III
В половине восьмого Эвелин с нарумяненными щеками и высокой, блестевшей от бриллиантина прической спустилась по лестнице. Миссис Эйхерн оказалась нервной дамой небольшого роста, с рыжими волосами, в платье "а-ля Последняя империя". Она слегка нервничала и пыталась это скрыть, болтая без умолку. Эвелин она не понравилась с первого взгляда; зато муж этой женщины был очень симпатичный. У него были холодные голубые глаза и врожденный дар нравиться людям, что, несомненно, сделало бы его "душой общества", если бы в самом начале его карьеры не случилась эта нелепая свадьба.
– Рад познакомиться с миссис Пайпер, – просто сказал он. – Кажется, нам с вашим мужем придется часто встречаться в ближайшем будущем.
Она поклонилась, грациозно улыбнулась и стала здороваться с остальными гостями: с Мильтоном Пайпером, тихим и застенчивым младшим братом Гарольда; с обоими Лоури, Джесси и Томом; со своей незамужней сестрой Ирэн; и наконец, с убежденным холостяком и вечным кавалером Ирэн Джо Эмблером.
Гарольд пригласил всех в столовую.
– Сегодня мы пьем пунш, – радостно объявил он, и Эвелин увидела, что он уже успел снять пробу со своего творения. – Поэтому сегодня не будут подавать никаких коктейлей, только пунш! Это – шедевр моей жены, миссис Эйхерн; она даст вам рецепт, если пунш вам понравится; но поскольку, – он поймал взгляд жены и запнулся, – поскольку она немного нездорова, сегодня пунш готовил я – и я в ответе за то, что получилось. Вот так!
В начале ужина пунш пили все; заметив, что Эйхерн, Мильтон Пайпер и все женщины стали отрицательно качать головами в ответ на предложения прислуги налить еще, Эвелин поняла, что оказалась права насчет чаши – ее опустошили лишь наполовину. Она решила предостеречь Гарольда по этому поводу сразу же после ужина, но когда женщины вышли из-за стола, ее перехватила миссис Эйхерн, и ей пришлось с вежливо-заинтересованным видом поддерживать разговор о городе и модистках.
– Мы много раз переезжали, – болтала миссис Эйхерн, неистово тряся своей рыжей шевелюрой. – О да, мы еще нигде никогда не задерживались столь долго, но я надеюсь, что это к лучшему! Мне так здесь нравится – а вам?
– Видите ли, я всегда здесь жила; поэтому, естественно…
– Ах да, конечно! – сказала миссис Эйхерн и рассмеялась. – Мой Кларенс говорит, что всегда хотел иметь такую жену, которой можно было бы сказать: "Дорогая, мы завтра уезжаем в Чикаго, поэтому собери, пожалуйста, вещи". И я именно такова! Я никогда не пускаю корни!
Она снова коротко рассмеялась. Эвелин поняла, что это ее "светский" смех.
– Мне кажется, ваш муж – очень талантливый человек!
– О да! – с радостью согласилась миссис Эйхерн. – Он изобретателен, мой Кларенс! Идеи и энтузиазм, знаете ли… Ставит себе цель и идет прямо к ней.
Эвелин кивнула. В данный момент ее интересовало только одно – допивают ли мужчины оставшийся в столовой пунш? Перед ней все также скачкообразно продолжала разворачиваться история миссис Эйхерн, но Эвелин перестала ее слушать. В комнату начали вплывать первые клубы сигарного дыма. Дом, и правда, был слишком мал, размышляла она; на вечеринках вроде этой воздух в библиотеке был, как говорится, "хоть топор вешай", – а на следующий день приходилось часами проветривать комнату, чтобы из штор выветрился аромат стойла. Кстати, это партнерство могло бы… Она начала обдумывать план нового дома…
До нее донесся голос миссис Эйхерн:
– Я действительно очень хотела бы взять рецепт, если вас, конечно, не затруднит записать его для меня…
Затем стулья в столовой заскрипели, и мужья вошли в комнату. Эвелин сразу же поняла, что все ее худшие предположения оправдались. Лицо Гарольда пылало, он с трудом выговаривал слова; Тома Лоури при ходьбе кренило, и он чуть было не сел на колени к Ирэн, собираясь занять место на кушетке рядом с ней. С грехом пополам усевшись, он стал пьяно озираться и всем подмигивать. Эвелин осознала, что непроизвольно подмигивает в ответ, – но ей было вовсе не смешно. Довольный Джо Эмблер улыбался и, урча, курил сигару. Только Эйхерн и Мильтон Пайпер вели себя более-менее естественно.
– Это отличный город, Эйхерн, – сказал Эмблер. – Ты скоро это поймешь!
– О да, это я уже понял, – вежливо согласился Эйхерн.
– Ты ск’ро пр’дешь от н’го в восторг, – с трудом произнес Гарольд, выразительно кивая головой. – Я ’елаю ’се чтоб так и ’ыло.
Он вознес хвалу городу, и Эвелин с чувством дискомфорта подумала о том, что и всем остальным, вероятно, монолог кажется скучным. Но она ошиблась: все слушали его очень внимательно. Эвелин при первой же возможности вмешалась.
– А где вы жили раньше, мистер Эйхерн? – с преувеличенным интересом спросила она. Затем неожиданно вспомнила, что миссис Эйхерн только что рассказывала ей об этом, но для нее сейчас это не имело никакого значения. Нельзя было позволять Гарольду говорить слишком много. Он становился таким кретином, когда напивался! Но Гарольд все же встрял в разговор снова:
– Ск’жу тебе, Эйх’рн. Снач’ла ты покупает’ с’бе дом на х’лме. Купи у Стэрни ил’ у Ри’вея. Д’лжен иметь его, чтобы люди г’ворили "Вот дом Эйх’р’на!". Соли’ный, сам п’нимаишь, э’фект.
Эвелин покраснела. Это была совершеннейшая чепуха. Но Эйхерн до сих пор не почуял ничего дурного, он только серьезно кивал головою в ответ.
– Видели ли вы…
Но ее слова потонули в шуме, который издавал Гарольд.
– Купи дом! Это – начало. Затем узнаешь здешних жителей. Постороннему все они кажутся снобами, но это только до поры до времени, пока они не узнают тебя поближе. Такие люди, как вы, – он жестом указал на Эйхерна, – с женой – то что надо. Здесь радушие проявляют сразу, как только ты перешел за бар… бар… барер! – он шумно сглотнул и затем произнес – "барьер", повторив это слово мастерски, как настоящий диктор.
Эвелин посмотрела на своего деверя. Во взгляде ее ясно читалась мольба о помощи; но перед тем как он смог вмешаться в разговор, изо рта Тома Лоури, забитого потухшей сигарой, которую он сильно сжал зубами, раздалось громкое мычание.
– Хума ума хо хима ахди ум…
– Что? – серьезно переспросил Гарольд.
Повинуясь необходимости, Том с трудом извлек сигару изо рта – точнее, он извлек ее часть, а затем с громким "Тьфу!" остаток полетел в другой конец комнаты, плавно приземлившись на колени миссис Эйхерн.
– Прошу прощения, – пробормотал Том и поднялся со смутным намерением исправить свою ошибку. Рука Мильтона вовремя ухватила его за пиджак, и миссис Эйхерн сама – и не без грации! – не моргнув глазом, сбросила табак со своей юбки на пол.
– Я хотел сказать, – громко продолжил Том, – ’еред ’ем как ’то сл’чило’, – он виновато помахал рукой в направлении миссис Эйхерн, – я говорил, что знаю правду обо всем этом деле в клубе!
Мильтон наклонился и что-то прошептал ему.
– ’ставьте меня в ’окое, – капризно ответил Том, – я ’наю что делаю! Именно поэтому ’ни и пр’шли ’юда!
Эвелин охватила паника, ей никак не удавалось вставить в разговор хоть слово. Она увидела сардоническое выражение на лице сестры; лицо же миссис Эйхерн стало пунцовым. Мистер Эйхерн опустил глаза и перебирал пальцами цепочку от часов.
– Я знаю, кто не пускал вас в клуб, и этот человек нисколько не лучше вас. Могу обо всем ’говориться, ’ог бы и раньше, но не был ’вами знаком. Гарол’ говорил мне, вы чувствовали себя неловко…
Мильтон Пайпер неожиданно и неуклюже встал. Через секунду встали и все остальные, а Мильтон очень торопливо начал говорить что-то о том, что хозяева, наверное, уже устали, что пора и честь знать; Эйхерны присоединились к нему. Затем миссис Эйхерн сглотнула и с натянутой улыбкой повернулась к Джесси. Эвелин увидела, что Том накренился вперед и положил свою руку на плечо Эйхерну – но неожиданно она услышала новый встревоженный голос за спиной. Повернувшись, она увидела Хильду, вторую горничную.
– Простите, миссис Пайпер. Я думаю, что у Джули заражение крови. Ее рука раздулась, у нее высокая температура, она стонет и очень тяжело дышит.
– У Джули?! – резко переспросила Эвелин. Вечеринка неожиданно отошла на второй план. Она быстро повернулась, нашла глазами миссис Эйхерн и скользнула к ней.
– Прошу меня извинить, миссис…
Имя вылетело у нее из головы, но она продолжила:
– Моя маленькая дочь заболела. Я спущусь вниз, как только смогу.
Она повернулась и быстро пошла наверх, удерживая в памяти печальное зрелище клубов сигарного дыма в центре комнаты и звуки громкой беседы, грозившей плавно перерасти в отчаянный спор.
Включив свет в детской, она обнаружила Джули бьющейся в жару и издающей странные тихие стоны. Она дотронулась до щек дочери. Они горели. С восклицанием она засунула руку под одеяльце и нащупала там руку. Хильда сказала правду. Палец и кисть раздулись, а в центре была маленькая воспаленная ранка. "Заражение крови!" – застучало у нее в голове. Бинт сполз с ранки, и в нее попала грязь. Она порезалась в три часа – а теперь было одиннадцать. Восемь часов. Не может быть, чтобы инфекция распространялась так быстро! Она бросилась к телефону.
Доктора Мартина, жившего на соседней улице, не было дома. Семейный врач Фулк не брал трубку. Она ломала голову, придумывая, кому бы позвонить, в отчаянии набрала номер своего отоларинголога и яростно кусала губы, пока он искал в справочнике номера практикующих врачей. Эта минута показалась ей бесконечно долгой; она слышала громкие, доносившиеся снизу голоса, – но сейчас она находилась в другом мире, в иной Вселенной… Через четверть часа ей удалось наконец дозвониться до врача, который раздраженно с ней переговорил, рассердившись на то, что его подняли с постели среди ночи. Она побежала обратно в детскую и, взглянув на руку, обнаружила, что та распухла еще сильнее.
– Господи! – крикнула она, встала на колени рядом с постелью Джули и погладила дочь по голове, чтобы хоть как-то ее успокоить. Ей показалось, что нужно – необходимо – принести сейчас же горячую воду; она поднялась и бросилась к двери, но кружева ее платья зацепились за резную спинку детской кроватки, и Эвелин снова упала на колени. Она изо всех сил дернулась вперед, бешено стараясь освободиться от нежданной помехи – кроватка дернулась, и Джули застонала. Затем – уже не так неистово – неловкими пальцами Эвелин нащупала шов на платье, оторвала весь кринолин и выбежала из комнаты.
В холле она услышала всего один громкий и настойчивый голос, но и он уже затих, когда она добежала до лестницы. Хлопнула входная дверь.
В поле ее зрения попал музыкальный салон. Там находились только Мильтон и Гарольд, растянувшийся на стуле; его лицо было бледным, воротник расстегнут, а челюсть двигалась неестественно свободно.
– Что случилось?
Мильтон с явным беспокойством посмотрел на нее.
– Маленькие неприятности…
Затем Гарольд заметил ее и через силу начал говорить.
– ‘Скорбил мою с’бственную к’зину в моем с’бственном д’ме! Проклятый нувориш ‘скорбил мою с’бственную к’зину…
– Том хотел проучить Эйхерна, а Гарольд вмешался, – пояснил Мильтон.
– Господи, Мильтон, – воскликнула Эвелин, – неужели ты не мог их остановить?!
– Я пытался; я…
– Джули заболела, – прервала она его, – у нее заражение крови. Уложи его спать, если это тебя не затруднит.
Гарольд посмотрел на нее.
– Джули больна?
Не обращая на него внимания, Эвелин стремительно удалилась из столовой, случайно бросив взгляд на ту самую большую чашу, все еще стоявшую на столе: лед растаял, и вода смешалась с остатками пунша, – у нее по спине от страха пробежал холодок… Она услышала шаги на лестнице – это был Мильтон, помогавший Гарольду подняться в спальню, – а затем услышала, как Гарольд бормотал себе под нос:
– Что она ск’зала, с Дж ли вс’ в п’рядке.
– Не пускай его в детскую! – крикнула она.
Последовавшие часы превратились в сумрачный кошмар. Доктор прибыл около полуночи и на протяжении получаса с помощью ланцета исследовал рану. В два часа он уехал, дав ей телефоны двух сиделок, которых можно было вызвать среди ночи, и обещав заехать еще раз в половине седьмого. У девочки действительно началось заражение крови.
В четыре часа, оставив Хильду ухаживать за дочерью, Эвелин ушла к себе в комнату; дрожа, она выскользнула из вечернего платья и бросила его в угол комнаты. Она надела обычное платье, вернулась в детскую и отправила Хильду варить кофе.
До девяти часов она никак не могла себя заставить заглянуть в комнату Гарольда, но когда все же пересилила себя и сделала это, то обнаружила, что муж уже проснулся и скорбно уставился в потолок. Он направил на нее взгляд своих пустых, налившихся кровью глаз. На мгновение она возненавидела его, и ненависть эта душила ее, она не могла произнести ни слова. Охрипший голос донесся до нее из постели:
– Который час?
– Девять.
– Проклятье! Я вел себя, как настоящий…
– Не в этом дело, – резко перебила его она. – У Джули заражение крови. Они хотят… – она поперхнулась. – …врачи думают, что она потеряет руку.
– Что?!
– Она порезалась об эту – эту чашу.
– Вчера вечером?
– Какое это имеет значение? – крикнула она. – У нее заражение крови, слышишь ты меня или нет?!
Он смущенно посмотрел на нее и сел в кровати.
– Я сейчас оденусь, – сказал он.
Вся ее злость куда-то испарилась; огромная волна усталости и жалости к нему накатила на нее. Все же, как ни крути, это было и его горе.
– Да, – равнодушно ответила она. – Думаю, так будет лучше.
IV
Если красота тридцатипятилетней Эвелин еще балансировала на грани, то после этого случая она внезапно окончательно решила покинуть ее. Небольшие морщинки на лице внезапно превратились в настоящие морщины, а на ногах, бедрах и руках быстро нарос заметный слой жира. Ее манерная привычка иногда стягивать брови вместе стала доминирующей – она морщилась, когда читала, когда с кем-нибудь разговаривала и даже когда спала. Ей исполнилось сорок шесть.
Как и во многих семьях, от которых отвернулись удача и радость, теплые родственные отношения между супругами плавно переродились в бесцветный антагонизм. В обычном состоянии муж и жена терпели друг друга – так, как терпят присутствие надоевшего старого стула. Эвелин немного беспокоилась, если Гарольд был нездоров; в основном же она старалась выглядеть веселой и довольной, скрывая свою подавленность и усталость от совместной жизни с разочарованным человеком.
Семейная партия в бридж окончилась, и она вздохнула с облегчением. В тот вечер она сделала ошибок больше обычного, но это ее нисколько не волновало. Просто Ирэн могла бы не говорить вслух, что пехота – особенно опасный род войск. Писем не было уже три недели, и хотя в этом не было ничего странного, она все равно нервничала; естественно, она не запоминала, какие трефы выходили из игры.
Гарольд поднялся наверх, поэтому она в одиночестве вышла на крыльцо подышать свежим воздухом. На улице царило яркое очарование лунного света, рассеянного по тротуарам и лужайкам; зевнув, она рассмеялась, припомнив одну из давних встреч "под луной". Удивительно: жизнь казалась когда-то всего лишь суммой текущих и будущих влюбленностей! Теперь же она выглядела как сумма текущих и будущих проблем…
Была проблема Джули – Джули было тринадцать, и она все болезненнее ощущала свое уродство, проводя дни напролет в одиночестве с книгой в своей комнате. Пару лет назад она так сильно испугалась перспективы предстоявшей ей учебы в школе вдали от дома, что Эвелин не смогла заставить себя отправить ее учиться, поэтому Джули росла в тени своей матери… Жалкая маленькая фигурка с искусственной рукой-протезом, который она даже не пыталась использовать и уныло таскала в своем кармане. Она брала уроки использования протеза, потому что Эвелин боялась, что она вообще разучится поднимать обе руки вместе; но после уроков, несмотря на то, что она с равнодушным послушанием иногда двигала протезом в угоду родителям, искусственная рука при первой же возможности вновь опускалась в карман платья. Некоторое время платья ей шили вообще без карманов, но Джули так подавленно и горестно целый месяц бродила по дому, что Эвелин не выдержала, сдалась и больше никогда не пыталась повторить неудачный эксперимент.
Проблема Дональда была в корне противоположной. Все попытки приблизить его к себе были тщетны, как и попытки отучить Джули слишком сильно опираться на нее. А с течением времени эта проблема и вовсе выпорхнула из ее рук: полк Дональда вот уже три месяца находился за границей.
Она снова зевнула – жизнь была делом молодых. Как же счастлива она была в молодости! Она вспомнила своего пони – его звали Вижу; и о поездке вместе с матерью в Европу, когда ей только исполнилось восемнадцать…
– Это и было счастье! – вслух обратилась она к луне. Затем вошла в дом; дверь почти уже закрылась, когда послышался шорох в библиотеке. Она вздрогнула.
Шумела Марта – единственная служанка, которую они еще могли себе позволить.
– Ах, это ты, Марта! – сказала она, немного успокоившись.
Марта быстро обернулась.
– Я думала, что вы уже наверху. Я только…
– Что-нибудь случилось?
Марта не решалась ответить.
– Нет; я… – видно было, что ей никак не стоялось на месте. – Принесли письмо, миссис Пайпер, а я его куда-то засунула.
– Письмо? Письмо для тебя? – спросила Эвелин и зажгла свет.
– Нет – для вас. Принесли вечером, с последней почтой. Я взяла его у почтальона, а в это время позвонили с черного хода. Оно было у меня в руках, поэтому я его оставила, должно быть, где-то здесь. Я думала, что тотчас же отыщу его…
– От кого письмо? От мистера Дональда?
– Нет; я думаю, что это была реклама или что-нибудь деловое. Конверт был длинный и узкий – вот что я запомнила.
Они начали осматривать музыкальный салон, заглядывая на подносы, на каминные полки; затем перешли в библиотеку и стали искать в книжных шкафах. Марта в отчаянии остановилась.
– Куда же оно подевалось? Я пошла прямо на кухню. Может, оно лежит где-нибудь в столовой?
Исполнившись надежд, она двинулась в сторону столовой, но сразу же обернулась, потому что услышала громкий, судорожный вздох хозяйки, стоявшей у нее за спиной. Эвелин рухнула в кресло, брови ее практически соединились в сплошную линию; она бешено моргала.
– Вам нездоровится?
Ответа не было целую минуту. Эвелин сидела молча, и Марта могла наблюдать, как ее грудь неестественно быстро вздымалась и опускалась.
– Вам нездоровится? – повторила Марта.
– Я в порядке, – медленно проговорила Эвелин. – И я знаю, где письмо. Можешь идти, Марта. Я знаю!
Недоумевая, Марта ушла, а Эвелин все так же осталась сидеть в кресле, – двигались только мускулы ее лица: сокращаясь и расслабляясь и сокращаясь снова. Она знала, где лежит письмо, – знала так хорошо, будто сама его туда положила. И она инстинктивно догадывалась, что это было за письмо. Конверт был длинным и узким, как реклама, но в углу большими буквами было написано: "Министерство обороны"; чуть ниже, буквами поменьше: "Официальное сообщение". Она знала, что оно лежит там, в той большой чаше, с ее именем, написанным синими чернилами снаружи и со смертью для ее бессмертной души внутри.
Ноги не держали ее; она пошла в столовую, мимо книжных шкафов, вошла в дверь. Через мгновение она нащупала выключатель и зажгла свет.