- Мы уже договаривались говорить друг другу правду, - вдруг сказал Слава. - Пусть врут взрослые. А ты скажи мне, Леша, как ко мне относятся в классе. Только, конечно, правду. Как и договаривались.
- Не понял, - сказал Леша.
- Ну, вот как относятся. Шкала большая. Любят. Ненавидят. Презирают. Боятся.
Леша понял, что обязательно надо говорить правду. Соврет Леша - Слава поймет, тогда все, дружбе конец.
- А чего тебя бояться? Ты никого не цепляешь. Любят? Не знаю. Нет, наверное. Любят Андрона. Вот это точно.
- Но он шут.
- А его любят. Он неделю болел, а когда вышел, вон как все обрадовались.
- Понял. Мне бы так не радовались. Что же осталось у нас? Надеюсь, не презрение?
- Нет. Ты понимаешь, всем кажется, что ты как бы весь из себя. Ну, вот, мол, я книги вообще читаю, вот я в астрономии вообще кумекаю. Ты с ними играл в "бутылочку"?
- Нет.
- А звали?
- Звали. Но я не пошел.
- А меня и не звали. Про тебя, конечно, сказали - выстебывается.
- Понял, - сказал Слава, и некоторое время они шли молча.
Ох, как же хотелось Леше спросить, а как к нему относятся в классе. Но побоялся. Слава скажет правду, а правда эта такова, что к Леше никак не относятся. Да, он словно бы место пустое. К примеру, никто не звал его на день рождения. Правда, и он никого не зовет. Но он-то не зовет по простой причине - день рождения у него в июле и Леша всегда в лагере, так что за последние годы вообще никто ни разу не вспомнил про его день рождения. Но это ладно. А вот они собираются у кого-нибудь потанцевать Его хоть раз звали? Нет. Или купят пепси и балдеют. Его зовут? Нет.
- Скажи, а у тебя бывает такое вот, что ты идешь по этому проспекту, мимо этих домов, а кажется тебе, что ты впервые здесь идешь. Ну, как космонавт, который впервые попал на незнакомую планету? - спросил Слава.
- Нет, так у меня не бывает, - признался Леша. Его, понятно, тянуло присвистнуть покрасивее, но удержался - договорились ведь говорить правду.
- А бывает у тебя совсем другое? Вот мы идем по городу. И я спрашиваю, бывает у тебя то, бывает другое. Я же тебя впервые об этом спрашиваю. А кажется, что мы уже вот так точно шли и раньше, и я задавал вот точно такие вопросы.
- Такое бывает!
- Нормально! - успокоился Слава. - А то я думал, что у меня легкое оборзение.
- А вот у тебя бывает такое, что вот ты засыпаешь и тебе кажется, что ноги вытягиваются, и пробивают стену, и перегораживают проспект?
- Это я понимаю. Так бывает, когда человек в рост попер.
- Но я-то не попер.
- Значит, в ближайшее время попрешь.
- Да, но дальше так. Тело становится как длинная-длинная глиста, и вокруг нее летает плоская, как блин, рожа.
- То есть это как?
- Ну, сплющенная рожа. Словно бы по ней проехал асфальтовый каток. Она кривит рот, и подмигивает, и трясет ушами. Но главное: она летает вокруг тебя.
- Как спутник, что ли?
- Да, и обороты наматывает не вдоль тебя, не от головы к ногам, а поперек, ну, как провод на электрической катушке. И ты спутан и не можешь пошевелиться.
- Здорово. У меня такого не бывает. А ты не врешь?
- Нет.
- Здорово. Очень красиво.
- А у тебя бывает, что ты никому не нужен?
- Это как?
- Ну, вот никому не нужен. Ни в классе, ни во дворе, ни дома. Что ты есть, что тебя нет - всем без разницы.
- Понял. Наверное, временами это у всех бывает. Но у меня вот какой счет. Да, в классе - никому. Но всегда знаю - я нужен отцу. В этом вот я уверен. Всегда знаю - он в экспедиции, но помнит обо мне.
Это Леша понимал хорошо. Будь у него такой отец, как у Славы, Леша бы тоже не ныл, что вот никому не нужен. Тут все понятно. И он бы не пудрил себя соображениями, мол, отец погиб за правое дело. Сейчас Леша знал точно - отец утоп по пьянке. И даже успел разозлиться: ну, чтоб ему погибнуть на Гражданской войне, или под Сталинградом, или вот испытывая самолет, так нет же - утоп по пьяному делу.
Они дошли до своего двора и расстались. Привет! Привет!
Леша увидел, что к восьмому дому идут дружинники - четверо женщин, двое мужчин. Вроде бы ничего особенного - люди с повязками идут к опорному пункту. Но без всякой причины Леше стало вдруг так тревожно, что он побежал домой.
И пока взлетал в лифте, в голове вертелось - только бы Галька была дома.
Но ее как раз дома и не было, и тогда Леша вылетел и побежал к четырнадцатому дому.
А уже опустились сумерки, от леса полз туман, плыл он низко над землей, цепляясь за кусты во дворе и за избушку на курьих ножках. В тумане Леша разглядел ехавшую к опорному пункту милицейскую машину, так называемый мусоровоз, или же мусоршмитт, или же ментовоз. И за машиной еще одна. Много дружинников, две машины - значит, будет облава.
И Леша ускорился к четырнадцатому дому. Почему именно к четырнадцатому? А там самый любимый подвал. Так-то подвалов много, оно понятно. Где парням собираться? Не в избушке же на курьих ножках. Значит, обживают подвалы. Ну, к примеру, если кто из жильцов выбросит старую мебель, парни тащат ее в подвал. Кто-нибудь притащит в подвал маг - можно музыку послушать, побалдеть. Или ребята постарше могут вина выпить, побалдеть. Или, если народу немного, с девочками почикаются. Правда, почикаться можно и днем. С урока уйдут, почикаются и вернутся в школу продолжать образование. А в последний год пошла мода дышать клеем "Момент". Их так и зовут - "моментисты". Надышатся и балдеют.
Тут уж милиция забеспокоилась по-настоящему. Устроят облаву, "моментистов" заберут, подвал разорят и заколотят. Так неугомонные оборудуют новый. Но вне конкуренции все-таки подвал четырнадцатого дома. Уж сколько его заколачивали, а парни все туда лезут. Ну, что тараканы. Им побалдеть охота.
Леша торкнулся в дверь подвала, но дверь была заперта на щепочку. Он разбежался, толкнул дверь и влетел в подвал. Пошел наощупь, рукой придерживаясь за бетонные стены. Из узких окошек сочился жидкий свет. Увидел вдали огонек, услышал Тото. Толкнул дверь и вошел в обжитую подвальную комнату. Не ошибся - "моментисты" во всей красе. Сразу увидел Галю - она ждала своей очереди, поторапливая Таньку из соседнего подъезда, чтоб та отдала ей мешочек.
Леша привык к тусклому свету и разглядел картинку, не очень-то красивую. В подвале было грязно, валялись полиэтиленовые мешки, захватанные, заляпанные. На полу валялись пустые тюбики. Кого-то в углу рвало. Стоял спертый кислый запах клея и блевоты.
Не надышались только Галя и Гоша Захариков из соседнего дома.
Леша подскочил к Гале и рванул ее за руку.
- Гадина! Ты мне чего обещала?
- Вали ты! - зло сказала Галя и замахнулась на брата - видать, очень хотелось подышать.
- Облава! Гоша, слышишь, ментура сюда спешит!
- Отсос Харлампиевич! - зло сказал Гоша, прилаживаясь к мешку, который взял у отвалившегося Бура из четырнадцатого дома.
- Хрен с тобой! Галька, за мной! Облава, говорю.
Угроза облавы наконец подействовала на Галю - второй привод в детскую комнату, позора нахлебается - и она заспешила за братом.
Наконец вырвались наружу. И какой же там был чистый воздух!
Только успели отойти к другому подъезду, как у входа в подвал остановилась милицейская машина, за ней другая, и из машин выскочили милиционеры и дружинники.
- Рвем когти! - сказала Галя.
- Нет, сядем на скамейку. И ты посмотришь, как они загремят.
Их выводили, поддерживая с двух сторон. Они сами не могли идти. Громко и матерно ругались. Танька что-то запела из Тото, но у самой машины ее вырвало. Вынесли хилого Бура. Гоша Захариков возмущался, что он и надышаться-то не успел.
Женщина-дружинница брезгливо несла грязные мешки - вещественные доказательства. Двери захлопнули, и машины уехали.
- Насмотрелась? - спросил Леша. Галя молча кивнула.
- И ты туда же. Ну, будь ты дылдой, здоровой бабой - это одно. Но ты же слабая и желудок больной. Не понимаю я тебя, Галя: каким надо быть придурком, чтобы дышать, курить и пить. Вот ответь: о чем ты, Галя, думаешь?.. А какой бы крик в классе подняли! И Кротова и активистки. Особенно Спица. Больше в школу не пошла бы.
Что и понятно: дышать - это самый позор.
- Да, Лешка, ты меня спас.
- Ладно. А подвал забудь.
- Конечно. Только, Лешенька, - начала примазываться Галя, - ты уж никому не говори. Особенно Машке. Убьет. Не скажешь?
- А в школу ходить будешь?
- Буду.
- А уроки учить?
Галя согласно кивнула - она сейчас готова была обещать что угодно, только бы Леша ничего не рассказал Маше и маме.
- А в подвал ходить будешь?
- Да ты чего! Какие дела! - возмущалась Галя так искренне, словно бы несколько минут назад Леша не ее тащил именно из подвала.
- Ладно. Никому не скажу. А теперь пошли домой жарить мясо.
А дома-то Маша, Манечка, Маняша!
Она выкладывала из сумки на кухонный стол продукты, а Леша ходил возле нее и приговаривал: "Маша, Манечка, Маняша!" А также: "Ты наша красавица, ты Маша-резвушка".
Да, конечно, красавица. Рослая, крепкая, хорошо одевается. И все ей идет. Даже вот эта цыплячья прическа с двумя торчащими пучками волос, и то идет. Сделай такую прическу Галя, и будет она как мокрая курица-задрипка. А Маша - красавица. И тени, которые она натирает, и легкий румянец на щеках, тоже натертый, и щипанные в ниточку брови - все ей идет. Ну, точь-в-точь кинозвезда на обложках журналов.
Маша взъерошила Леше волосы и спросила:
- Ну, как ты тут жил?
- Нормально.
Да, она любит брата. Он, пожалуй, единственный человек в семье, кого она любит. С мамой постоянно ссорится, а Галю просто затюкала.
- Мать не заходила?
- Нет.
- Ну, дает. Вот о чем человек думает?
- Не надо, Маняша. Может, она заболела.
- Может быть. А вы тут сносно жили. Думала, совсем доходите. А у вас мясо, картошка, масло. Эй ты, иди сюда! - крикнула она Гале.
Галя пришла на кухню.
- В школу ходила?
- Ходила, - буркнула Галя.
- Врешь?
- Ходила.
- Ночевала дома?
- Дома.
- Врешь?
- Дома.
- Ладно. С тобой разберусь потом. А сейчас будем готовить ужин. Профессор, что бы ты хотел поесть?
Лешу в семье стали звать Профессором после того, как он пятый класс кончил без троек.
- Ну, это… - замялся Леша.
- А грибной суп?
- Это да!
- Тогда вот рубль и сгоняй за сметаной.
Он сгонял, а когда пришел, суп уже варился, и по квартире ползли живые запахи настоящей еды, он подошел к кастрюле, нюхнул грибной запах и даже зажмурился.
- Ну, Маняшечка, ну, вообще!
- А картошку как хочешь - пюре или жареную?
- Жареную, Маняшечка, жареную. И, жаря картошку, Маша рассуждала:
- Завтра или послезавтра пенсия. Это мы дотянем. Но она-то на что рассчитывала?
- Ну, правда, может, заболела, - то есть Леша как бы уговаривал Машу ничего плохого не говорить про мать.
- А что с мясом делать? - Маша поняла желание брата защитить свою любовь к матери и пожалела его, и Леша был благодарен ей за это. - А что? Съесть его.
- Хорошо сказано, мой мальчик, - голосом опытного сыщика сказала Маша. - А в каком виде?
- А в простом.
- Точно. Мы его располовиним. На сегодня и на завтра.
А Леша с восторгом (чуть, конечно, преувеличенным) нюхал то кастрюлю с супом, то жарящееся мясо, то картошку. И глаза закатывал - ну, не могу. И слюни сглатывал (тут не преувеличивал - слюни его давили).
Они ели суп со сметаной (да какой! за рубль семьдесят, густой и неразбавленной), а потом дошла очередь и до второго. И как же золотились ломтики картошки, ровненькие, один к одному. А мясо было мягким, из него вытекала горячая кровь, и Маша дала Леше большой красный помидор, и блестел его глянцевитый бок, и был помидор так туг и красив, что его было жалко резать. Но когда Леша его все-таки разрезал, вернее, развалил, то помидор не брызнул соком, потому что мякоть его была туга, и она лоснилась от белого налета спелости.
Вместо чая Маша поставила на стол тарелку винограда (прятала в холодильнике, сюрприз, значит), и ягоды были крупные и почти белые. Они были покрыты едва заметным бархатистым налетом. И прозрачные, так что в тумане желтоватой мякоти угадывались коричневые косточки.
И после каждой ягоды Леша жмурился и закатывал глаза аж куда-то к затылку и прицокивал языком.
А потом, откинувшись на табуретке, спиной налег на стену и руки бросил в изнеможении - а все, напитался, и он был почти пьян. Понимал - вот это и есть нормальная еда.
- Ну, все, пузо набили, - сказала Маша. - А что там по телику?
- Сейчас посмотрим, - сказала Галя.
- А кто посуду помоет?
- Я! - охотно вызвался Леша.
- Давай! А мы там. Сестры ушли в большую комнату, чтоб поговорить, и прикрыли кухонную дверь, чтоб Леша, значит, не мог слышать их разговор. Но Леша как раз хотел слышать, и он дверь открыл, и уменьшил воду, чтоб не мешало постороннее журчание.
- Ты чего такая притруханная?
- Ничего.
- Не ври. Тут некоторое молчание. Это Галя, видать, раздумывает, говорить сестре правду или нет. Тут послышался плач Гали, даже надсадное рыдание, вот с этим вывертом подвывания - ы-ы-ы!
- Что за дела такие, Галя? - в голосе Маши строгость.
Молчание.
- Уж не залетела ли ты, подружка?
Молчание.
- И сколько?
- Три.
- Недели?
- Нет, дня.
- Ну, не реви. Может, и ничего. Ты все-таки хилая глиста. И кто? Генка?
- Не знаю, Маша.
- Ну, ты, Галина и б…., - убежденно сказала Маша. Этой несправедливости Галя не могла выдержать и протянула:
- Ой-ё-ёй!
Маша (справка)
Вот это "ой-ё-ёй" следовало понимать так, что от кого бы и слышала такой упрек, но только не от тебя.
Нет, дело не в том, что Маша плохо и со скрипом училась, а в том, что неполных пятнадцати лет Маша бегала из дому и болталась по судам (морским, понятно). Нет, не плавала, а прибивалась к какому-нибудь пареньку, чье судно стоит на ремонте. Когда паренек уплывал, она прибивалась к другому пареньку.
И она проявила чудеса изобретательности, чтоб только не учиться и не работать.
Однажды Маша сказала матери, что устроилась в городе учиться на повара И поскольку мать всю жизнь работает в городе, они полгода каждый день ездили вместе на электричке шесть сорок. Вместе входили в метро, и только мать втыкалась в вагон, Маша разворачивалась и ехала домой досыпать.
- А ты не ой-ё-ёйкай! - строго сказала Маша. - Надо ведь на плечах иметь голову, а не сундук с клопами. Что думаешь делать?
- Ну, Маня, - жалобно проныла Галя, мол, ты старшая сестра, вот и помоги, а иначе я тебе фиг бы сказала что.
- Ну, что делать? Тебе ведь даже пятнадцати нет.
- Ну что - мне теперь под электричку лезть, как Анна Корейкина? Не возьму ребенка - и всё!
- Это понятно. А до того?
Леша, хоть и не до конца осознал, что грозит их семье, не выдержал и крикнул:
- Бутылку водки - и все дела!
- Да иди ты! - огрызнулась Галя.
- Да она же от бутылки загнется, - сказала Маша. - Постой дергаться, Галина. Может, и проскочит. Хилая ты все-таки. Значит, так. Вот тебе три таблетки. Глотни сразу. Не жуй - они горькие, подавишься. Да налей горячей воды в ванну и сиди, пока не сваришься. А потом на поясницу горчицу. Исполняй.
Галя лежала в ванне, а они смотрели приключенческий фильм "Следователь Можайкин - это я".
Галя вышла из ванны усталая, бледная.
- Ну? - спросила Маша.
- Все болит, - жалобно сказала Галя.
- Это хорошо. Обложись горчицей и смотри, как следователь Можайкин ловит бандита. Он три дня сидит под водой, а в сумке у него бриллианты.
Утром Леша растолкал Галю, но она отказалась подниматься.
- Пронесло, - спросонок сказала Маша. - Пусть сегодня лежит. Скажи в школе, что заболела. Тебе поверят.
Глава 3
Праздник
В шесть часов за Лешей зашел Слава Кайдалов.
Солнце еще только начинало садиться, оно уже притомилось и не грело, зато сияло, как натертая медяшка, заливая небо вокруг себя желтоватым светом.
Часа полтора они погуляли по проспекту. Когда Леша ехал в лифте домой, он точно знал - дома мама, и у него в душе все клокотало от близкого счастья.
Не стал открывать дверь ключом, но дал свои звонки - два коротких и один длинный - и услышал короткое настороженное "Кто?", и, обожженный долгожданной радостью, отчаянно завопил:
- Да я!
Дверь открылась. Мама.
Она распахнула руки, чтоб обнять сына, и он тоже распахнул руки и влетел в ее объятия.
Жадно вдыхал материнские запахи - духов и какой-то отдаленной застойной кислинки - и он был счастлив узнаванием этих запахов, на мгновение отстранился, чтоб убедиться, что мама по-прежнему красива, вгляделся в нее, да, по-прежнему красива - тоненькая, стройненькая, в аккуратных брючках и кофточке и в маленьком передничке, и у нее была аккуратная короткая стрижка, мама улыбалась, и Леша снова влетел в ее объятия.
- Загулял мой мужичок, - ласково говорила мама. - Голоден?
- Ага! - радостно сказал он, унюхав плывшие с кухни веселые запахи.
- Ну, пойдем, мой мужичок, - и они в обнимку прошли на кухню.
Мама положила ему мясо с жареной картошкой, а потом блины с маслом, и, когда Леша все съел, он, конечно же, пофыркивая от сытости, захмелел. Галя и Маша на кухне не появлялись.
- Ты надолго?
- Навсегда. Больше уезжать не буду.
- А работа?
- Беру расчет.
- А чего это ты?
- Хватит - двадцать лет отмоталась. Да и мужичок растет.
- А дядя Юра?
- Нет дяди Юры, - тихо сказала она. - Забудь о нем. Теперь только дома. Всё!
Леша даже онемел от восторга - он даже и мечтать не смел, что мама перестанет ездить в город.
Он подождал, пока мама помоет посуду, а потом, что влюбленная парочка, обнявшись, они прошли в большую комнату. Галя и Маша смотрели телик. Видать, не очень-то и рады, что мама приехала - она укоротит их свободу.
Мама села на диван, Леша с нею рядом, и он положил голову на ее плечо, а она нежно гладила его волосы. Да, это и есть дом родной - где тепло, сыто и рядом мама.
- Ну, как школа, мальчик?
Ему не хотелось вставать, но было чем порадовать маму, и он как бы нехотя поднялся и поплелся в свою комнату за дневником. Шел обратно, едва переставляя ноги, - ну, надо же и скромность обозначить, и нехотя подавал дневник, а мама, увидя четверки и пятерки, сказала "Ай да сынок" и принялась тискать и целовать его.
- Так я еще год не начинал, - сказал Леша - ему сейчас точность была дороже скромности.
- Галя, дневник!
- Нету! - не отрываясь от телика, ответила Галя.
- А где он?
- Кротова взяла на проверку, - сказала Галя так зло, что было ясно - дневник она заныкала.
- Ты как с матерью разговариваешь! - прикрикнул на нее Леша.
- Подлиза!