Из-за плотных красных занавесок, скрывавших входную дверь, ощущение было, будто сидишь в стороне от всех, в пещере, куда никому больше нет входа. Пара за столиком в глубине куда-то исчезла, так что я даже не заметил, и теперь никогда уже не узнать, кто они.
- Спокойно, это уж точно, - сказал он, - ты забыла, что сегодня мы закрыты.
Он направился в сторону бара и, прежде чем открыть дверь, вероятно, ведущую на кухню, сказал:
- Я никого не ждал к ужину… поэтому сразу говорю - чем богаты…
Она наклонилась ко мне, так что наши головы соприкоснулись. И прошептала:
- Он очень добрый… Ничего общего с теми, из отеля "Юник"… Можешь доверять ему полностью…
Тогда я не мог понять, почему она решила заверить меня в этом. Его имя, Андре Фальве, упоминается в материалах дела, которые передал мне Ланглэ, и как же это странно всякий раз, когда что-то проясняется о человеке, с которым столкнулся двадцать лет назад… Наконец разгадываешь шифр благодаря секретному коду и узнаешь, что же ты прожил на самом деле, ничего не понимая в происходящем, в полном замешательстве… Едешь куда-то в машине, а кругом ночь, и погашены фары - сколько не жмись лбом к стеклу, глаз ничего не выхватит, ни единой зацепки. Да и станешь ли в самом деле на ночном перегоне задаваться вопросами, где конечный пункт? Спустя двадцать лет едешь той же дорогой, но днем, и вот уже видишь весь пейзаж в деталях. Только что толку? Поздно уже, никого больше нет. Андре Фальве, член группировки "Стефани". Направлен в центральную тюрьму Пуаси. Занимался разведением собак в Поршвилле. Управляющий в "Каррол’с Бич" на мысе Гаруп (Лазурный берег). Ресторан "След зверя", бульвар Гувьен-Сен-Сир. "Ле Севинье", ул. Бланш.
- Надо почаще приходить сюда, - сказала она мне.
Мы бывали здесь еще несколько раз. Зал больше не пустовал, как в первый вечер, все столики были заняты странными посетителями - может, просто живущие неподалеку, думал я, а может, и нет. Многие из них сидели за барной стойкой и разговаривали с тем, кто назвался Андре Фальве. Некоторые из них упомянуты в бумагах Ланглэ. Фамилии, просто фамилии, которые я непременно перепишу сюда, на всякий случай, но сейчас я не решусь. Сделаю это позже, для очистки совести. На всякий случай нужно слать сигналы, всегда. Свет был немного приглушенный, будто лампам не хватало мощности. Если, конечно, Фальве не решил нарочно сделать обстановку более камерной. Написав эту строку, я задумался. Такой же свет был в квартире на проспекте Феликса Фора, куда Данни привела меня как-то раз, и в загородном доме в Фёйёз, имении Барбери, когда стемнеет. Можно подумать, что лампы светят тусклее со временем. Но порой что-то щелкает. Вчера я был на улице один, и пелена прорвалась. Больше ни прошлого, ни настоящего, стоячее время. Все осветилось своим истинным светом. Было около восьми часов вечера, лето, и в конце улицы Бланш еще горело солнце. На тротуар перед рестораном вынесли пару столиков. Его двери были распахнуты настежь, и изнутри слышался гомон голосов. Мы сидели на улице, за одним из столиков, Данни и я. Мы моргали от низкого солнца.
- Я должна показать тебе гостиницу, в которой жила, это чуть выше по улице, - сказала она.
- В 23-м доме?
- Да. В 23-м.
И она не удивилась, что я знаю номер.
- Но ведь это не гостиница.
Она не отвечала, и это было совсем не важно. Она хотела, чтобы мы дошли до квартала раньше, чем сядет солнце. Но время было полностью в нашем распоряжении. Из-за того, что стояло лето и в десять было еще светло. Я даже подумал, что это белые ночи.
Я только что был в книжном магазине на улице Одеон. Уже стемнело. На полках с подержанными книгами я нашел роман в потрепанном красном переплете под названием "Конец мечтам". Едва продавец за прилавком положил книгу в белый пластиковый пакет и передал мне, как стеклянная дверь отворилась и в магазин вошла женщина. Она не стала закрывать дверь, как бы не собираясь здесь задерживаться. Мулатка, где-то моих лет, высокая, в плаще цвета ржавчины, с расстегнутым поясом. В руке она несла матерчатую сумку. Подойдя к нам, она положила сумку на прилавок.
- Вы покупаете книги?
Она задала вопрос резко, выговаривая так, как говорили в парижских предместьях века полтора назад.
- Смотря какие, - ответил продавец.
- Меня послала одна пожилая дама… Я работаю на нее…
Она принялась выкладывать содержимое сумки: книги по искусству, тома из собрания Плеяды… К одному из них прицепилось колье и брошь - она бросила их обратно в сумку. Она все делало резко, и пару раз вместе с книгой вылетала купюра, которую она тут же подбирала и совала в карман плаща.
- А эта дама живет где-то неподалеку? - спросил продавец.
- Нет… Нет… В Семнадцатом округе. Это моя хозяйка…
- Тогда оставьте, пожалуйста, ее адрес, - сказал он.
- Это зачем еще?
Она говорила грубо, с вызовом. Это колье, брошь, купюры вперемешку с книгами, - все напоминало ограбление, совершенное впопыхах. Книги стопками лежали на прилавке.
- Так вы не хотите их брать?
- Прямо сейчас - нет, - ответил продавец.
Она раздраженно покидала их по одной обратно в сумку. Продавец внимательно смотрел на переплеты, будто стараясь разглядеть на них следы крови. Может, он думал, что эта женщина убила пожилую даму, которую назвала "своей хозяйкой".
Она дернула плечом и вышла, не закрыв за собой дверь. Испугавшись, что упущу ее, я тут же пошел за ней следом.
Едва увидев ее в книжном магазине, я решил, что это перевоплощение Жанны Дюваль или даже сама Жанна Дюваль. Высокий рост, выговор, сумка, куда она скидывала без разбора украшения, книги, деньги, - все соответствовало тем немногим подробностям, которые я вычитал о ней и записал в свое время на страницах черного блокнота. Она шла впереди меня, метрах в десяти, слегка прихрамывая. Я мог бы легко догнать ее, но решил лучше идти следом, на расстоянии, чтоб убедиться, что это она. Пояс ее плаща болтался с обеих сторон, сумку она держала в левой руке, из-за ее тяжести отклоняясь телом направо. Фонари на фасадах домов не меняли с XIX века, и они горели тускло. Я боялся потерять ее из вида. На перекрестке с улицей Одеон она направилась к спуску в метро. Я ускорил шаг. В тот миг, когда она уже ступила на лестницу, я крикнул:
- Жанна…
Она обернулась. Взглянула на меня беспокойно, точно я застал ее с поличным. Какое-то время мы смотрели друг на друга, замерев на месте. Я хотел пойти ей навстречу и проводить до платформы, помочь донести сумку. Но немыслимо было пошевелиться. Ноги налились тяжестью, точно свинцом, как со мной часто бывает во сне. А затем она быстро спустилась вниз. Она, наверное, боялась, что я побегу за ней. Должно быть, приняла меня за полицейского в штатском. Все еще под впечатлением, я сел у подножия памятника Дантону. Она сказала продавцу из книжного, что "ее хозяйка" живет в Семнадцатом округе. Ну да, это совпадало с последними свидетельствами, которые я имел о ней. Дата ее смерти так и осталась неизвестной, так что я думал, может, она никогда и не умирала. Впрочем, дату ее рождения мы также не знаем. Ее присутствие по-прежнему ощутимо в отдельных районах Парижа. Последнее свидетельство о ней принадлежит ее соседу, показавшему, что она живет в Семнадцатом округе, на улице Софруа. Это в глубине 17-го округа. На метро путь неблизкий. От Одеон она поедет до Севр-Бабилон, где пересядет. Потом до Сен-Лазар. Сойдет на Брошан. Я пообещал себе, что съезжу однажды на улицу Софруа. По крайней мере, у меня есть хоть какая-то засечка. Чего не сказать о тех, кого я знал во времена куда менее отдаленные, чем эпоха Жанны Дюваль, и чьи имена тоже записаны на страницах черного блокнота. Я не знаю, что с ними теперь. Думаю, что те, кого Данни назвала "шантрапой из отеля "Юник"", уже умерли, по крайней мере Жорж, он же Рошар, и Поль Шастанье. Насчет Дювельца и Жерара Марсиано я не так уверен. От Агхамури я больше не получал вестей. И Данни исчезла совершенно. И все же я сделал на последней странице блокнота список тех подробностей, которые помнил и которые могли вывести меня на ее след. Потом я дописал туда то, чего сам не знал, но что нашел, просматривая папку Ланглэ. Однако мои изыскания оставались бесплодными, и через какое-то время я наконец забросил их. Я больше не строил иллюзий. Все это рано или поздно поглотит забвение.
***
С тех пор как я стал писать эти строки, мне кажется, что нашелся способ бороться с забвением. Нужно пойти в тот район Парижа, где не был уже тридцать, сорок лет, и провести там весь день, с обеда до вечера, но быть при этом настороже. Может, те, о ком мы думаем, вдруг покажутся на перекрестке, на дорожке парка или в дверях одного из домов, обступивших с трех сторон конец безлюдной улицы, образуя "сквер" или, что называется, "общий дворик". Они живут теперь потаенной жизнью, которая только и мыслима здесь, в тиши, вдали от центра. Хотя Данни я как раз-таки замечал в толпе, как мне пару раз казалось. Вечером, на Лионском вокзале, в толкотне уезжающих в отпуск, когда я сам должен был садиться на поезд. После полудня в субботу, на перекрестке, где шоссе д’Антен пересекает бульвар, а народ толпится у дверей магазинов. Но всякий раз я ошибался.
Однажды утром, двадцать лет назад, я выходил из здания мирового суда Тринадцатого округа, куда меня вызывали, - была зима, где-то одиннадцать часов, и я стоял на тротуаре у площади Италии. Я не появлялся здесь с весны 1964-го, когда часто бывал в этом районе. Вдруг я понял, что у меня совсем нет денег, чтоб добраться до дома, ни на такси, ни даже на метро. Я нашел банкомат в переулке за мэрией, но, когда набрал код, вместо купюр он выдал мне сообщение. Надпись гласила: "Извините, у вас недостаточно прав". Я заново набрал код, и снова получил сообщение с тем же текстом: "Извините, у вас недостаточно прав". Я обогнул мэрию и снова оказался на площади Италии.
Судьба желала, чтоб я задержался здесь, и с ней не следовало спорить. Быть может, я так и не смогу никогда покинуть этот район, потому что у меня недостаточно прав. От солнца и чистого январского неба было легко. Небоскребов в 1964-м еще не было, и они растворялись в прозрачном воздухе, чтобы уступить место кафе "Лунный свет" и низким домам бульвара де ля Гар. И я бы скользнул в параллельное время, где никто уже не достанет меня.
Площадь Италии в сиреневом цвете павловний… Я повторял это вслух, и, признаться, на глазах у меня проступали слезы - или это от холода? Словом, я вернулся к исходной точке, и если бы в 1964-м существовали банкоматы, то мне они выдавали бы то же сообщение: недостаточно прав. В то время у меня не было никаких прав, никаких оснований. Ни семьи, ни определенного класса. Я терялся в парижском воздухе.
Я пошел к тому, что теперь заменяло кафе "Лунный свет". Мы подолгу засиживались за столиками в глубине, рядом со сценой для музыкантов, ничего не заказывая. Я обошел площадь кругом. Нужно снять комнату в какой-нибудь небольшой гостинице, может, в "Койпель", если она еще существует, или в той, другой - я забыл ее название, - которая рядом со школой искусств Гобелен. Тем временем я дошел до угла с авеню Сёр-Розали и повернул назад к мэрии, спрашивая себя, сколько еще раз я буду возвращаться на площадь, будто меня тянет туда магнитом. Я остановился перед террасой какого-то кафе. За столиком сидел пожилой мужчина и смотрел на меня через стекло. Я тоже не сводил с него взгляда. Лицо его кого-то мне напоминало. Довольно правильные черты. Седые - или белые - волосы пострижены ёжиком, но не коротко. Он махнул мне, приглашая войти и присоединиться.
Когда я вошел, он встал мне навстречу и подал руку.
- Ланглэ. Вы признали меня?
Я на секунду задумался. Но, должно быть, его военная выправка и это "вы признали меня" помогли мне вспомнить. К тому же мы никогда не забываем лица тех, кто встретился нам в трудный период жизни.
- Набережная Жевр…
Он, казалось, был удивлен, что я сказал именно это:
- Вижу, у вас шикарная память…
Он сел и указал мне стул напротив, предлагая сесть.
- Все это время я следил за вами, на расстоянии, - сказал он. - Даже прочел вашу последнюю книгу об этой… Жанне Дюваль…
Я не знал, что сказать на это. Потому повторил:
- Вы за мной следили?
Он улыбнулся, и я вспомнил, что он проявил ко мне тогда определенное участие.
- Да… следил за вами… Как-никак это была моя работа…
Он посмотрел на меня, сдвинув брови, как в прошлом веке, на набережной Жевр. Если не считать седины и прически, он не сильно изменился. На террасе было довольно прохладно, и он сидел, не снимая габардиновое пальто, которое вполне могло сохраниться с тех самых лет, когда он допрашивал меня.
- Полагаю, вы живете в другом районе… иначе я бы вас как-нибудь встретил…
- Да, в другом, - сказал я, - и сюда я не возвращался уже целую вечность… со времен набережной Жевр…
- Выпьете что-нибудь?
Официант стоял у нашего столика. Я чуть было не заказал куантро в память о Данни, но в кармане у меня было пусто, а угощаться за чужой счет было неловко.
- Да нет… Я так посижу, - промямлил я.
- Ну что вы!.. Возьмите что-нибудь.
- Тогда эспрессо.
- Мне то же самое, - сказал Ланглэ.
Повисла пауза. И был мой черед нарушить ее:
- А вы живете здесь?
- Да. Всю жизнь.
- По молодости я тоже хорошо знал этот район… Вы помните "Лунный свет"?
- Конечно. А что вы делали в "Лунном свете"?
Он сказал это тем же тоном, каким прежде допрашивал меня. И улыбнулся.
- Отвечать вы не обязаны. Мы теперь не у меня в кабинете…
Сквозь стекла террасы я видел ту часть площади Италии, которая осталась прежней под ярким солнцем и синим небом. Мне казалось, будто он только вчера допрашивал меня. Я улыбнулся в ответ:
- И когда вы хотите продолжить допрос?
Уверен, и он чувствовал то же самое. Время исчезло. Между набережной Жевр и площадью Италии прошло не больше дня.
- Забавно, - сказал он, - я много раз думал снова встретиться с вами… Даже звонил однажды в ваше издательство, но они отказались дать мне ваш адрес.
Он наклонился ко мне и сказал с прищуром:
- Заметьте… я мог бы и сам узнать ваш адрес… Такова была моя работа…
Он снова говорил сухо, голосом с набережной Жевр. Я уже не понимал, шутит он или нет.
- Только я не хотел надоедать вам… и причинять неудобства своей выходкой.
Он тряхнул головой, будто не мог решить, стоит мне говорить или нет. Я ждал, скрестив руки. Мне вдруг показалось, что роли сменились, что теперь я сижу за его рабочим столом и вот-вот начну допрос.
- Ну вот… и когда я уходил на пенсию, я забрал пару старых дел, на память… в том числе и дело о тех, из-за кого вас вызывали на допрос ко мне в отделение, на набережную Жевр…
Он был смущен, даже робок, будто только что признался мне в чем-то недостойном, что должно было меня возмутить.
- Если вам интересно…
Я подумал, что все это во сне. Мужчина вошел на террасу и, усевшись за столик, стал набирать номер на мобильном телефоне. Этот предмет в его руке убедил меня, что я не сплю и что мы оба с Ланглэ находимся в настоящем, реальном мире.
- Разумеется, мне интересно, - сказал я.
- Вот почему я хотел узнать ваш адрес… Я думал послать вам его почтой…
- Странные мы люди, - сказал я ему. - Я часто об этом думал тогда…
Меня тянуло объяснить ему, почему это дело почти полувековой давности так меня занимало. Некоторое время вам довелось жить - день за днем, ни о чем не спрашивая - среди странных людей и в таких же странных обстоятельствах. И лишь много позже наконец возникает возможность понять, что же ты прожил и кто были на самом деле все эти люди - но только если тебе дадут ключ, чтоб распутать этот сложный шифр. Большинству людей это незнакомо: их воспоминания просты, прямы и самодостаточны, чтоб истолковать их, не нужны десятки лет.
- Я понимаю, - сказал он, будто прочтя мои мысли. - Эта папка будет для вас как бомба замедленного действия…
Он взглянул на чек. Мне было, правда, неловко, что я не мог угостить его сам. Но я не решался признаться, что этим утром у меня было недостаточно прав.
Выйдя на улицу, на площадь Италии, мы оба стояли молча, Ланглэ и я. Он явно не хотел, чтоб мы разошлись так сразу.
- Я могу отдать вам его прямо в руки… Незачем связываться с почтой… я живу в двух шагах…
- Это очень любезно с вашей стороны, - сказал я.
Мы обошли площадь кругом, и он указал мне на небоскреб на углу авеню Шуази.
- "Лунный свет" здесь находился, - сказал он, показывая на низ небоскреба. - Отец часто водил меня сюда… Они с хозяйкой были знакомы…
Мы пошли по авеню Шуази.
- Я живу чуть дальше… Не бойтесь… километры шагать не придется…
Впереди показался сквер Шуази. Я хорошо помнил этот сквер, скорее похожий на парк, большое здание красного кирпича, которое называли Стоматологическим институтом, и женский лицей, в глубине. По другую сторону авеню, за небоскребами, низенькие дома, такие же, какими я их помнил. Надолго ли? Ланглэ остановился у дома перед поворотом в тупик, на первом этаже которого располагался китайский ресторан.
- Зайти я вам не предлагаю… мне будет неловко… у меня страшный беспорядок… Я мигом…
Оставшись на тротуаре один, я стал рассматривать голые деревья сквера Шуази и красную громаду Стоматологического института за ними. Мне всегда казалось, что это здание смотрится очень необычно в парке. В моих воспоминаниях сквер Шуази был не зимним, а весенним или летним, когда зелень деревьев контрастно выделяется на темно-красном фоне института.
- О чем вы задумались?
Я не слышал, как он вернулся. В руке у него была желтая пластиковая папка. Он протянул ее мне:
- Держите… вот ваше дело… довольно тонкое, но, может, вам будет интересно…
Мы оба медлили прощаться, и он, и я. Мне хотелось пригласить его пообедать.
- Не сердитесь, что я не пригласил вас к себе… квартирка крохотная, еще моих родителей… одно хорошо - вид на деревья…