Она сидела рядом с ним и лакомилась маленькими мужчинами из большого кулька. Сперва она срывала с них одежду. Казалось, разворачивала завернутые в бумагу шоколадки. Фабиан поискал глазами Корнелию. В то время как другие, свиваясь в гигантский клубок, елозили по земле, она стояла на помосте, отбиваясь от толстого наглого мужчины, который одной рукой открывал ей рот, а другой пытался засунуть в него свою сигару огоньком вперед.
- Сопротивляться ему бесполезно, - сказала фрау Молль, шаря в своем кульке. - Это Макарт, кинопромышленник. Денег у него куры не клюют. Его жена отравилась.
Корнелия пошатнулась и вместе с Макартом рухнула вниз, в самую гущу.
- Так прыгни же за ней, - сказала фрау Молль. - А-а, ты боишься разбить стекло, которое тебя от них отделяет. Ведь мир для тебя - витрина.
Корнелии Фабиан уже не видел, но зато увидел Вильгельми, кандидата в покойники. Он был голый, вместо левой ноги - протез. Он стоял на кровати под балдахином и, словно на водных лыжах, ехал по барахтающимся телам. Размахивая костылем, он бил уцепившуюся за кровать Кульп по голове и по рукам, покуда та, истекая кровью, не разжала руки и не пошла ко дну.
Вильгельми прикрепил к костылю шнурок, к концу шнурка привязал кредитный билет и забросил эту удочку. Люди под ним выпрыгивали, как рыбы из воды, хватали банкноту, падали в изнеможении и снова выскакивали наверх. Ага! Какая-то заглотнула кредитку. Это была Зелов. Она отчаянно вопила. Крючок вонзился ей в язык. Вильгельми дернул шнурок, и Зелов с искаженным лицом подтянуло к кровати. Но следом вынырнула скульпторша, обхватила подругу обеими руками и рванула назад. Язык вывалился изо рта Зелов. Вильгельми и скульпторша пытались перетянуть девушку каждый на свою сторону. Язык у нее становился все длиннее, он был уже длинным, как красная резиновая лента, и натянулся так, что казалось, вот-вот оборвется. Вильгельми жадно ловил ртом воздух и смеялся.
- Изумительно! - воскликнула фрау Ирена Молль. - Это похоже на перетягивание каната. Да, мы живем в эпоху спорта. - Она скомкала пустой кулек. - А сейчас я съем тебя. - И сорвала с него пелерину. Пальцы ее задвигались и, как ножницы, врезались в костюм Фабиана. Ручкой зонтика он хватил ее по голове. Она пошатнулась и выпустила его. - Ведь я люблю тебя, - прошептала она и расплакалась. Ее слезы, словно крохотные мыльные пузыри, выкатывались из уголков глаз, росли и, переливаясь, подымались в воздух.
Фабиан встал, пошел дальше.
Он очутился в зале без стен. Бесчисленные ступеньки вели из одного конца зала в другой. На каждой стояли люди. Они с заинтересованным видом смотрели вверх и залезали друг к другу в карманы. Каждый обкрадывал каждого. Каждый исподтишка шарил в карманах стоявшего впереди, а стоявший сзади рылся в его карманах. В зале царила тишина, хотя он кишел людьми. Они усердно крали и позволяли обкрадывать себя. На нижней ступени стояла девочка лет десяти и вытаскивала из кармана впереди стоявшего пеструю пепельницу. На верхней ступеньке внезапно появился Лабуде. Он воздел руки, посмотрел вниз и крикнул:
- Сограждане! Друзья! Порядочность должна победить!
- Само собой, конечно! - хором проревели все, продолжая шарить в чужих карманах.
- Кто со мной согласен, подымите руки, - заорал Лабуде.
Все подняли руки. Каждый поднял одну, другою продолжая красть. Только девчушка на нижней ступеньке подняла обе руки.
- Благодарю, - произнес Лабуде, и голос его прозвучал растроганно. - Настает эпоха человеческого достоинства. Запомните этот миг!
- Ты дурак, - крикнула Леда. Она подошла к Лабуде, ведя за собой рослого красивого мужчину.
- Мои лучшие друзья - мои самые заклятые враги, - печально проговорил Лабуде. - Но все равно. Разум победит, даже если я погибну.
Вдруг послышались выстрелы. Фабиан поднял глаза. Повсюду - окна, крыши. И повсюду мрачные фигуры с револьверами и автоматами.
Люди бросились наземь, то есть на ступеньки лестницы. Щелкали выстрелы. Люди умирали, не вынув рук из чужих карманов. Лестница была устлана трупами.
- Этих не жалко, - сказал другу Фабиан. - Идем отсюда!
Но Лабуде продолжал стоять под градом пуль.
- И меня тоже. - Он повернулся и погрозил в сторону окон и крыш.
С крыш в бездну летели пули. Из окон вывешивались раненые. На коньке крыши дрались двое мужчин атлетического телосложения. Они душили и кусали друг друга, вдруг один пошатнулся, и оба свалились вниз. Слышно было, как брякнулись о камень пустые черепа. Самолеты гудели, проносясь под потолком зала, и сбрасывали на дома горящие факелы. Крыши стали загораться. Из окон повалил зеленоватый дым.
- Зачем люди так делают? - Девчушка из универсального магазина дотронулась до руки Фабиана.
- Хотят построить новые дома, - ответил он. Потом взял девочку на руки и, перелезая через трупы, стал спускаться по лестнице. На полпути ему встретился низкорослый человечек. Он стоял, вписывал цифры в блокнот, шевелил губами, что-то подсчитывая.
- Чем это вы занимаетесь? - спросил Фабиан.
- Продаю неликвидный фонд, - гласил ответ. - Тридцать пфеннигов с трупа, за меньший житейский износ доплата пять пфеннигов. Есть у вас полномочия на ведение переговоров?
- Идите к черту! - крикнул Фабиан.
- Еще успею, - ответил низкорослый, продолжая считать.
Фабиан посадил девчушку у подножия лестницы.
- Ну, а теперь - марш домой! - сказал он. Девочка убежала. Она подпрыгивала на одной ножке и пела.
Он стал снова подниматься по ступеням.
- Я ни гроша не зарабатываю, - бормотал низкорослый, мимо которого он опять прошел. Фабиан торопился. Наверху рушились дома. Языки пламени вырывались из развалин. Обгоревшие балки наклонялись и падали беззвучно, как в вату. Временами еще слышались отдельные выстрелы. Люди в противогазах пробирались среди обломков. Встретившись, они тотчас же вскидывали автоматы, прицеливались и палили друг в друга. Фабиан огляделся. Где же Лабуде?
- Лабуде! - крикнул он. - Лабуде!
- Фабиан, - послышался чей-то голос. - Фабиан!
- Фабиан! - крикнула Корнелия, тряся его за плечо. Он проснулся. - Почему ты зовешь Лабуде? - Она провела ладонью по его лбу.
- Мне приснился сон, - сказал он. - Лабуде во Франкфурте, я знаю.
- Зажечь свет? - спросила она.
- Нет, постарайся скорее уснуть, Корнелия, завтра ты должна хорошо выглядеть. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - ответила она.
Они еще долго лежали без сна. Каждый Знал, что другой не спит, но оба молчали.
Глава пятнадцатая
Молодой человек, каким он должен быть
О сути вокзалов
Корнелия пишет письмо
Следующим утром, как только корнелия ушла на работу, фабиан сел у открытого окна. она бодро шагала, держа под мышкой папку. у нее была работа. она зарабатывала деньги. а он сидел у окна, греясь на солнышке. оно светило тепло и ласково, как будто все в мире хорошо, как будто ничто не нарушает его спокойствия.
Корнелия была уже далеко. Он не мог ее окликнуть. Если бы он ее окликнул и, высунувшись из окна, сказал: "Вернись, я не хочу, чтобы ты работала, я не хочу, чтобы ты шла к Макарту!" - она бы ответила ему: "Что это тебе взбрело в голову? Или давай мне денег, или не задерживай меня". И так как Фабиан ничем другим не мог себе помочь, он показал солнцу язык.
- Что это вы там делаете? - спросила незаметно вошедшая фрау Хольфельд.
Желая поскорее от нее отделаться, Фабиан сказал:
- Ловлю мух. Они в этом году жирные и хрустящие.
- А на работу вы не идете?
- Я вышел в отставку. С первого числа следующего месяца я буду значиться в дефиците министерства финансов как непредусмотренный перерасход. - Он закрыл окно и сел на диван.
- Вы остались без работы? - спросила хозяйка. Фабиан кивнул и достал из кармана деньги.
- Вот восемьдесят марок за следующий месяц. Живо схватив деньги, она сказала:
- Ничего, это не к спеху, господин Фабиан.
- Нет, почему же. - Он высыпал на стол всю оставшуюся у него наличность и пересчитал. - Положи я свой капитал в банк, он приносил бы мне проценты - три марки в год. Вряд ли это имеет смысл.
Фрау Хольфельд разговорилась.
- Вчера в газете один инженер предложил на двести метров понизить уровень воды в Средиземном море, тогда опять обнажится много земли, как до ледникового периода; на ней могли бы жить и кормиться миллионы людей. Кроме того, сделав несколько небольших перемычек, можно открыть прямую железнодорожную линию Берлин - Кейптаун. - Фрау Хольфельд, все еще захваченная идеей нженера, говорила с подлинным воодушевлением. Фабиан хлопнул по подлокотнику дивана так, то в воздухе заплясала пыль.
- Вот это дело! - закричал он. - Вперед, на Средиземное море! Понизим его уровень! Поехали, а, фрау Хольфельд?
- С удовольствием. Я не была там после своего свадебного путешествия. Великолепные места! Генуя, Ницца, Марсель, Париж! Впрочем, Париж вовсе не на Средиземном море. - Она переменила разговор. - А почему фрейлейн доктор вчера была такая печальная?
- Жаль, что она ушла, а то мы могли бы ее спросить.
- Очаровательная девушка, само благородство, я считаю, что она похожа на румынскую королеву в юности.
- Вы угадали. - Фабиан поднялся и повел хозяйку к двери. - Она дочь королевы. Но, прошу вас, никому ни слова.
Под вечер он сидел в редакции большой газеты и ждал, когда освободится господин Захариас. Господин Захариас был ему знаком. Как-то раз, после обсуждения цели и смысла рекламы, он сказал: "Если я вам понадоблюсь, зайдите ко мне". Фабиан бессмысленно листал один из журналов, украшавших стол в приемной, и вспоминал тогдашний разговор. Захариас с воодушевлением поддерживал высказывание Герберта Уэллса о том, что развитие христианской церкви не в последнюю очередь объясняется умелой пропагандой, и полностью соглашался с ним в том, что нельзя использовать рекламу только для повышения спроса на мыло или жевательную резинку, пора уже поставить ее, наконец, на службу высоким идеям. Фабиан сказал, что воздействие воспитания на род человеческий - тема весьма сомнительная. И еще большой вопрос, может ли пропагандист воспитывать народ и способен ли воспитатель заниматься пропагандой. Привить интеллект можно лишь ограниченному числу людей, и без того интеллектуальных. Захариас и Фабиан спорили до хрипоты, покуда не пришли к убеждению, что спор их носит чересчур академический характер, так как оба возможных результата - победа или поражение пресловутой идеалистической пропаганды - требовали большого количества денег, а на идеалы денег никто не даст.
Озабоченные курьеры сновали по лабиринту коридоров. Из металлических трубок со стуком выскакивали картонные гильзы. На столе у дежурного беспрестанно звонил телефон. Посетители приходили и уходили. Служащие бегали из комнаты в комнату. По лестнице, окруженной целой свитой подчиненных, торопливо спускался директор.
- Господин Захариас ждет вас.
Курьер проводил Фабиана до двери. Захариас пожал ему руку с неумеренной горячностью. Этот молодой человек вечно пребывал в восторженном состоянии. И что бы он ни делал, он делал в высшей степени темпераментно: чистил ли зубы, спорил, или тратил деньги, или давал советы своему начальнику, всегда и во всем расшибался в лепешку. Это отсутствие чувства юмора заражало всех, с ним соприкасавшихся. Разговор об узлах на галстуке превращался в самую животрепещущую проблему современности. Начальники, обсуждая деловые вопросы с Захариасом, вдруг обнаруживали, как неслыханно важна их профессия, их издательство, должность, ими занимаемая. Сам он неуклонно продвигался вверх по служебной лестнице. Но невозможно было предположить, чтобы его достало на что-нибудь значительное. Для своего издательства он был катализатором, для людей его окружавших - стимулирующим средством. Он сумел стать незаменимым и к двадцати восьми годам уже получал две тысячи пятьсот марок в месяц. Фабиан рассказал ему все как есть.
- Вакансий у нас нет, - сказал Захариас, - а я бы очень хотел быть вам полезным. Кроме того, я убежден, что мы с вами отлично бы поладили. Что же нам придумать? - Он сжал руками виски, словно прорицатель, ожидающий озарения. - А что вы скажете, если я возьму вас к себе в качестве частного сотрудника и буду платить вам из своего кармана? Такой четювек мне бы очень пригодился. Здесь от меня ждут не меньше дюжины идей в день. А разве я автомат? Почему я должен отдуваться за то, что у других голова хуже варит? Если так и дальше пойдет, мой мозг сотрется в порошок. Я недавно купил маленькую машину, прелесть что такое: "Штейр", шестицилиндровый, с кузовом по особому заказу. Мы могли бы каждый день ездить за город, чтобы обмозговывать наши дела. Я с удовольствием вожу машину, это успокаивает нервы. Я мог бы предложить вам триста марок в месяц, и как только освободится какое-нибудь место - оно ваше. Ну как? - Не дожидаясь ответа Фабиана, Захариас продолжал: - Нет, не пойдет. Начнутся разговоры, Захариас, мол, держит белого негра. Я тут ни в ком не уверен. У них всегда наготове топор, чтобы отсечь мне голову. Что же делать? Вам ничего не приходит на ум?
- Я мог бы встать на Потсдамерплатц, - отвечал Фабиан, - повесив себе на живот табличку примерно такого содержания: "В данный момент этот молодой человек ничего не делает, но испытайте его, и вы убедитесь, что он делает все". Я мог бы еще намалевать это на большом воздушном шаре.
- Если вы говорите всерьез, то это замечательная идея! - воскликнул Захариас. - Но ей грош цена, потому что вы сами в нее не верите. Вы принимаете всерьез только нечто действительно серьезное, а может, даже и серьезное всерьез не принимаете. Беда с вами. Мне бы ваши таланты, и я бы уже сегодня был директором. - Захариас применял к людям, чье превосходство над собой он чувствовал, весьма тонкий трюк: он безусловно это превосходство признавал, прямо-таки настаивал на нем.
- А какой мне прок от того, что я талантливее вас? - грустно спросил Фабиан.
Этого риторического вопроса Захариас не ожидал. С него хватало и собственной откровенности.
И вдруг является какой-то тип, просит его совета, да еще дерзит!
- Мне очень жаль, что вы обиделись на мои слова, - сказал Фабиан. - Я не хотел вас обидеть. Я не слишком высокого мнения о своих талантах. Их хватает только, чтобы подохнуть с голоду.
Захариас встал и с подчеркнутой вежливостью проводил посетителя до лестницы.
- Позвоните мне завтра, около двенадцати, хотя нет, у меня конференция, ну, скажем, после двух. Может, я что-нибудь придумаю. Всего наилучшего.
Фабиан с удовольствием позвонил бы Лабуде, но тот был во Франкфурте. К тому же он ни за что на свете не стал бы рассказывать ему о своих горестях. У Лабуде и без него забот хватало. Он хотел услышать знакомый голос, только и всего. Между друзьями даже разговоры о погоде могут творить чудеса. Мать уехала. Забавный старик изобретатель вместе со своей пелериной сейчас на пути к сумасшедшему дому. Корнелия купила себе новую шляпу, чтобы понравиться каким-то киношникам. Фабиан был один. Почему нельзя, хотя бы временно, убежать от самого себя? Фабиан бродил по центру без всякой цели и тем не менее вскоре очутился возле здания, в котором работала Корнелия. Сердясь на себя, он пошел дальше и вдруг поймал себя на том, что косится на все шляпные магазины. Где она, все еще на работе? Или уже примеряет шляпу и джемпер?
На Ангальтском вокзале он купил газету. Человек, сидевший в киоске, выглядел очень приветливым.
- Скажите, не нужен ли вам помощник? - спросил Фабиан.
- Я сам скоро начну учиться вязать чулки, - отвечал киоскер, - в прошлом году я зарабатывал вдвое больше, но и это было не слишком жирно. В последнее время люди читают газеты разве что в парикмахерских или кафе. Надо в пекари подаваться. Хлеб пока еще даром у парикмахера не получишь.
- Недавно кто-то предлагал, чтобы государство доставляло хлеб на дом, как воду по трубам, - сказал Фабиан. - Вот видите, в один прекрасный день и хлебопечение не спасет вас от голодной смерти.
- Хотите бутерброд? - спросил человек в киоске.
- Неделю я еще продержусь, - отвечал Фабиан, поблагодарил и вошел в вокзал. Он прочитал расписание поездов. Может, купить на последние деньги билет, да и махнуть домой к матери? Но вдруг Захариас завтра что-нибудь придумает? Когда он вышел и увидел перед собою эти прямые улицы и громады домов, этот безнадежный, беспощадный лабиринт, у него закружилась голова. Он прислонился к стене, возле которой стояли носильщики, и закрыл глаза. Но теперь его мучил шум. Ему казалось, будто трамваи и автобусы проезжают сквозь него. Он повернул назад, по лестнице поднялся в зал ожидания и прилег на жесткую скамью. Через полчаса ему полегчало. Он дошел до трамвайной остановки, поехал домой, бросился на свой диван и сразу заснул.
Проснулся он вечером. Громко хлопнула входная дверь. Корнелия? Нет, кто-то бегом спускался по лестнице. Он зашел в соседнюю комнату и в испуге отпрянул.
Шкаф стоял открытый. Он был пуст. Чемоданов не было. На столе, под вазой с увядшими цветами, лежало письмо. Фабиан взял его и вернулся в свою комнату.
"Милый Фабиан, - писала Корнелия, - разве не лучше мне уйти слишком рано, чем слишком поздно? Только что я стояла возле тебя. Ты спал, ты спишь и теперь, когда я пишу это письмо. Я осталась бы с радостью, но представь себе, что будет, если я останусь. Еще несколько недель, и ты станешь вконец несчастным. Тебя гнетет не нужда, а мысль, что нужда может значить так много. Пока ты был один, тебе ничего не грозило, если даже и случалась беда. Пусть же все будет, как было. Тебе очень грустно?
Меня хотят снимать в новом фильме. Завтра я подпишу контракт. Макарт снял для меня две комнаты. Что я могла поделать? Он говорил об этом так, словно речь шла о центнере угля. Ему пятьдесят лет, и он похож на слишком хорошо одетого отставного боксера. У меня такое чувство, словно я продалась в анатомический театр. Может, зайти еще раз в твою комнату и разбудить тебя? Нет, спи спокойно! Я не погибну. Представлю себе, что меня осматривает врач. Пусть позабавится мною, так уж случилось. Только вывалявшись в грязи, можно выбраться из грязи. А нам так хочется из нее вылезти.
Я пишу: нам. Ты понимаешь? Я ухожу от тебя, чтобы с тобой остаться. Ты не разлюбишь меня? Захочешь ли опять меня увидеть, сможешь ли обнять после того, другого? Завтра с четырех часов буду ждать тебя в кафе "Шотенхамль". Что же со мною будет, если ты не придешь? Корнелия".
Фабиан сидел не шевелясь. Было уже совсем темно. Болело сердце. Он вцепился в ручки кресла, словно сопротивляясь кому-то, кто хотел утащить его отсюда. Наконец он овладел собою. На ковре белело письмо.
- А я ведь хотел стать другим, Корнелия, - прошептал Фабиан.