сейчас лодка оторвется от грунта, вынырнет на поверхность, и мы надышимся вволю. От одного этого ожидания становится веселее. Глаза всех прикованы к глубиномеру. Но стрелка его не движется.
- Стоп!
Командир оглядывает циферблаты манометров. Приказывает продуть цистерну быстрого погружения. Результат тот же самый. В чем дело? Повреждены цистерны? Или лодку так засосало в ил, что ей не оторваться? Командир решается на крайний шаг: воздух подается сразу во все балластные цистерны. Стрелки манометров катастрофически клонятся к нулю. Вот и все замолкло. Баллоны пусты…
Командир устало опускается в кресло.
- Давайте думать, товарищи.
Что тут придумаешь? Офицеры пожимают плечами. А командир свое - приказывает вахтенному:
- Передайте по отсекам: всем думать, как продуть балласт!
Мы молчим. Совестно поднять глаза. Командир к нам обратился за помощью, а мы в эту самую горькую для него минуту ничем не можем пособить ему… Он всегда находил для нас верный совет, всегда мог ободрить, вселить уверенность в успехе. А мы… Как обидно чувствовать себя беспомощным!
В отсеке сейчас много людей. Дышать становится невмоготу.
- В центральном! - слышится из переговорной трубы. Я узнаю голос Касаткина - Воздух есть. В торпеде. Мы подключаем ее к магистрали.
Старшина трюмных в сердцах хлопает себя по темени. И любой из нас готов последовать его примеру. Как мы забыли про нее, горемычную? А ведь в ней добрый центнер воздуха - да, да, воздух тоже имеет вес, тем более если он сжат до двухсот атмосфер!
Через полчаса баллоны наполнены: стрелки манометров на красной черте.
Командир сам подходит к клапанам станции погружения и всплытия. Минуту помедлив, рывком поворачивает маховик сразу на несколько оборотов. Над головой теперь не шипение, не свист, а рев, от которого мы невольно приседаем.
Лодка качнулась. Палуба давит нам на подошвы.
- Пошла! - орем во весь голос.
Стрелка глубиномера движется все быстрее. Нас не смущает, что всплываем с большим дифферентом. Лишь бы вырваться из пучины, а там все выправим!
Внезапно мы валимся с ног, падаем друг на друга. Ничего, это просто качка! Командир взбирается по скоб-трапу, отдраивает рубочный люк. Из шахты на нас низвергается водопад, а вместе с ним холодный ветер. Какой он чудесный - соленый, душистый. Мы хмелеем от него, обнимаемся, хохочем. Надсадно гудят вентиляторы: пусть ветер гуляет во всех отсеках!
Вслед за командиром на мостик поднимаются штурман, сигнальщик и я. Хотя что мне там делать? Ведь руль закреплен неподвижно.
А море бушует, швыряет пеной в лицо. Лодку бросает неистово.
Запущены дизели. Еще сильнее ударил ветер.
- Штурман, курс! - требует командир.
Лейтенант мнется.
- Компасы не работают, - напоминает он.
- По звездам! - сердито торопит командир.
Штурман, запрокинув лицо, смотрит в небо. Хорошо, что оно чистое, все звезды наперечет.
- Мошкин, - говорит мне лейтенант, - становитесь вот сюда. - Он подводит меня к рубочному люку. - Видите на хвосте Малой Медведицы вон ту звездочку, поярче? Это Полярная звезда. Старайтесь, чтобы она приходилась над левым срезом козырька рубки. Понятно?
Чего уж тут не понять?! Но как повернуть на эту звезду, если руля нет?
- Теперь у нас руль - дизеля, - говорит командир. - Куда нам повернуть - вправо? Значит, командуйте… - Он наклонился над открытым люком: - Правый убавь!
- Правый убавь! - эхом откликается внизу вахтенный центрального поста, репетуя команду мотористам.
Черный угол козырька рубки гуляет по небу. Но примечаю: звезда подплывает к нему справа. Вот она минуту колеблется на месте.
- Оба полный! - кричу во весь голос.
- Молодец! - хвалит командир. - Так держать!
И пошло. Смотрю в небо - и, кроме звезд, прыгающих и танцующих над рубкой, нет для меня ничего на свете. Только и знаю, что временами кричу вниз:
- Левый убавь!.. Оба полный!.. Правый убавь!
Слышу, трюмные полезли в надстройку. Выползли мокрые с ног до головы. Докладывают командиру, что пробит трубопровод, потому воздух и не доходил до балластных цистерн. Снова трюмные полезли в грохочущий водоворот- ставить бугель на поврежденную трубу. Значит, сможем и погружаться, и всплывать.
Комендор с добровольными помощниками работает у носовой пушки. Их накрывает волной. У орудия заело замок. Долго не поддается, но наконец открылся: догадываюсь об этом по торжествующему гоготу, который несется из темноты. Хотя и не очень могучее, но оружие у нас есть!
Бывает с солдатом: изранен, изломан весь, но дайте ему передышку - и он встанет и снова будет наводить страх на врага. Так и корабль: как бы ни был истерзан - воспрянет, лишь бы люди на нем были настоящие.
Пришел старшина Хмара:
- Сменяться тебе пора.
Нет, никому не уступлю я своей вахты. Остаюсь на мостике. Чертыхнулся Хмара, но настаивать не стал.
Кок принес еду. Я с аппетитом стоя хлебал сладко-соленую бурду, и растроганный кок чуть не плакал, слушая торопливый звон ложки о дно миски.
Море ревет и грохочет. Штурман измерил силу ветра: десять баллов. Бушуй, родное! Ты всегда было нашим союзником. Загони катера подальше в бухты, открой нам дорогу!
Лодка, то ныряя, то взлетая, мчится по волнам. Мы держим путь по фарватеру среди минных полей. В другое время не рискнули бы идти здесь в надводном положении. А теперь идем: в такой шторм фашисты в море не сунутся.
Мотористы выжимают из двигателей все, что они могут дать. Мы движемся в десять раз быстрее, чем раньше, когда пробивались на позицию: ведь тогда мы ползли под водой самым тихим ходом.
Утром, когда померкли звезды, мы увидели вдали скалистый остров. Лавенсари! Мы почти дома. Тогда-то вылез на мостик штурманский электрик Фролов. Не узнать нашего красавца. Щеки втянулись, заросли рыжей щетиной. Растрепанный и очумелый, выскочил он из люка.
- Гирокомпас работает!
Уши заложило от его крика. Тронулся, похоже. Кому нужен теперь его компас!
А командир горячо жмет ему руку:
- Благодарю, товарищ Фролов! Вы отличный мастер!
И я позавидовал парню. У меня, наверно, не хватило бы упорства столько канителиться с путаницей проводов и колесиков. На это способен только наш Фролов.
…Мы дома. Четырежды ухает наша носовая пушка. Слушай, страна: мы вернулись с победой!
Мы стоим на помятой, искореженной палубе нашего корабля. Похудевшие, грязные, в порванной одежде. Но нет людей счастливее нас. И я ни на какие блага на свете не променяю своего места в шеренге товарищей на заржавевшей, разбитой палубе.
Через месяц-полтора вместе с рабочими мы отремонтируем корабль, и нам снова скажут на прощание:
- Возвращайтесь с победой!..
И мы опять выйдем в море. Навстречу тысячам опасностей и невзгод. Пойдем без колебаний, потому что это наше место в общем строю, потому что без этого мы не мыслим жизни, пока небо Родины не очистится от туч военной грозы.
В уставе записано
Разомкнутым строем тральщики и катера-охотники подошли к невидимой кромке минного поля и застопорили машины. Лейтенант Виталий Левушкин, командир МО-211, огляделся. Его катер крайний на правом фланге. Где командир дивизиона? О, далеко! Значит, нужно прижаться к "Двести десятому". На катере Левушкина в недавнем бою повреждена рация. Поэтому связь по радио он может поддерживать только через соседа. Тот поблизости. Саша Коротков всегда рядом. Вон он беспокойно вертится на мостике - низенький, толстый в своей слишком широкой куртке.
Левушкин тоже не может устоять на месте. Сойдя на палубу, меряет ее медленными тяжелыми шагами. Сигнальщик, матрос Парамошкин, хитровато щурится: знакомая походка. Так ходит командир дивизиона - грузный, молчаливый капитан 2 ранга. Лейтенант, как и все молодые офицеры, старается быть похожим на него. Тонкое худощавое лицо Левушкина серьезно, глаза из-под насупленных, побелевших на солнце бровей глядят строго.
И вдруг лицо лейтенанта расплывается в мальчишеской улыбке. Матрос догадывается, в чем дело. Сегодня командир получил пачку конвертов, надписанных одним и тем же почерком. Почта приходит на остров редко, зато целыми тюками. Такой день для моряков праздник. И каждому хочется растянуть радость. Некоторые даже не распечатывают сразу письма. Обязательно припрячут, чтобы почитать после, на досуге. Парамошкин, задраивая перед походом иллюминатор в командирской каюте, заметил: вся стопка писем лежит на столе нетронутой.
Вечер тихий, теплый. Огромное розовое солнце нехотя погружается в воду, окрашивая напоследок море во все цвета радуги. Трудно поверить, что идет война, что враг совсем близко - на обоих берегах залива. Нашим остался только небольшой остров, где сейчас базируются катера-охотники и тральщики. Этот одинокий, заросший лесом клочок земли для фашистов словно осколок в ране: покоя им не дает. Балтийцы уже третий год держат остров в своих руках. Это наш форпост на Балтике. Он провожает в море подводные лодки и первым встречает их, когда они возвращаются с задания. Нелегкая здесь служба. Часто не хватает самого необходимого. Топливо, боезапас, продовольствие доставляются морем под огнем вражеских батарей, под угрозой ударов фашистских катеров и авиации.
Солнце тонет в море. А светло - хоть читай. Такие они - белые ночи. Левушкин жалеет, что не взял на мостик письма жены - прочитал бы их сейчас. Корабли всё покачиваются на прежнем месте. Бездействие начинает раздражать. Вот так часто бывает с подводными лодками. Выйдешь в точку встречи, ждешь, ждешь… Осторожный народ подводники. Привыкли от врага скрываться, так и от своих прячутся.
Поневоле занервничаешь. Второй час на одном месте. И где? Кто знает, может, уже на минное поле занесло? Никогда лейтенант не считал себя трусом. Недавно, будучи в дозоре, они с Коротковым вдвоем вступили в схватку с пятью вражескими катерами. Ничего, выкрутились. Когда сходишься с неприятелем лицом к лицу - легче. А перед минами всегда озноб пробирает. Дьявольская штука. Сидит себе в воде, проклятая, и ничем знать о себе не дает. А тронь…
- Тральщики пошли! - обрадованно докладывает сигнальщик. Из строя выдвинулись четыре "Ижорца". Приземистые, медлительные, они вползают на минное поле. Затаив дыхание следит за ними со своего тесного мостика Виталий. Ну и отчаянные головы служат на этих суденышках!
Но почему до сих пор нет лодки? Вчера с нее получили радиограмму: командир просил встретить в районе минного заграждения, так как кругом вражеские корабли. Лодка давно уже не всплывала, чтобы подзарядить аккумуляторы. Не удалось даже проветрить отсеки. Люди задыхаются. В случае появления противника лодка не сможет маневрировать: электроэнергии в обрез, запаса сжатого воздуха хватит лишь на то, чтобы один раз продуть балластные цистерны.
Может, уже больше и не существует этой лодки? Вот ведь как бывает: с таким трудом прорваться в море, ценой неимоверных усилий одержать победу, потопить несколько фашистских транспортов - и погибнуть у порога дома…