Теплый сентябрь
Повесть
Глава 1
Кросс
Ну как же он играл в футбол, этот Леша Ляпунов! Да, он играл лучше всех в мире. Это ничего, что он хил и мал ростом, зато стометровку бегает за десять и пять, зато удар у него невиданной силы, и мяч летит точно в то место, куда посылает его Леша.
А какие у него финты, и какими малолетними придурками выглядят защитники, играя против Ляпунова.
И еще Леша так подкручивает мяч, что он огибает вратаря, словно привязанный за веревочку.
Да, Леша мал ростом и хил, да, он невынослив, сил хватает лишь на полчаса игры, но он успевает за это время заколотить три-четыре мяча и, подняв руки над головой, поклонившись вопящим трибунам, уходит на скамейку запасных - он свое дело сделал.
Конечно, в Мексике не повезло. Хотел стать лучшим игроком чемпионата, но его опередил Марадона. Что и понятно, во-первых, чемпионат мира, а во-вторых, тренер Лобановский дал Ляпунову отдохнуть перед важными играми, не поставил даже в резерв, и вот результат - проигрыш бельгийцам, и на этом спор с Марадоной закончился.
Ничего, утешал Ляпунова тренер Лобановский, ты еще молод, тебе только тринадцать лет, можно сказать, вся жизнь впереди, работай над собой, не нарушай режим, и ты станешь лучшим футболистом всех времен и народов.
Да, это были любимые мечты Леши. Ложась спать, он, борясь с голодом, как бы включал в голове телевизор и под эти красивые картинки, улыбаясь от удовольствия, уплывал в сон.
Но сейчас сразу заснуть не удалось. Леша вспомнил, что завтра кросс на два километра, и телевизор сразу выключился.
Кросса Леша боялся - слаб и невынослив. Знал, что не сойдет с дистанции, хоть на карачках, но доползет, и боялся именно позора - вот он, свесив язык до пупа, ползет по дорожкам парка, и слюни у него текут, как у уставшей собаки, а все смотрят и смеются. Нет, даже не смеются, а жалеют его, вот это всего страшнее.
Конечно, первым быть невозможно. Но только бы и не последним. Быть завтра в самой середке - недостижимая мечта.
Да, телик выключился, и сразу, как по команде, включился голод. Нет, не такой, какой бывает днем, когда ноги дрожат и руки трясутся, как у непохмеленного забулдыги, а теплое поднывание в желудке, теплое такое подсасывание.
Леша был человеком сильной воли, и он не встал, чтобы слопать полбатона, оставшиеся на завтрак, он не такой дурачок, чтоб голодать с утра.
Ведь до второй перемены надо дотянуть, что тоже непросто. И если полбатона слопать сейчас, то к кроссу как раз наступит упадок энергии, и тогда уж точно не добежать.
Леша очень просто объяснял, почему он слабее многих парней в классе. Вся штука тут в еде. Ну, вот что она плохая.
Конечно, жри он так, как большинство парней, - другое дело. Они ведь что мельница, что мясорубка, и на переменах, и на уроках все жуют, жуют, и дома все жуют, жуют. Он же, Леша Ляпунов, живет строго по расписанию: после второго урока завтрак, после четвертого обед. Для большинства парней столовая - это так, легкая разминка перед домашними мясорубками, а для него это чаще всего именно завтрак и обед. Ужин - это уж что придется, а завтрак - это что останется от ужина.
Значит, боязнь кросса была от хилости, хилость от плохой жратвы, а плохая жратва?
Тут причиной всего Леша считал смерть отца.
Отец (справка)
Ляпунов Василий Павлович. Двенадцать лет проработал грузчиком на "Электросиле". Хорошо пил. Десять лет назад утонул в Фонтанке, оставив двадцатисемилетнюю жену вдовой, а дочерей восьми и пяти лет и трехлетнего сына сиротами. Что его понесло в октябре в Фонтанку, понять невозможно. Не купаться же придумал. Установили - был пьян. То ли с друзьями спустился к воде, чтобы красиво выпить, то ли его подтолкнули - это непонятно. Дело темное.
От отца у Леши осталось только два воспоминания. Первое: Леша сидит на плечах отца и закрывает ему то один глаз, то другой, то оба сразу, а отец - ну, ничего не видит - то качнется, то присядет, то подпрыгнет. Да, что-то все кружится и тонет в безоглядном смехе.
И второе. Лежит что-то серое, раздутое - никогда Леше не было страшнее, - надо подойти и попрощаться с этим вот серым и раздутым человеком, кто-то повел Лешу за ворот пальто, и он, как-то уж догадавшись, что нужно сделать, чтоб от него отстали, ткнулся носом в серый холодный камень щеки и сразу отскочил и спрятался за спину матери.
Это все. Больше Леша ничего об отце не помнит. Отношение к отцу за последние годы устоялось и уже не меняется.
Тут такая сложность. Соседям и одноклассникам Леша, разумеется, не говорил, что отец утонул по пьяному делу. О нет, он был летчиком-испытателем и разбился, испытывая новую машину. Ту машину в серийное производство так и не запустили, так как правительственная комиссия установила, что виновата машина, а не летчик. Иногда всплывали новые подробности летной службы отца, но они наслаивались на вот этот привычный штырь: отец погиб на испытаниях.
Это неважно, что Леше мало кто верил. Сестры-то не знали подробностей этой версии и своим подругам излагали версии собственные. Тут важно, что Леша сам верил - да, отец был героем-испытателем, да, погиб, до конца исполняя свой долг. К примеру, мог катапультироваться, но в последний момент стало жаль покидать полюбившуюся машину.
И в это время Леша любил отца до обожания, невероятно им гордился и даже молча советовался с ним. Ну, вот что бы тот сказал в том или ином случае? Порадовался бы или огорчился, узнав, что сын вчера схлопотал тройбан за самостоятельную по алгебре?
И лишь перед сном, когда всплывала какая-либо тревога или мягко копошился голод, приходило короткое и ясное понимание: а никакой отец не герой, а обыкновенный пьяница, и любовь сразу сменялась ненавистью. Ну, во-первых, горько было узнать, что отец не герой, а забулдыга (и это огорчение всегда было новым, словно Леша впервые открывал для себя тайну смерти отца), и, во-вторых, к ненависти непременно примешивались обвинения - а на фиг пить. Не пил бы - не утоп, не оставил бы малолетних детей сиротами.
А то ему что, он попил, а семья расхлебывай. Мама дома почти не бывает, живет у друга, Маша живет неизвестно где, Галька третий день пропадает у своего бобика-хоккеиста, а младшему сыну нечего жрать.
Но эти упреки возникали так часто, что Леша привык к ним. И даже научился ими управлять. Ну, он словно бы музыкант, нажимающий на нужную клавишу.
И поскольку воспоминаний об отце было всего два, он нажал на приятное: сидел, значит, на плечах отца и заливисто смеялся, и были восторг перед высотой и любовь к всемогущему отцу, и все вокруг сияло и кружилось, и тогда тело Леши стало вытягиваться куда-то в неоглядную даль, и оно пробило стену, и ноги, на манер шлагбаума, перегородили улицу, и лицо вдруг стало плоским, как блин, и оно кружилось вокруг тянувшегося вдаль тела, и мелькали, и кружились какие-то незнакомые плоские рожи, и тело залило мягким и вязким теплом, и в этом тепле Леша заснул.
Конечно, когда ты спишь один в большой квартире и поднимает тебя не ласковый голос мамочки (вот это - сыночек, ну, поднимайся, я же вижу, что ты уже не спишь, ну, вставай, завтрак стынет), но исключительно гнусный звон будильника, и когда вместо горячего, значит, завтрака на столе тебя ждут только вчерашние полбатона, то понятно, что вставать тебе не так и просто. Да если добавить, что в комнате прохладно, а под одеялом, напротив, очень даже тепло, то понятно, что утренний подъем представляется тебе делом очень героическим.
Да, ты человек с какой-то бешеной, всесокрушающей волей. И это при том, напомнить, что никто не стоит над тобой и ты волен идти или не идти в школу. К тому же ожидается кросс.
Леша зажег газ, поставил чайник и помахал чего-то там ручками, изображая физзарядку. Этому его три года назад научил дядя Юра, мамин друг (моряк, оно, конечно, дело понимает). Чтоб, значит, тело было здоровым. А в здоровом теле, говорил дядя Юра, здоровый дух. Делай зарядку, и ты будешь сильнее всех.
Верил в это Леша или нет - дело другое. Видно, все же верил, иначе не махал бы ручками, не изображал, лежа на спине, велосипед, не кланялся бы и не отжимался от пола - вот сегодня двадцать один раз, каждый месяц по одному разу добавляет.
И когда к концу отжиманий почувствовал теплый прилив голода, окончательно понял, что проснулся.
Уж зубы он чистить не стал - а не нанимался вам каждый день чистить. Тем более что и пасты в доме не было. Помылся - вот это точно. Даже малость на грудь и на спину плеснул холодной воды и, конечно же, не удержался от повизгивании - а имеет право, раз дома никого нет.
А перед завтраком игру такую затеял: открыл холодильник и глянул в масленку, а не появилось ли маслице, ну, словно бы оно появляется от сырости и холода. И оно, надо же, не появилось.
Булку он не глотал, но медленно разжевывал до кашицы, чтоб, значит, повысить усвояемость пищи организмом и не потерять ценные калории, которые были в батоне, и сахар высыпал весь, что оставался - ложки четыре вышло, - а спортсмены всегда перед кроссом едят много сахару.
Даже подумал, надо бы кусочек батона оставить, чтоб съесть перед кроссом, но не удержался, - а была надежда, что с едой как-либо уладится. Кто-нибудь еду сварганит. Может, мама придет.
Он так любил мать и так ждал ее прихода, что в груди как-то даже пискнуло и залило приятным таким теплом. Но знал, что слишком-то раскисать от надежды нельзя - прихода мамы ждешь каждый день, но разве она каждый день приходит?
Надевая школьную форму, Леша привычно и радостно отметил, что она мала и, значит, он за год здорово вырос - форма по второму году. Шнурок с ключом он надел на шею, проверил, чтоб не было видно под рубашкой, да и вышел. Лифта ждать не стал - пятый этаж, ножки не отсохнут спуститься.
Шел он в школу без омерзения - ничего плохого сегодня не ожидалось. Физика, литература, два труда - тут у него твердые четверки. Еще история, но тут у него даже пятерка за год была. Но, конечно же, шел без щенячьего этого визга первоклашек. Медленно шел двором, на детской площадке у избушки на курьих ножках увидел что-то желтое, наклонился - ба! кошелек! - заглянул, может, какая мелочь есть, но было пусто, к тому же пуговица на кошельке была содрана, и Леша выбросил ненужную вещь.
А было сыровато и зябко, солнце вдали только угадывалось просеивающимся светом, земля была туга после ночных заморозков, между домами виднелся желтоватый лесок. Тело свое Леша ощущал скукожившимся, и повело вдруг беглой дрожью, и Леше чего-то стало жалко себя.
Тут самое время рассказать о Лешином дворе и домах, составляющих двор. О, это огромные, невиданные прежде в Фонареве дома. Еще бы: девятиэтажные, по триста с лишним квартир каждый. Их зовут легко и просто: матерные.
Раньше здесь был как бы город в городе - деревянный грязный и пьяный Шанхай. На том, к примеру, месте, где стоит Лешин дом, была гора, а на ней пластиковый шалман, и это место звали кто Ветерком, кто Вшивой Горкой.
Шанхай начисто снесли, горку срыли, поставили эти вот дома, заселив их как жителями бывшего Шанхая, так и шанхайчиками поменьше - главным образом многосемейными и не вполне благополучными семьями. Главная работа милиции города как раз в этих домах. Отсюда они и матерные - все понятно.
Леша прошел мимо двухэтажного здания райгаза и мимо стекляшки-магазина, уставленного пустыми ящиками и коробками.
И все нехотя тянулись в школу, вялые и непроснувшиеся. Нет, радости, что вот сейчас увидит дорогих одноклассников, у Леши не было - это уж чего зря грешить на человека, но не было и сосущего чувства какой-то близкой беды. А день как день. Надо идти в школу, вот и идешь. А как и все люди ходят на работу.
Потому что если спросить у Леши, как к нему относятся в классе, он бы сразу ответил: а никак. Он не из тех, кого все любят, и не из тех, кого - опять же все - ненавидят. А посередке. Так что исчезни он в это вот мгновение, испарись, никто в классе не хватится: где ж это наш дорогой Леша Ляпунов, ненаглядный и незахватанный наш Ляпа.
Потому что никому он в классе не нужен. Это так. Точным манером он и не в классе никому не нужен. Это тоже так.
Школа выросла перед ним - четырехэтажная, новая, с зелеными плитками по стенам. Ее построили три года назад, вместе с большими домами. Тогда и Лешу сюда перевели. Раньше-то он жил в деревянном домике у привокзальной площади. И сразу, значит, и новое жилье, и новая школа. Потому-то Леша и отваживается рассказывать про своего папашу, смелого летчика-испытателя.
Да, ничего неприятного не ожидалось, ничего и не случилось. Тем более что в физике Леша чувствовал себя неплохо, как-то уж в том году, когда началась физика, решил не запускать ее, и как выковалась у него железная четверка, так она и держится.
К тому же по физике у них был Борис Григорьевич, классный руководитель, худой и патлатый, с красивыми такими усами, как у Боярского. Они любили его - второй год всего в школе, не успел детишек возненавидеть. Его и не изводили - все взаимно. Именно Борис Григорьевич и пробил Леше бесплатные талоны на еду.
Да, так на первом уроке ни у кого не было сил заводиться, так это поклевали над партами. Только два раза пошутил Жека Андреев, по прозвищу Андрон, классный развлекатель.
Когда Борис Григорьевич сказал: "Сила, с которой…", Андрон громко повторил: "Силос, который…" Ну, посмеялись. Чем хорош Борис Григорьевич? А он свой, и он не накалялся на Андрона, не топал ногами, но посмеялся вместе со всеми. А понимает человек - первый урок, детки не проснулись, ну, пусть встряхнутся.
И вторая шутка Андрона.
Борис Григорьевич, объясняя новый урок, сказал так это доверительно:
- Есть, ребятки, такая сила…
- Нет такой силы! - выкрикнул Андрон.
- Нет, Женя, есть такая сила, - настаивал Борис Григорьевич.
- Нет, Борис Григорьевич, нет такой силы, которая пересилила бы русскую силу! - торжественно сказал Андрон.
Легко и незаметно прошла литература. У них новая учительница, первый год в школе, и у нее новые же ухваточки, она жмет на сообразительность и требует, чтобы говорили не то, что надо, а то, что думаешь. Ну, новые времена, школьная реформа, все понятно. И надо теперь все внимательно читать. Вот сейчас проходят "Капитанскую дочку", она есть в хрестоматии, Леша ее прочитал, и она неожиданно ему понравилась.
И сегодня на уроке ему удача подвалила - он первым угадал, сколько лет было Гриневу, когда он писал свои заметки, и только за это схлопотал пятак.
И под общее обалдение нес дневник, и у него была негнущаяся спина, и невозможным усилием сдерживал он улыбку торжества. Даже сразу вспомнил, как звать учительницу - а Наталья Валентиновна.
И чем еще приятно было на литературе, а вот звоночками такой надежды. Подумает - это будет скоро, и сразу станет тепло.
И когда прозвенел звонок на вторую перемену, Леша попросил соседа по парте Вадика Зинченко по прозвищу Февраль (он самый маленький в классе) отнести Лешину сумку в кабинет истории, а сам рванул в столовую.
И он обогнал чинных, возглавляемых наседкой-учительницей первоклашек, и он растолкал малолеток из второго и третьего классов, и делал это с сознанием правоты - а имеет право, для большинства столовая - это добавка к домашней еде, а для него основа основ, возможность выжить, к тому же они молодые, а у него возраст переходный, когда нужно много и хорошо лопатить.
Леша неторопливо ел рисовую кашу. Млел, поедая булочку. Она была еще теплой и покрыта сахарной пудрой. Можно сказать, на нее выпал первый снежок, вернее, лег густой иней. Он осторожно, чтоб не осыпать иней, булочку разрезал и сперва съел верхнюю половину, с сахарной пудрой, потом облизал губы, а уж затем намазал масло на нижнюю половину и тогда принялся за чай.
А по рядам шел долговязый и сутулый придурок-восьмиклассник по прозвищу Полип, и он срывал пуговицы с курток малолеток. Полип басом спрашивал: "Чья пуговица?", и, если пацан говорил "моя", Полип отрывал ее и отдавал пацану; если ответ был "твоя", Полип отрывал пуговицу и клал в свой карман. Спасал только один ответ: "Пуговица курткина".
Леша выскочил из столовой и понесся к кабинету истории… В коридорах носились малолетки и стоял плотный запах пота.
Леша чувствовал себя сытым и веселым. Случайно он глянул в окно второго этажа, и он увидел, что сентябрь-то стоит теплый и разливается яркое солнце, и Леша прижался лбом к теплому стеклу и зажмурился от того, что он увидел.
А увидел он голубое небо без единого облачка, и сиял желтизной лесок вдали, во дворе школы стояла высокая сосна и с нею рядом две молоденькие березки. Листья на березках уже пожелтели, они чуть трепетали, вернее, струились на легком ветерке, и было ясно, что береза дышит именно листочками. Чуть поодаль горел красными листьями куст, названия которому Леша не знал, и все вокруг как бы замерло, сияя зеленью и желтизной.
Тут раздался звонок, и Леша вздрогнул, но задержался на мгновение, так как именно в это мгновение почувствовал, что счастлив. Да, счастье - это когда ты сыт и в ближайший час не ожидаешь позора.
А позора он не ожидал потому, что историю не то чтобы знал, а вот именно любил. И его любила учительница Марина Васильевна: он внимательно ее слушает и рассказывает именно то, что говорила она на прошлом уроке. За шестой класс у него была пятерка по истории - единственная, надо сказать. Хотя нет - еще по рисованию. Но это в прошлом - рисования больше нет. Хотя чего там скромничать - рисовал Леша хорошо.
История прошла нормально, Леша готов был отвечать, он даже и руку поднимал, нет, не тянулся, вывихивая лопатки, а скромненько, локоток на стол, но его не спросили. Марина Васильевна рассказывала про древние государства на территории России, и Леша знал, что урок ухватил. Теперь дома просмотреть учебник - и все.
А между уроками труда он сгонял в столовую, и уже не было малолеток - они умотали домой, - тут уж давились парни постарше, но и здесь Леша чувствовал если не силу, то право проламливаться и сквозь их плотную ругающуюся стену.
Рыбный суп, котлета с гречкой, компот. Ел неторопливо, нажимая на хлеб, он не был голоден и насыщал себя впрок. В три часа кросс, нужны силы - все понятно.
Даже и надежда шевельнулась, может, сегодня мама придет, и хотя обожгло понимание, что этого он хочет всего больше на свете и любит мать безоглядно, но надежду эту погасил.
И правильно, что погасил надежду, - дома никого не было. И когда перед ним замаячила глухая проблема ужина, он начал громко ругаться. Девки-заразы разбежались, а денежек нет. И он, Леша, не волшебник, чтоб простые бумажки превращались в дензнаки, и к тому же нет у него и станка для печатанья дензнаков. Ну, не заразы ли? Рубль-пять ведь остался, но это на самый пожарный случай.
До кросса оставалось полчаса, и Леша начал собираться. Достал старый хабэшный костюм - он был мят и грязен, но главное - мал. Да, но страдал Леша не из-за костюма и даже не от боязни провала на кроссе, страдал он от ненависти к своему телу. Ну, вот какой он тощий и хилый. Руки еще ничего, утренние накачки дают плоды - сносные бицы, но какие тощие и кривые ноги и какая цыплячья грудь с вдавлинкой посередке. И узкие покатые плечи. В школьной куртке это еще не так заметно, а в хабэшке - ну, стыдуха.