- Командир корабля. Он приказал никого в одиночку не пускать на верхнюю палубу.
- Правильный приказ, - одобрил Печуров.
"А Сашу я послал одного", - пронеслось в сознании. Вбежав на мостик, Печуров, встревоженный, попросил Струева:
- Проверьте, прибыл Снастев в лазарет?
Матроса там не оказалось. Объявили поиски по всему кораблю. Все свободные от вахты были подняты на ноги. Обшарили каждый уголок. Матрос Снастев исчез.
Не дожидаясь распоряжения командира дивизиона, Струев развернул корабль на сто восемьдесят градусов. Печуров застыл на крыле мостика, сухим, немигающим взглядом уставившись в море. Лучи прожекторов рассекали тьму. В их свете волны казались непрерывно пересыпающимися сугробами снега. Это впечатление усиливалось тем, что ветер срывал гребни волн, и водяная пыль стелилась над морем, как поземка над заснеженной степью. Никогда еще Печуров не видел моря таким жутким.
Вспомнился ему тот страшный летний день сорок первого года, когда подорвался на мине сторожевик, на котором они служили с Ильей Снастевым. Они, молодые лейтенанты, так гордились своим кораблем, который и в то трудное время успел прославиться боевыми делами. И вдруг этот нелепый взрыв. Через минуту на месте стремительного, грозного корабля на поверхности моря расплывалось огромное пятно мазута, в котором плавали люди. Спасательные пояса - вот все, на чем они держались. Илья еще ругался, что на его поясе порвалась лямка. Моряки помогали друг другу. Потом нагрянули вражеские самолеты и, низко кружась, стали поливать свинцом измученных людей. Пуля впилась Печурову в руку. Илья, разорвав свою рубашку, мокрую, черную от мазута, кое-как в воде перевязал ему рану. А потом все пропало - и Илья, и предательски ясное голубое небо с зловещими тенями "юнкерсов". Печуров очнулся, когда над морем уже полыхал закат, и все вокруг было залито его кровавым светом. На воде держалось всего несколько человек. Никогда не забудет Николай их черных, словно обугленных, лиц, на которых, как раны, краснели изъеденные мазутом глаза. Люди по-прежнему поддерживали друг друга. Николай, ослабевший от потери крови, не захлебнулся потому, что на нем оказалось два спасательных пояса. У одного из них не хватало тесемки. Это был пояс Ильи Снастева.
Ночью моряков подобрал наш катер.
Выписавшись из госпиталя, Николай первым долгом отыскал жену Ильи, студентку Лену. Она ожидала ребенка. Помогал ей, а потом и ее сынишке чем мог. В них он видел родных людей. А сколько счастья доставлял ему маленький Сашок! Мальчуган, повзрослев, потянулся к морю; любит он его так же, как любил отец.
И вот теперь он потерял Сашу. Что скажет Лене? Склонив голову, стоит на крыле мостика пожилой капитан 1 ранга. Никто не знает, что переживает он, какая адская боль стиснула его сердце.
Корабль делает галс за галсом. Прожекторы ощупывают поверхность моря. Но разве просто найти человека в этом кипящем месиве?
Дай волю Печурову, он гонял бы здесь корабль час, два, сутки, неделю. Но каким бы ни было горе, военный человек обязан подчиняться приказу. И просто рассудку. Печуров отогнул рукав реглана, посмотрел на часы. Поиски длятся уже тридцать минут. Если человек не захлебнулся сразу, его убил за это время холод: над океаном осень. И еще… Он не может забывать, что корабль ждут люди, которым грозит гибель. Десятки людей ждут помощи.
К капитану 1 ранга приблизился командир корабля.
- Хороший матрос был, - тихо произносит он.
- Для меня он был как сын, - столь же тихо говорит комдив. - Его отец спас мне жизнь.
Оба замолчали. Наконец Струев спросил:
- Что будем дальше делать?
- Ложитесь на заданный курс.
- На заданный курс? - не понял капитан-лейтенант. - А поиски?
- У нас есть приказ. Он должен быть выполнен. Распорядитесь.
Ушел капитан-лейтенант. Печуров остался на крыле мостика один. Совершенно один. Такого безысходного одиночества не знал он прежде. Погасли прожекторы. А старый моряк все смотрит и смотрит в ревущую, стонущую темноту. Что он видит в этой пустоте? Чего он ждет? Чуда?
С жалостью и тревогой поглядывает командир корабля на неподвижный силуэт на крыле мостика…
Уже рассветало, когда Струев, распахнув дверь, крикнул:
- Нашелся Снастев!
Печуров непонимающе взглянул на него. Смысл слов дошел не сразу.
- Мертвый? - с трудом разжал губы комдив.
- Живой! В лазарет отнесли.
- Где нашли? Когда? - сыпал вопросами Печуров, а сам не слушал ответов - торопился вниз.
Капитан 1 ранга всматривается в бледное лицо юноши, лежащего на постели.
- Саша!
Тот открывает глаза. Серые, улыбающиеся глаза под сросшимися бровями. Сейчас он еще больше похож на Илью Снастева.
- Перепугал я вас всех…
Он сбивчиво рассказывает, что произошло. Волна настигла его на шкафуте. Он сильно ударился головой обо что-то, от боли выпустил из рук штормлеер. Еще бы немного- и оказался за бортом. Но, собрав остаток сил, дополз до какой-то двери, открыл ее. Очередная волна ударила в дверь, и его отбросило в глубь помещения. Больше он ничего не помнит.
Моряки обшарили весь корабль, но никому и в голову не пришло заглянуть в хлеборезку. Матроса нашли коки, когда пришли за хлебом к завтраку.
В постели Саше не лежится.
- Скажите доктору, чтобы отпустил меня. Там товарищи без смены вахту несут.
- Ничего. Отдохни, - говорит ему Печуров. - Пока без тебя управятся.
Он не может оторвать глаз от этого мальчишеского лица, ставшего ему еще более родным.
- Ты сегодня настоящее крещение выдержал, сынок. Ты будешь таким же моряком, как отец.
Забинтованной рукой Саша стирает капельки со щек Николая Николаевича. Нет, это не слезы. Не такой человек капитан 1 ранга Печуров. Это просто следы брызг. Ведь реглан на нем весь мокрый. Матрос внимательно вглядывается в лицо комдива. Моложавое оно, но сколько на нем глубоких морщин. Кажется, за эту ночь их еще прибавилось…
Появился рассыльный.
- Товарищ капитан первого ранга, вас приглашают на мостик!
Значит, прибыли к месту назначения. Сейчас командир дивизиона будет руководить спасением людей с разбитого штормом судна. Придется рисковать. На море не обойтись без риска. Но капитан 1 ранга верит: люди выдержат, справятся!
Зорче смотреть!
Тулуп, шлем и валенки еще не просохли. Они тяжелые и пахнут прелым. Особенно противно надевать шлем. Сергей морщится, когда влажный мех касается щек. Но ничего не поделаешь. Нужно снова идти на вахту, на ветер, под ледяные брызги.
Огромный тулуп сковывает движения. Матрос топчется у своего рундука. То не может застегнуть пряжку, то ищет рукавицы, упавшие под ноги. В кубрике тесно. Отдыхающие моряки затеяли шахматный турнир. Болельщики сгрудились вокруг стола, шумно переживают каждый ход. Страстным спорщикам не устоять на месте, они то и дело задевают Сергея.
- Дайте человеку собраться, - урезонивает их старшина 1-й статьи Михайлов. - Ему на вахту пора.
Старшина подходит к Сергею, осматривает со всех сторон, поднимает ему воротник тулупа.
- Теплее одевайтесь, товарищ Сивцов. Наверху как на полюсе.
Голос у Михайлова хриплый. Боцман весь день на морозе. Да и служба у него такая - от одних команд за день горло сдаст. Но сейчас он говорит мягко, обветренное лицо улыбается, и в глазах нет обычного строгого блеска.
Сегодня Сергей впервые заступает на самостоятельную вахту. Днем разговаривал с ним помощник командира. Товарищи замучили своими поучениями. Словно он в командование кораблем вступает. А дело-то у него совсем пустяковое: стой да смотри.
Михайлов провожает матроса до двери тамбура. На прощание жмет руку:
- Надеюсь на вас.
- Не беспокойтесь, - заверяет матрос. - Полный порядок будет.
Захлопнулась за спиной Сергея железная дверь. После яркого света кубрика словно в смолу окунулся. Матрос моргает, чтобы увериться, открыты ли глаза: ничего не видно. Ветер ударяет в грудь, швыряет в лицо пригоршни снега. Ноги скользят по обледеневшей палубе. Низко согнувшись, выставив вперед руки, Сергей бредет наугад.
- Наконец-то! - слышится возглас невидимого напарника. - Давай скорее. Я совсем в сосульку превратился.
Они стоят за небольшим брезентовым обвесом на носу корабля. Глаза Сергея понемногу привыкают к темноте. Теперь он различает припорошенную снегом палубу, а внизу за бортом темно-серую воду, рябую от более светлых полосок - барашков волн.
Доложив на ходовой мостик о смене вахты, матросы расстаются. Сергей остается один.
- Зорче смотреть! - звучит в наушниках голос вахтенного офицера.
- Есть! - откликается матрос. Сам усмехается. Легко сказать - "Зорче смотреть".
Корабль врезается в мутный мрак. Ветер сечет лицо. Слезятся глаза, и кажется, слезы замерзают на щеках. Мороз проникает и под тулуп, и в валенки. Мех шлема стал жестким и колючим.
С завистью думает Сергей о друзьях, оставшихся в кубрике. Им тепло, весело. А ты стой тут снежной бабой, один на один с ветром.
Мысли матроса уже далеко-далеко. Что там делают ребята в родном совхозе? Наверное, в клубе кино смотрят. Хотя нет. В том краю еще день. Его бригада работает в мастерской - тракторы чинит. И Галинка там. Чумазая, смешная, в широких замасленных штанах. И все равно красивая. Взглянет - смеяться от радости хочется. Что-то давно писем нет от нее… Кто в бригаде теперь? Осенью поредела она. С Сергеем из нее еще четверо одногодков служить ушли. Весь поселок провожал. Навсегда Сергею запомнилось, как Галинка, не таясь, пришла к нему, сама уложила его вещевой мешок. И впервые она поцеловала Сергея на глазах заплаканной и изумленной матери…
Вздыхает матрос. А на сердце теплеет. Вспоминает друзей, с которыми расстался на призывном пункте. Где они? Может, водят танки. Может, притаились в пограничном секрете или дежурят у пультов грозных ракет, устремленных в небо. Друзья его, как и он, всматриваются в непроглядную тьму. Их тысячи - настороженных, зорких, готовых ко всему. Они стоят на посту, чтобы могла спокойно трудиться Галинка, ее подруги и товарищи, весь народ наш.
- Зорче смотреть!
Хлопья снега бьют в лицо. Матрос рукавицей трет глаза. Он должен смотреть, должен все видеть. На него надеется командир, направляющий ход корабля, надеются боевые друзья - те, кто обливается потом у жарких котлов и турбин, и те, кто отдыхает после утомительной вахты.
Немеют щеки и губы. Спрятаться бы за обвес. Хотя бы на минутку укрыться от свирепого ветра. Нельзя!
Что-то черное, круглое мелькнуло впереди. Или почудилось? Но онемевшие губы уже произносят в микрофон:
- Прямо по курсу - плавающая мина!
Затряслась под ногами палуба. Это машины пустили враздрай. Накренился корабль - так круто переложили руль. Скорее, скорее! Ну что они там медлят с поворотом?
Черное пятно колышется на воде. Оно все ближе, ближе…
Коснется борта - конец. И первым взлетит на воздух он, Сергей: ведь он стоит на самом носу корабля. Ноги сами срываются с места. С трудом удерживается матрос. Удары сердца заглушают свист ветра.
Пошарив под ногами, он находит футшток - длинный тонкий шест - и целится им в страшное пятно. Он остановит мину, отведет ее от борта. Конечно, она может взорваться от прикосновения шеста. Тогда Сергею не уцелеть. Но корабль будет спасен…
От топота ног гремит стальная палуба. Это товарищи занимают места по тревоге. Сергей не один. Рядом друзья.
Вспыхивает прожектор. Ослепительный голубой луч бежит по воде. Вот он ткнулся в подозрительный предмет, вцепился в него.
Выпуклый лоснящийся холмик вдруг шевельнулся, вскинул круглую кошачью голову. Испуганные глаза уставились на свет.
Нерпа!
Остолбенел матрос. Вот проклятая! Со злостью он замахивается футштоком. Гладко омытая льдина, на которой лежит животное, уже возле самого борта. В этот миг из-под брюха нерпы выползает белый комочек и тоже смотрит на корабль глазками-бусинками.
Дрогнула рука матроса. Задержав занесенный для удара шест, он бросает его на палубу.
Скользнув вперед, гаснет голубой луч. Вновь наступает темнота и воет встречный ветер.
За спиной смех. Это товарищи смеются над Сергеем. Еще бы! Нет чтобы доложить: "Вижу неизвестный предмет", а сразу бухнул такое… Всех всполошил!
И вдруг Сергей слышит глуховатый голос старшины Михайлова:
- Зря хохочете. Молодец Сивцов: в такой темноте увидел…
- Да, но что увидел? Хороша "плавающая мина"!
- А вы думаете, если бы мы на льдину напоролись, весело было? То-то! А что тревогу напрасно сыграли, не такая уж беда. Лишняя тревога матросу не во вред.
Матросы расходятся с полубака. Покашливая, уходит старшина. Сергей пристально вглядывается в темноту. Ему кажется, что ночь посветлела: сейчас он отчетливо все видит. А в наушниках шлема по-прежнему звучит привычное:
- Зорче смотреть!
Рука товарища
Тяжелая выдалась вахта. Лодку валит с борта на борт. А в нашем пятом отсеке изводят не только качка, но и грохот работающих дизелей, жара, приторный запах горелого соляра. Ничего, выдержал. Теперь еще немного - и придет смена… Я уже протер свою половину двигателя, а Соломатин все копается Горе на него смотреть: еле двигается, лицо желто-зеленое, на белесых бровях, на кончике курносого носа, на подбородке висят капли пота. Я поглядываю на него и злорадствую. Это тебе не заметки в боевой листок строчить!
Сколько крови попортили мне соломатинские заметки! Старшина еще не успеет отчитать за то, что койка плохо прибрана или пуговицы на бушлате потемнели, а в боевом листке уже красуется заметка, и под ней карикатура такая ехидная, что после неделю над тобой смеются. А вчера… Ведь надо же такое написать!
"Наша боевая часть действует как часы и давно бы стала отличной, если бы не отсталые элементы, которые мертвым балластом тянут нас вниз. К примеру, матрос Кузьмин, который чуть ли не ежедневно получает замечания, никак не может стать отличником и не хочет устранять дефекты в своем позорном поведении".
Матрос Кузьмин - это я. Поэтому вам понятно, почему я сейчас ликую, видя страдания сочинителя.
- Товарищ Кузьмин! - сквозь шум дизеля доносится до меня голос старшины 2-й статьи Синцова. - Надо помочь Соломатину. Он же еле на ногах стоит.
- Не надо. Я сам. - Это Соломатин голосок подает, страдальческий, жалкий.
- Тут нет ему нянек! - ворчливо кидаю я.
Старшина хмурится.
Соломатин тянется ко мне. Глаза испуганные, большие, как плошки. Шипит в самое ухо:
- Разве так отвечают командиру?
Все же взял я ветошь и начал тереть соломатинскую половину дизеля. Это для того, чтобы предстоящую индивидуальную беседу старшины смягчить хоть немного. Вы не знаете нашего старшину 2-й статьи Синцова? Вот попадете к нему в подчинение, тогда поймете, что такое флотская служба.
Нашу работу прерывает сигнал срочного погружения. В шторм этот сигнал для подводников слаще любой музыки. Сейчас уйдем на глубину. Конец качке. Начнется спокойное житье.
Старшина останавливает двигатель. Я лечу к маховику захлопки газоотвода. Мигом закручиваю его до отказа. Все в порядке. Слышно, как зашумела вода, врываясь в балластные цистерны.
И тут в отсеке начинается дождь. Что такое? Оборачиваюсь и вижу: из открытых индикаторных кранов в крышках цилиндров плещут в подволок тугие фонтаны воды и рассыпаются в мелкие брызги. Взъерошенный Соломатин отталкивает меня от маховика, сам хватается за него.
- Кранец ты дубовый, - кричит. - Ты что, потопить нас хочешь?
Он повисает всем телом на маховике, но тот не поддается: завернут на совесть.
Старшина сообщает о случившемся в центральный пост. Лодка всплывает на поверхность, и вновь ее мотает на волне.
- Ты виноват! - тычет мне в грудь Соломатин. - Не проверил, наверное, захлопку. Не зря из "середнячков" не выходишь.
Я колочу себя в грудь, клянусь, что проверял захлопку в базе. Но чувствую: не верят мне. Вот и смена наша пришла. Но нам не до отдыха. Принимаемся осушать дизель. Помогают напарники. И все на меня косятся.
Отрывает нас от работы команда старшины:
- Смирно!
В переборочную дверь, согнувшись, протискивается командир корабля. С разбухшего реглана струится вода. Лицо усталое, сиреневое от холода. За командиром входит инженер-механик.
- Вольно! - говорит командир. Он стягивает мокрые рукавицы, греет руки о металл двигателя. Пытливым взглядом окидывает нас. Объясняет, что с неисправной захлопкой лодка не может погрузиться. Значит, надо лезть в надстройку. Голос командира временами заглушается ударами волн. Теперь, когда дизели молчат, мы даже сквозь толщу прочного корпуса слышим рев шторма.
Сейчас командир вызовет охотников. Все невольно подаются вперед. Трудно там, наверху, опасно. Но разве струсит кто-нибудь из нас? Вот бы меня послали. Показал бы я этому Соломатину, что за человек Кузьмин и у кого сознательности больше.
Командиру все ясно. Такой уж он у нас: каждого насквозь видит. Говорит нам:
- Знаю, любой пойдет. Но нужно выбрать самых крепких и ловких…
- Меня, товарищ командир!
Ну конечно, Соломатин! Этому всегда вперед надо выскочить.
Командир молчит. Оценивающим взглядом ощупывает каждого из нас. Я вижу красные жилки на белках его исстеганных брызгами глаз, припухшие веки, трещинки на обветренных губах и даже серые крупинки соли, выступившие на обсыхающих щеках.
- Пошлем старшину второй статьи Синцова, - предлагает инженер-механик.
- Согласен, - кивает головой командир. - А помощника пусть он сам себе выберет.
Я разочарованно вздыхаю. Меня-то уж Синцов не возьмет. Сейчас вызовет Соломатина.
- Со мной пойдет матрос Кузьмин, - говорит вдруг старшина.
Я не верю ушам своим. Стою хлопаю глазами.
- Вы готовы, товарищ Кузьмин? - спрашивает командир.
- Так точно! - заявляю во весь голос.
Дай мне волю, я бы сейчас на шею кинулся нашему строгому старшине!
Ушел командир, а мы спешно начали готовиться. Матросы помогли мне и старшине надеть гидрокомбинезоны. Притащили и кислородные аппараты, но старшина сказал, что и без них в надстройке не повернуться. Мне через плечо повесили холщовую сумку с инструментами. Товарищи жали нам руки, желали успеха. А Соломатин и на этот раз не удержался от поучений:
- Помни, какая личная ответственность на тебя возложена. Тебе предстоит важнейший, серьезнейший, так сказать, экзамен. Надеемся, что ты его выдержишь с честью.
Каждое слово прямо в передовицу боевого листка просится!
И вот мы на мостике. Еле брезжит рассвет. Выглянул я за ограждение рубки - и сердце упало. Волны горами ходят, переваливаются через палубу. И шум вокруг какой… Вспомнил слова Соломатина и, признаться, подумал: "Да, экзамен… Слизнет вот волна, словно букашку, и поминай как звали". От размышлений отвлек вопрос командира:
- Может, передумали, товарищ Кузьмин?
- Не передумал, - отвечаю. А самого дрожь пробирает, аж колени ноют.
Боцман опоясал меня и старшину пеньковыми концами для страховки. Командир сам прочность узлов проверил.
Переждав волну, спустились мы на верхнюю палубу и побежали, хватаясь за леер. Палуба мокрая, скользкая.
- Держись! - кричит старшина.