– Голубые глаза! – сказал Скотт миссис Роджерс. – Они ни о чем не говорят, но они прекрасны; а этот нос, и губы, и подбородок определенно аристократичны – по крайней мере мне так кажется, – извиняющимся тоном добавил он.
– О да, она – настоящая аристократка! – согласилась миссис Роджерс. – Ее дедушка был сенатором или политиком… в общем, кем-то в одном из южных штатов. А ее отец выглядит, как настоящий аристократ! Да, они настоящие аристократы; это действительно аристократическая семья!
– Но энергии ей, кажется, не хватает.
Скотт смотрел, как желтое платье то исчезало, то появлялось из-за спин танцующих.
– Она не очень-то любит двигаться. Странно, что она так хорошо танцует. Она помолвлена? Кто тот мужчина, который так упорно перехватывает ее в танце, вон тот, который так грубо засовывает свой галстук под воротник и щеголяет в пиджаке с дивными косыми карманами?
Его сердила настойчивость этого молодого человека, и его сарказму явно не хватало объективности.
– А, это… – Миссис Роджерс подалась вперед, и кончик ее языка явственно показался между губ. – Это же О’Рурки-младший! Кажется, он в нее влюблен.
– А мне кажется, – неожиданно заявил Скотт, – что я все-таки попрошу вас представить меня, если она окажется рядом, когда кончится музыка.
Маленькая, нервная, уже начинающая полнеть миссис Роджерс и кузен ее мужа Скотт Кимберли, черноволосый молодой человек чуть ниже среднего, поднялись со стульев и взглядами поискали в толпе танцующих Янси. Скотт был сиротой – сиротой с полумиллионом собственных денег, и в этом городе он оказался по одной простой причине: он опоздал на поезд. Они искали ее еще несколько минут, но тщетно. Янси и ее желтое платье больше не мелькали среди танцоров.
Стрелки часов показывали половину одиннадцатого.
II
– Добрый вечер, – говорил ей в этот момент отец, проглатывая слоги. – Кажется, это уже вошло в привычку?
Они стояли у боковой лестницы, и за его плечом через стеклянную дверь Янси могла видеть с полдюжины мужчин, сидевших вокруг столика в баре со знакомым ей веселым блеском в глазах.
– Может, пойдешь, посмотришь на танцы? – предложила она, улыбаясь и подчеркивая светское равнодушие, которого она совсем не чувствовала.
– Благодарю, но только не сейчас!
Достоинство, с которым он это произнес, было немного преувеличенным, чтобы вызвать доверие.
– Просто выйди и осмотрись, – настаивала она. – Все сегодня здесь, и я хотела кое о ком с тобой поговорить.
Это было не слишком хорошо придумано, но ничего лучше ей в голову не пришло.
– Я очень сомневаюсь, что там найдется что-нибудь интересное для меня, – выразительно произнес Том Боуман. – Я заметил, что по каким-то надуманым причинам меня все время вытаскивают отсюда, отрывая от жизни не менее чем на полчаса, словно я ребенок, который не может сам за собой уследить.
– Я просто прошу тебя немного там побыть!
– Ты очень заботлива, спасибо! Но как раз сегодня мне крайне интересна происходящая именно здесь беседа!
– Пойдем, папа!
Янси со всем возможным очарованием взяла его под руку, но он тут же освободился, подняв локоть, – и рука Янси свободно упала.
– Боюсь, я вынужден отказаться.
– Прошу тебя, – чуть более настойчиво сказала она, стараясь не показывать, как ее раздражает необычно долгий спор, – ты пойдешь осмотришься и, если тебе там не понравится, просто уйдешь.
Он покачал головой:
– Нет, спасибо.
Затем, не говоря ни слова, он резко развернулся и вернулся в бар. Янси пошла обратно на танцплощадку. Как ни в чем не бывало, она окинула взглядом толпу стоявших молодых людей и после недолгого размышления проворковала оказавшемуся рядом с ней юноше:
– Потанцуем, Карти? Я не знаю, где мой партнер…
– Буду рад, – искренне ответил Карти.
– Ужасно любезно с твоей стороны!
– С моей? Напротив – с твоей!
Она бросила на него равнодушный взгляд. Она очень рассердилась на отца. На следующее утро за завтраком она, конечно же, сможет сколько угодно распространять вокруг себя пламенный холод и недовольство; ну а сегодня вечером ей оставалось лишь ждать и надеяться, что, случись самое худшее, отец по крайней мере останется в баре до окончания танцев.
Откуда-то из-под ее локтя неожиданно возникла миссис Роджерс, которая жила по соседству с Боуманами. Рядом с ней был какой-то незнакомый молодой человек.
– Янси, – сказала миссис Боуман с вежливой улыбкой, – позволь представить тебе мистера Кимберли. Мистер Кимберли находится у нас в гостях, и мне бы очень хотелось вас познакомить!
– Я так рада! – вежливо и нараспев произнесла Янси.
Мистер Кимберли предложил мисс Боуман потанцевать, на что мисс Боуман равнодушно согласилась. Как и подобало, они взялись за руки и начали танец как раз вовремя, вступив в толпу танцующих вместе со вступлением в музыкальную тему барабанного ритма. И сразу же Скотту показалось, что комната и кружащиеся по ней пары обратились в какой-то серый фон, на котором осталась лишь она. Яркие лампы танцевального зала, ритмы музыки, повторявшиеся парафразы, лица множества девушек, красивые, непримечательные или смешные, слились в некий статичный монолит, словно все они собрались сюда в качестве свиты для томных глаз и движущихся в танце ножек Янси.
– Я все время на вас смотрел, – просто сказал Скотт. – Кажется, вам здесь скучно?
– Неужели? – Ее голубые глаза вдруг с радостным интересом приоткрылись и стали похожи на нежные ирисы. – Какой кошмар! – добавила она.
Скотт рассмеялся. Она воспользовалась такой выразительной фразой и даже не улыбнулась – конечно, она вовсе не хотела придать ей оттенок правдоподобия. Из многих уст он уже слышал самые модные словечки этого сезона: "горячо", "шикарно" и "здорово", примененные кстати и некстати, но еще никогда ему не доводилось слышать слово, полностью лишившееся своего буквального значения. В устах этой чопорной юной красавицы все звучало очаровательно.
Танец окончился. Янси и Скотт направились к стоявшему у стены дивану, но сесть на него им не удалось, – раздался визгливый смех, и жилистая девица, тащившая за собой смущенного кавалера, затормозила прямо перед ними и плюхнулась как раз туда, куда они только что собирались устроиться.
– Как грубо! – заметила Янси.
– Думаю, ей можно найти оправдание.
– Для девушки с такими коленками оправданий быть не может!
И они уселись на двух неудобных жестких стульях.
– Откуда вы приехали? – спросила она у Скотта с вежливым безразличием.
– Из Нью-Йорка.
Услышав это, Янси соблаговолила остановить свой взгляд на молодом человеке по крайней мере на десять секунд – впервые за все время их знакомства.
– А кто был тот джентльмен с невидимым галстуком, – довольно бесцеремонно спросил Скотт, чтобы заставить ее взглянуть на него еще раз, – который буквально вас осаждал? Я никак не мог отвести от него взгляда. Он также занимателен, как и его одежда?
– Не знаю, – протянула она. – Мы с ним всего неделю помолвлены…
– О господи! – воскликнул Скотт; на лбу у него показались капельки пота. – Прошу прощения! Я не…
– Я просто пошутила, – перебила она его, рассмеявшись и вздохнув. – Мне было интересно, что вы на это скажете?
Затем они рассмеялись вместе, и Янси продолжила:
– Я ни с кем не помолвлена. Я ужасно непопулярна! – Ее голос оставался все таким же томным, и это противоречило значению ее слов. – Никто никогда не захочет взять меня в жены!
– Какая жалость!
– Но это правда! – проворковала она. – Ведь мне постоянно нужны комплименты, потому что я не могу без них жить, но никто уже не считает меня даже симпатичной, и как мне теперь жить – я не знаю!
Давно уже Скотту не было так весело.
– Прекрасное дитя, – воскликнул он, – бьюсь об заклад, что с утра и до вечера вы не слышите ничего, кроме комплиментов!
– Нет-нет! – ей явно нравился этот разговор. – Я никогда не слышу комплиментов, если только сама на них не напрашиваюсь.
"Все так же, как и всегда, – размышляла она, оглядывая зал в одном из свойственных ей припадков пессимизма. – Все те же ребята трезвые, и те же пьяные; все те же старухи сидят у стен, только рядом с ними теперь сидят еще две-три девушки, танцевавшие в прошлом году".
Янси достигла той стадии, когда все эти танцы в клубе казались ей почти что абсолютной глупостью. Раньше все было похоже на волшебный карнавал, на котором изысканные и непорочные девы, напудренные до последней степени розовости, демонстрировали себя очаровательным незнакомцам; теперь же картина поблекла и превратилась в средних размеров зал, в котором с редким бесстыдством демонстрировались ничем не прикрытые порывы явных неудачниц. Как много изменилось за эти несколько лет! Но ведь сами танцы вовсе не изменились, если не считать перемены фасона манжет или новых сальто в оборотах речи.
Янси была готова выйти замуж.
Между тем целая дюжина замечаний и вопросов так и не сорвались с губ Скотта Кимберли, потому что им помешало появление извиняющейся миссис Роджерс.
– Янси, – сказала она, – наш шофер только что позвонил и сказал, что машина сломалась. Не могли бы вы с отцом нас подвезти? Если это не очень удобно, пожалуйста, не стесняйся и скажи…
– Я уверена, что папа будет ужасно рад вам помочь! В машине всем хватит места, потому что я поеду с друзьями.
"Будет ли отец в полночь в состоянии хотя бы выйти отсюда самостоятельно?" – подумала она.
Но ведь он водит машину в любом состоянии – кроме того, людям, просящим подвезти, не очень-то приходится выбирать, с кем ехать.
– Замечательно! Большое вам спасибо, – сказала миссис Роджерс.
Затем миссис Роджерс удалилась со сцены, ведь она только что миновала тот игривый возраст, когда замужние дамы считают, что они все еще молоды и являются persona grata для молодежи; она вступила в самое начало возраста, когда собственные дети уже тактично дают понять, что такое убеждение не соответствует действительности. В этот момент заиграла музыка, и неудачливый молодой человек с белыми пятнами на красной физиономии вновь возник перед Янси.
Прямо перед окончанием последнего перед перерывом танца Скотт Кимберли перехватил ее в очередной раз.
– Я вернулся, – начал он, – чтобы сказать вам, что вы прекрасны!
– Не верю, – ответила она. – И кроме того, вы всем это говорите!
Мелодия стремительными порывами неслась к финалу; затем они наконец-то уселись на удобном диване.
– Я уже три года никому этого не говорил, – сказал Скотт.
На самом деле не было никаких причин говорить о трех годах, но каким-то образом это прозвучало убедительно для них обоих. Ее любопытство зашевелилось. Ей стало интересно знать, что собой представляет Скотт? Она стала лениво, как бы нехотя расспрашивать его: начала с его родства с Роджерсами, а закончила – он даже и не заметил, как они до этого дошли, – выслушав от него подробное описание его квартиры в Нью-Йорке.
– Мне хочется жить в Нью-Йорке, – сказала она ему, – на Парк-авеню, в одном из этих красивых белых домов, в которых квартиры по двенадцать комнат и стоят целое состояние!
– Да, и я бы тоже этого захотел, если бы был женат. Я думаю, Парк-авеню – одна из самых красивых улиц на свете, потому что на ней нет никаких чахлых парков, которые всегда стараются насадить в городе, чтобы создать искусственное ощущение природы.
– Да, согласна, – сказала Янси. – Мы с отцом ездим в Нью-Йорк раза три в год. И всегда останавливаемся в "Ритце".
Это было не совсем так. Обыкновенно она раз в год вымаливала у отца – которому вовсе не хотелось что-то менять в своем спокойном существовании – поездку в Нью-Йорк, уверяя его, что просто обязана провести неделю, глазея на витрины магазинов, расположенных по Пятой авеню, распивая чаи с прежними школьными подругами из "Фармовер" и иногда принимая приглашения в театры и на обеды от студентов Йеля или Принстона, случайно оказавшихся в городе. Это было очень приятное время, – каждый час приобретал свой цвет, и жизнь была наполнена ими до самых краев: танцы в "Монмартре", обеды в "Ритце", где кинозвезды или знаменитые дамы из высшего света сидели за соседними столиками, или же просто мечты о том, что бы она купила у Хемпеля, у Уокса или у Трамбла, если бы в доходах ее отца присутствовало еще несколько дополнительных ноликов с правильной стороны. Она восхищалась Нью-Йорком с неутихающей пылкой страстью – восхищалась им так, как могут восхищаться лишь девушки с Юга или со Среднего Запада. На его веселых базарах она чувствовала, что душа ее взмывает ввысь от бурного наслаждения, потому что для нее в этом городе не было ничего безобразного, ничего низкого, ничего безвкусного.
Она жила в "Ритце" лишь однажды. Гостиница "Манхэттен", где они обычно останавливались, закрылась на ремонт. Она знала, что ей больше никогда не удастся уговорить отца остановиться в "Ритце".
Через мгновение она попросила принести бумагу, карандаш и нацарапала записку мистеру Боуману; она написала, что ему придется отвезти миссис Роджерс и ее гостя домой "по их просьбе", и это она подчеркнула. Она надеялась, что ему удастся "не упасть в грязь лицом". Записку она передала с официантом. И перед началом следующего танца записка была ей возвращена с краткой надписью "О. К." и инициалами отца.
Остаток вечера пролетел быстро. Скотт Кимберли перехватывал ее во время танцев так часто, как только позволяли приличия, и непрерывно уверял ее в ее вечной и неземной красоте, чего, не без капризного пафоса, она от него и требовала. Кроме того, он еще и слегка подшучивал над ней, но, кажется, ей это не нравилось. Как и все нерешительные и неуверенные люди, она и не подозревала, что была нерешительной и неуверенной. Она не совсем поняла, когда Скотт сказал, что личность ее пребудет на Земле даже тогда, когда она станет так стара, что уже перестанет думать об этом.
Больше всего ей нравилось говорить о Нью-Йорке, и каждый из их кратких разговоров рождал в ее памяти картину метрополиса, о котором она и думала, глядя через плечо Джерри О’Рурка, Карти Брэйдена или еще какого-нибудь щеголя, к которому, как и ко всем остальным, она была совершенно равнодушна. В полночь она послала отцу еще одну записку, в которой написала, что миссис Роджерс и ее гость уже ждут его на крыльце у дороги. Затем, надеясь на лучшее, она вышла из дверей в звездную ночь и уселась в "родстер" Джерри О’Рурка.
III
– Спокойной ночи, Янси!
Вместе со своим провожатым она стояла у бордюра перед небольшим оштукатуренным домом, в котором жила. Мистер О’Рурк пытался придать романтическое значение своим словам, растягивая гласные ее имени. Вот уже несколько недель он пытался развить их отношения, почти насильно стараясь вложить в них чувство; но равнодушие Янси, служившее ей защитой практически от всего, неизменно сводило все его усилия к нулю. Джерри О’Рурк был пройденным этапом. В его семье, конечно, водились деньги, но сам он работал в брокерской конторе, как и все остальные представители нынешнего молодого поколения. Он продавал акции – акции тогда были чем-то новым; в дни бума недвижимость тоже была новинкой; затем новостью стали автомобили. А теперь в моде были акции. Их продавали молодые люди, которые не нашли своим силам никакой другой области применения.
– Пожалуйста, не беспокойся, дальше я дойду сама. – Затем, когда он уже нажал на сцепление: -Увидимся!
Через минуту с залитой лунным светом улицы он свернул в боковой переулок и исчез, но грохот мотора еще долго раздавался в ночи, как бы заявляя, что пара дюжин усталых обитателей этого квартала не занимала в его радужных мечтах абсолютно никакого места.
Задумавшись, Янси присела на ступеньки крыльца. У нее не было ключа, так что надо было ждать отца. Через пять минут на улице показался "родстер" и с преувеличенной осторожностью остановился у большого соседнего дома Роджерсов. Успокоившись, Янси встала и медленно пошла по тротуару. Дверца автомобиля открылась, и Скотт Кимберли помог выйти миссис Роджерс; но, проводив ее до крыльца, Скотт Кимберли, к удивлению Янси, вернулся к машине. Янси была достаточно близко, чтобы заметить, что Скотт сел за руль. Когда автомобиль подъехал к дому Боуманов, Янси заметила, что отец занимает все заднее сиденье и смешно качает головой, борясь с наваливавшейся на него дремотой. Она застонала. Роковой последний час не прошел для него даром, – Том Боуман опять проиграл битву с алкоголем.
– Привет! – воскликнула Янси, подойдя ближе.
– Янси! – пробормотал родитель, неудачно симулируя оживленную приветливость; его губы сложились в обворожительную ухмылку. – Ваш отец не очень хорошо себя чувствует и позволил мне вести машину, – весело объяснил Скотт, выйдя из авто и подойдя к девушке. – Отличная машина. Давно уже у вас?
Янси рассмеялась, но не слишком весело:
– Он может двигаться?
– Кто не может двигаться? – оскорбленно осведомился голос из машины.
Скотт уже стоял у дверцы:
– Позвольте помочь вам выйти, сэр?
– Я м’гу выйти. Я с’м м’гу выйти, – ответствовал мистер Боуман. – Пр’сто пожал’ста, под’иньтесь немн’жко, и я см’гу выйти. Кто-то, должно быть, налил мне несвежий виски.
– Видимо, их было несколько, – холодно и резко парировала Янси.
Мистер Боуман на удивление легко добрался до бордюра, но это был мнимый успех, потому что он тотчас же решил опереться на нечто, видимое лишь ему одному, и от падения его спасла лишь быстро подставленная рука Скотта. Мужчины пошли за Янси; она шла к дому в состоянии исступленной ярости и смущения. А вдруг молодой человек решит, что подобные сцены повторяются здесь каждую ночь? Янси чувствовала себя униженной из-за того, что сама присутствовала при этом. Если бы ее отца каждый вечер доставляла до постели пара дворецких, она бы, вероятно, даже гордилась тем, что он может себе позволить подобные кутежи; но только подумайте: ей самой приходится помогать ему добираться до кровати, на ней лежат все заботы и тревоги! И наконец, она была рассержена тем, что здесь оказался Скотт Кимберли; ее раздражала его готовность помочь.
Дойдя до облицованного кирпичом крыльца, Янси поискала в карманах жилета Тома Боумана ключи и отворила дверь. Через минуту хозяина дома усадили в кресло.
– Благодарю вас, – сказал он, на мгновение протрезвев. – Садитесь. Не хотите выпить? Янси, дорогая, принеси нам немного печенья и сыра, если они у нас есть!
И Янси, и Скотт рассмеялись над бессознательной холодностью этой фразы.
– Тебе пора спать, папа, – сказала она; раздражение боролось в ней с вежливостью.
– Принесите мне гитару, – предложил он, – я вам что-нибудь сыграю!
Если не считать подобных вечеров, гитары он не касался уже лет двадцать. Янси повернулась к Скотту:
– С ним все будет в порядке. Большое спасибо. Через минуту он будет дремать, а когда я поведу его спать, он будет кроток, как ягненок.
– Ну, что ж…
Вместе они подошли к двери.
– Устали? – спросил он.
– Нет, нисколько.
– Тогда, пожалуй, я бы попросил у вас позволения остаться еще на пару минут, пока вы не убедитесь, что с ним все в полном порядке и он действительно уснул. Миссис Роджерс дала мне ключ от дома, так что я не потревожу ее, если вернусь чуть попозже.