По всей России, как гром, проносится весть о гибели императрицы Екатерины и наследника престола Павла Петровича во время морского смотра от бури. Пугачев побеждает, вступает в Москву и садится на древнем троне царей московских и императоров всероссийских.
Содержание:
ПРЕДИСЛОВИЕ к первому изданию 1924 года 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 22
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 45
СТАТЬ РУССКИМ ЖЮЛЬ ВЕРНОМ 83
Библиография сочинений М. К. Первухина 84
Пугачев-победитель.
ПРЕДИСЛОВИЕ к первому изданию 1924 года
Обычно авторы фантастических романов помещают их действие в будущих временах, где ничто не ограничивает полета их фантазии. Более редки фантастические романы из прошлого. В этих случаях авторы или уходят в темную глубь веков, или избирают местом действия условные, вымышленные страны, чья жизнь лишь отдельными чертами напоминает ту или другую эпоху в той или другой стране.
Автор "Пугачева-победителя", назвавший свой труд "историко-фантастическим романом", выполнил смелый и совершенно неиспользованный замысел. Местом действия своего романа он выбрал вполне определенную страну во вполне определенную историческую эпоху, - Россию во время пугачевщины.
Стоя первоначально, лишь с легкими отступлениями, на почве исторической действительности и широко развернув перед глазами читателя яркую картину разбушевавшегося народного моря с самим самозванным "анпиратором... Пугачевым и множеством мелких "анпираторов", работавших под его руку в глухих углах, автор, дойдя до осады Пугачевым Казани, внезапно и круто сворачивает с исторических рельсов в область воображения.
По всей России, как гром, проносится весть о гибели императрицы Екатерины и наследника престола Павла Петровича во время морского смотра от бури. Пугачев побеждает, и самозванный "анпиратор Петра Федорович", вознесенный народным шквалом, возглавитель того русского бунта, который Пушкин назвал "бессмысленным и беспощадным", вступает в Москву и садится на древнем троне царей московских и императоров всероссийских.
Что было бы, если бы в свое время Пугачев победил?
Этот вопрос не однажды приходил в голову нам, русским, судьбой обреченным увидеть нашу Россию побежденной Вторым "университетским Пугачевым", который, кроме "свободы... и "власти бедных", этих старых испытанных средств затуманивать разум народный, принес с собой яд много сильней, - учение Карла Маркса, то зелье, каким, по счастью для тогдашней России, еще не располагал Емельян Пугачев.
На этот вопрос, возникший вдруг из глубины прошлого и ставший таким неожиданно острым для нас и в наши дни, дает нам ответ автор предлагаемого романа.
В его исторической фантазии мы переживем снова, хотя и в иной обстановке, развал, муки и судороги России. Мы увидим неведомо откуда пришедшего самозванного повелителя России с его каторжными сподвижниками, пирующего в кремлевских палатах. Мы увидим и их "Государственное строительство".
Перед нами пройдут, как в зеркале, все те силы, - и разрушительная, и целебная, - которые таились и таятся спокон века в глубине русской души.
И зрелище их, сплетенность в смертельной борьбе на страницах этой книги, зажжет нас особым и острым трепетом, ибо не снова ли в наше время силы Света и силы Тьмы боролись и борются перед нами за Россию!
Но не дано Тьме победить Свет навсегда, как не победила Тьма и в этом романе, который дает нам увидеть бесславный конец злых и спасение Российского государства.
Мы знаем заранее, что эта книга останется мертвой для тех, для кого "Родина... и "Россия... - пустой звук. Но тебе, русский читатель, в ком течет русская кровь и бьется русское сердце, она скажет многое.
Если в тот час, когда ты будешь читать эти страницы, не пошлет еще Бог совершиться нашей русской надежде, храни в себе упорно ее пламень и, закрывая оконченную книгу, повтори с верой ее последние слова!
Россия будет!
Сергей КРЕЧЕТОВ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Левшин долил темным, густым вином свой только что наполовину опорожненный серебряный дорожный стакан в виде невысокой стопки, выпил глоток, с наслаждением прополоскал ноздри табачным дымом из любимой фарфоровой трубки, вывезенной им еще во дни императрицы Елизаветы из Саксонии, побарабанил пальцами по краю стола и потом сказал стоявшему перед ним в почтительной позе старику-управляющему:
- Высыпай свою торбу!
- Што прикажете, батюшка-барин? - осведомился управляющий.
- Выкладывай, говорю, все!
- Насчет чево, то есть, батюшка-барин?
- Все, что знаешь. Только, смотри у меня! Чтобы начистоту! Вилять хвостом нечего! Ты меня знаешь. Я шуток не люблю...
- Какие тут шутки?! - возразил управляющий - Да разве я посмел бы дозволить себе с вашей милостью. Слава тебе, господи, хоша сам я и не знатнова роду, а всего только вольноотпущенный крестьянин их сиятельства, князя Ивана Александровича Курганова, однако обращение понимаю, што и как. А вашу милость, батюшка-барин, кто ж не знает? Левшины-господа по всему уезду известные. Опять же, ваша милость у наших князей своим человеком были. Я вашей милости услужал еще при покойной государыне.
- Ладно! Ты мою милость оставь в покое. Зубы у моей милости не ноют: заговаривать не требуется. Докладывай, говорю. Только начистоту, без утайки!
- Да мне што, батюшка-барин? Я - как на духу...
Я для вашей милости хоть разопнусь Я за своих господ-благодетелей сейчас на мученье пойду, хоша мне вольная и дадена милостью еще покойного князя Александра Петровича... А только надо бы мне раньше-то знать, чего вашей милости угодно. А я вашей милости…
- Не пой. По пунктам тебя допрашивать, что ли?
- И точно, по пунктам, - обрадованно закивал головой управляющий.
- Тебя Анемподистом кличут?
- Анемподистом, ваша милость. При выходе на волю получил и хвамилию: Анемподист Васильев, сын Кургановский. Как мы спокон веков - кургановские...
- Господа куда уехали? И когда?
- Сказано было нам, што по делам в Казань-город, будто к сродственникам, то есть, к господам Лихачевым...
- Юрочка! Слышишь? - кивнул Левшин лежавшему на диване и рассеянно перелистывающему какую-то книгу в тисненом золотом сафьяновом переплете молодому человеку. - Разве твои в Казани сейчас?
- Дядя Никита там должен быть! - откликнулся молодой человек. - А я тут прелюбопытную вещь сыскал. Объяснение в любовных чувствованиях кавалера де Граммона к одной прелестной даме, каковая, будучи весьма знатной персоной и придворной дамой королевы французской, переоделась простой пастушкой…
- Ну тебя к черту, со всеми твоими кавалерами и прелестницами! - сердито выругался Левшин. - Тут каша такая заваривается, что, может быть, всему государству расхлебывать придется, а ты…
Анемподист переступил с ноги на ногу, вздохнул и потупился.
- Когда, говоришь, уехали господа? - повторил вопрос Левшин, прихлебывая вино.
- На той неделе в пятницу! - встрепенулся управляющий. - Живо так уложились, только самое нужное и забрали. Сами налегке тронулись, дормез да три подводы всего с вещами, а следом я обоз снарядил: одиннадцать подвод всего. Сынишка мой, Лукашка, повел. Надо бы ему вернуться, да нету што-то… А князек молодой, Петр Иванович, оченно уж упирался. Не хотелось ему, видно, уезжать-то…
- С девкой какой спутался, что ли? - усмехнувшись, осведомился Левшин, снова набивая трубку.
- Есть тот грешок, ваша милость. Грунькой зовут девчоночку. Птичницы дочка богоданная, а кто в отцах ходил, того, поди, и сама птичница не ведает...
- Ну, ладно. Дальше!
- А што дальше-то, батюшка-барин?
- Мужики как?
По изрезанному морщинами лицу управляющего пробежала зыбь. Серые глаза спрятались в узкие щелки припухших красных век.
- Насчет чего, то есть? Ежели касательно Груньки…
- Дурака валяешь! - окрикнул Левшин. - Брось, Анемподист. Я спрашиваю, как держится мужичье?
- Да так... Одно слово - держатся.
- Волнуются?
- Шушукаются - это верно. А волнениев, слава богу, не было. Вот, насчет барщины, ну, правду нужно сказать - большая-таки заминка выходит... Отлынивают, черти. Уж я их и так, уж я их и сяк...
Левшин вскинул испытующий взор на морщинистое лицо старика. Ему показалось, что перед ним стоит безглазый. И есть глаза, и словно нету их.
- Ой, придется мне тебя, анафему, арапниками поподчевать, - глухо вымолвил Левшин. - Ой, не шути, говорю!
- Гос-поди! - ахнул управляющий. - Да за што, ваша милость? Да рази я… Да разрази меня молонья…
- Не виляй хвостом. Говори все! Смутьяны водятся?
- Это вы, ваша милость, насчет новоявленнаго анпиратора?
- Догадался-таки, наконец? Насчет Емельки Пугачева!
- Так што, осмелюсь доложить вашей милости, - слушок есть. Народ наш - сами знаете, какой народ. Ему скажешь чистую правду - в ем веры-то и нету. А какая-нибудь бабка-шептуха с пьяных глаз нашепчет, - он и верит...
- Ждут Емельку, что ли?
- Есть тот слушок: будто анпира... то есть, этот самый Емелька - с агромаднейшим войском всенародным - намеревается вскорости город Казань взять под свою руку. И так это объясняют, што, мол, наскучило ему по Заволжью разгуливать, хоша простор и большой, но, между протчим, толку из этого не выходит. Так, вот, понадобилась ему Казань-город. А с Казани, мол, прямым трахтом - на Москву.
- Ежели еще его туда, пса смердящего, пустят! - скрипнув зубами, глухо вымолвил Левшин.
- Истинное ваше слово, батюшка-барин! - зачастил староста. - Воистину, - пес смердящий и шелудивый. Одно слово - каторжная душа. Ево бы, подлеца, на четыре части... А только у царских енералов с ним што-то неуправка выходит. Послала матушка-анпиратрица против ево бригадира, а он, Емелька, степным волком обернулся да этова самова бригадира изловил и весь московский гренадерский полк с им.
- Какой там "весь полк...?! - фыркнул презрительно Левшин. - Триста человек всего было. В ловушку попали. Сонными Емелька захватил подлецов...
- Но, промежду прочим, с енерала-то кожу содрал! - с чуть заметным ехидством вставил Анемподист. - А которые солдаты - так те сейчас же под ево руку... А офицерей перевешали.
- Не тяни волынку! Придет и его черед. За все расплатится!
- Ну, а еще слушок такой есть, што, мол, ежели анпиратор... то бишь, Емелька, скажем, да будет идти Казань-город брать, то ему наших мест никак не миновать. Большая-то дорога верст двенадцать от Кургановки всего. Ну, вот и пошел сполох по всему уезду. Народ-то черный только шушукается да глазами мигает, а которые господа благородные да по купечеству, так те, известно, в испуг большой приходят. Вот, ваша милость, вы про наших господ спрашивали… А разе они одни выехали? Ляпины-господа еще три месяца тому назад всполошились да прямиком и махнули в Москву. Даром што барыня Анна Семенна при последнем, можно сказать, издыхании была, - и ту поволокли. Опять же, Щенятины-господа. А еще Горбатовы... Да теперь, ваша милость, во всем уезде, почитай, никого из настоящих господ не осталось. Так, мелкота какая, ну, та сидит. У ково, скажем, десятка полтора дворов, и сотни душ не набежит, - и те выезжают.
Все лицо Анемподиста покрылось сетью мелких морщинок. Серые глаза лукаво засветились
- Чего ты? - воззрился Левшин.
- Да больно уж чудно, ваша милость! - хихикнул старик.
- Чего тебя разбирает-то?
- Княгиня Суровская, ваша милость, - сама уехамши, и всех своих шпитонок увезла, а заместо себя в имении птицу заморскую управлять оставила...
- Чего плетешь-то?
- Побей бог, если плету! Попкою птицу-то звать. Птичка невеличка, но, промежду протчим, от господа дар дан: то есть, так-то ругается, што ай-аяй! Даже матерными словами. Я-т-теб-бя, орет, запор-рю!
- Ну?
- Ну, вот, говорю, замест себя и оставила. А старосте наказ дала: приходить в господский дом кажинный день да о всех делах попугаю и докладывать. Он, мол, все запомнит, а потом мне доложит... Ха-ха-ха… А мужики взяли да привели знахаря одного, а тот попке этой самой язык-то и отрезал. Ну, попка-то и онемел. Ха-ха-ха.
- Дикари! - буркнул Левшин, потом деловито осведомился: - Пугачики не показываются?
- Бог миловал пока что. На хуторе у Сенегурова купца были на прошлой неделе. Верст до ста будет отседова. Приказчика забили, приказнице из брюха кишки выпустили, так, для смеху... Девок и баб всех перепортили. Ну, работники, конешно, с ними, то есть, с пугачиками, под одну руку. Им што? Скот перерезали, хутор спалили, а потом - айда, ребята!
- Мерзавцы! Ну, Михельсон их проучит.
- Енарал Михельсон? - оживился управляющий. - Здорово, говорят, чосу им задает!
Юрий Николаевич Лихачев спустил ноги с дивана и со смехом крикнул:
- Нет, это прелестно! Ты только послушай, Костя! Понимаешь, какая штука? Эта самая Дорина пообещала влюбленному в нее кавалеру де Граммону осчастливить его своей любовью и назначила ему тайное свидание в темном гроте, в парке, а ее кузина Коринна, которая давно вздыхала по кавалеру, воспользовалась этой оказией...
- Ну их всех к чорту! Не до них! - отозвался Левшин. - У них, во Франции, поди, пугачиков не водилось и не водится... А мы тут, как на крыше горящего дома, сидим...
- Рассказывай дальше! - обратился он после минутного молчания к управляющему. - К духовенству народ как относится? С почтением?
- В церковь ходют.
- Батьку-попа слушают?
- Ништо...
- Ну, а насчет властей? Насчет самой государыни? Да нечего тебе мяться! Не отвертишься от меня!
- А я и не думаю! - обиженно ответил управляющий. - Но што сказать - того не ведаю. Конешно, разговаривают много. Всево не переслушаешь...
- О чем говорят? Начистоту!
- Да вот, насчет неправильности... Насчет нравов, то есть. По-ихнему так выходит, что настоящей правильности, мол, нету. Первое дело - почему, мол, на царском престоле - баба сидит? Ежели, мол, царь - так царь. Чтобы настоящий анпиратор…
- Так! Дальше!
- А еще - почему, мол, немка? Ну, и еще всякое...
- Развязывай язык. Все говори!
- Да я - што же? Приказываете, так я могу... Насчет крепостного права больше... Што это, мол, за порядок? В других странах все мужики вольные, а у нас сколько там мельенов в крепостных сидят... А анпиратор... Емелька, то есть, всем волю обещает. И землю. И штобы насчет веры… То есть, штобы по-старинному было. Как до Никона…
Лихачев, рассеянно прислушивавшийся к беседе, пожал плечами, поправил лежавшую в углу дивана расшитую подушку с кистями, улегся и опять углубился в захватившее его чтение. Его мысль унеслась в далекую и такую прекрасную Францию с ее великолепными замками, парками с фонтанами живой воды и беломраморными статуями, где по аллеям и лужайкам разгуливают изящно одетые кавалеры и прелестные дамы. Лукавая Коринна, обманом отнявшая кавалера де Граммона у своей кузины, легкой птичкой мчится по лужайке от гонящегося за ней маркиза де Сент-Губэр. А из окон замка льются нежные звуки флейты, на которой играет граф де Монтолон...
- Подметные письма были? - снова приступил к допросу управляющего Левшин.
- Не… то есть, были! Еще при господах! - отозвался Анемподист. - Ночевал один какой-то, да и оставил Петру Лысиковых: раздашь, мол, ребятам. А Петр возьми, да и понеси к причетнику. Так оно наружу и вышло… А как дошло до князя Ивана Александровича, господина нашега, то тут тебе и начался сполох... А листки они отобрали и с собой увезли.
Левшин встал и прошелся по комнатам, заложив руки за спину. Гулко отдавался стук окованных медными подковками каблуков по доскам пола. Звенели шпоры.
Он подошел к большому окну, сквозь мелкие и мутные стекла которого виднелся старый, запущенный фруктовый сад, и, задумавшись, вполголоса пропел:
- Гром победы раздавайся...
Остановился. Нагнул голову: увидел на стекле глубокую царапину. Кто-то, когда-то - пробовал об стекло алмаз. Выписаны две буквы "Ан..".
Пожал плечами и, еще понизив голос, пропел вторую строку.
- Веселися, храбрый росс!
Громко рассмеялся злым смехом.
- Чего ты? - окликнул его с дивана Юрий Лихачев.
- Разве не слышишь? Пою: веселися, мол, храбрый росс!
- А-а… - протянул лениво молодой человек и опять углубился в чтение французской книжки.
Левшин круто повернулся к стоявшему с выжидательным видом управляющему:
- Грамотные есть?
Анемподист, подумав, начал загибать корявые пальцы:
- Карла Иванович, который садовник, дюже грамотный. На всяческих языках говорит. Раз... Потом, конешно, Жданов господин, который в приживальщиках. Даже по-французскому чешет, хоша у него и не все дома... Какой-то, скажем, клепки не хватает... Два... Окромя того, причетник Семен по печатному разбирается... Три. Опять же из Москвы стюдент, Тихон Бабушкин. Отцу Сергию дальним родственником приходится. Так, нестоящий человек...
- Через час чтобы все они здесь были. Кто упираться будет, скажи приказал, мол, именем государыни Ахтырского гусарского полка ротмистр Константин Павлович Левшин, а кто его приказу не послушает, тому придется попробовать арапников. Потому что, скажи, ротмистр шутить не станет! Понял?
- Как не понять, - усмехнулся управляющий. - Прикажете идти?
- Иди. Впрочем, стой: люди накормлены?
- Помилуйте!
- Водки много не давать. К утру чтобы на каждого было по полпуда сухарей. Отобрать из барских рабочих лошадей десяток под верх, четырех - в упряжку. Две телеги. Сговорись с моим вахмистром: он скажет, сколько нужно полотна на портянки. Девок засадить - каждому гусару по рубашке, по подштанникам. Стой! Сала пудов пять отпустишь. Ну, сговорись, говорю, с Сорокиным: он скажет, что еще там. Все запишешь в реестрик, мне принесешь.
- Лекри… рекли...
- Реквизиция. Казна потом заплатит.
- Да я не к тому, ваша милость! Мы тоже дело понимаем: на казенные, мол, надобности. Я только для отчету… Вот, насчет денег - уж и не знаю, как быть… Отъезжаючи, князь все забрали. Но, между протчим, ежели рублев, скажем, сто, то мог бы понатужиться...
- Хорошо. Тащи и деньги! А теперь иди!
Управляющий ушел. Левшин, проводив его взглядом, снова подошел к окну.
- Веселися, храбрый росс!
И потом пробормотал:
- Только что из этого твоего веселья, болван, выйдет?