* * *
А с Серёжей Романовым перед его отъездом, когда он пришёл попрощаться, у нас произошёл спор. Он считал, что Антона нужно побыстрее воцерковить, чтобы он как можно скорее выучил и усвоил все православные обряды и правила.
А мне казалось… я много думала на эту тему… Я знала, сколько у моих знакомых священников проблем с их собственными детьми. Я видела, как дети бунтуют против религии родителей. И пришла к убеждению, что ребёнка нужно воспитывать по заповедям, но… Религию пусть он выберет сам, когда повзрослеет. Я не хотела ничего навязывать сыну.
– Да ты прямо протестантка! – сказал Серёжа с изумлением и явным неодобрением.
– Понимаешь, Серёжа, то, что я нашла для себя, – я это нашла для себя, я это выстрадала. Но это нужно именно найти. К этому нужно прийти. Прийти самому. Тогда это будет по-настоящему. Нельзя человеку, пусть даже и годовалому, вменить в обязанность веру. И тем более, конфессию.
– Ты что, не хочешь говорить Антону о Боге?
– Я хочу говорить Антону о Боге. И я отвечу ему на все вопросы, когда он меня спросит.
– А если не спросит?
– Спросит! Каждый ребёнок, взрослея, задаёт вопросы: откуда это всё взялось? и зачем мы живём? и почему умираем? и что потом?…
– Ты берёшь на себя слишком большую ответственность.
– Конечно. Я уже её взяла, когда родила ребёнка.
– Всё-таки воспитывать ребёнка в лоне церкви легче…
– Но я не хочу, чтобы мой сын, взрослея, взбунтовался! Я насмотрелась на детей некоторых батюшек и некоторых сугубо православных мирян. И вижу, как они бунтуют против того, что им навязывают родители. Я не хочу, чтобы у нас с Антоном так было. Я хочу, чтобы мой сын сам сделал свой выбор. Господь дал нам право выбора. Как же я могу его отобрать у своего ребёнка?
– А если он выберет не православие?
– Это будет его выбор. И я буду уважать его выбор.
– И тебя не страшит, что вы можете, не дай Бог, оказаться в разных конфессиях?
– Ничуть. И вообще, Серёжа… Кто из мудрых людей это сказал? Наши перегородки не доходят до Бога…
Так мы и расстались с нашим хорошим другом. Чтобы потом, через много лет, встретиться уже не с Серёжей Романовым, а с отцом Сергием Романовым…
А мой сын… Мой сын сделает свой выбор.
* * *
…А когда тебе было два года, нам подарили подшивку журнала "Природа".
Ах, какое это было захватывающее чтение!… Мы прочли все двенадцать номеров, от корки до корки, мы по многу раз перечитывали любимые статьи.
Помнишь, как мы мечтали уехать в Африку спасать слонов?… Я – помню.
* * *
Когда тебе было два года, я повесила над твоей кроваткой большую карту Земли – двух полушарий… И ты обожал водить по ней пальчиком, задавая мне бесчисленные вопросы: "Что это? Что это?…"
* * *
Алла Кондратьевна из Риги. Чудесная женщина, у которой я останавливалась, когда приезжала навестить отца. Мы с ней с тех пор переписываемся.
Она прислала тебе замечательное лото: животный мир всего мира. Там было пять карточек большого формата: континенты. И много маленьких карточек с картинками животных. Играя в эту игру, ты с лёгкостью и очень быстро запомнил, какие животные обитают на каких континентах. Тебе было два года…
* * *
В два года тебе подарили молоток. В этот же вечер ты научился заколачивать гвозди! И, между прочим, ни разу не ударил себя по пальцу.
* * *
Когда тебе было два года, мы купили телевизор. Это Борис Глебович меня давно уже убеждал, что я должна его купить – хотя бы для тебя. Говорил, что для тебя там много интересного.
Я долго сопротивлялась, да и денег не было, а потом вышла большая подборка стихов в альманахе "Истоки", и заплатили большой гонорар – как раз на телевизор! Пошла и купила. Конечно, чёрно-белый, о цветном мы даже не мечтали.
Сосед помог дотащить.
Действительно, наша жизнь стала богаче и разноцветнее, несмотря на чёрно-белый экран.
Во-первых – "Клуб кинопутешественников" с Юрием Сенкевичем.
Во-вторых – "В мире животных" с Николаем Дроздовым.
В-третьих – "Очевидное невероятное" с Сергеем Капицей.
А ведь ещё каждый вечер на одном из каналов обязательно шёл симфонический концерт! При нашем помешательстве на музыке это было несказанной радостью. Ежевечерним подарком.
Ну, я уж не говорю про мультики! Про "Спокойной ночи, малыши!", про чудную передачу "В гостях у сказки", которую вела любимая всеми детьми "тётя Валя".
Так что спасибо Борису Глебовичу за настойчивость, с которой он повторял несколько лет: "Как вы можете жить без телевизора?"
* * *
Была и ещё одна радость, которую подарил нам телевизор.
В течение многих лет 15 марта, в день рождения Леонида Енгибарова, и 25 июля, в день его ухода, по телевизору обязательно показывали какой-нибудь фильм с его участием. Так что я много раз посмотрела "Путь на арену", "Леонид Енгибаров, знакомьтесь!", "2 – Леонид – 2" и "Ожерелье для моей любимой".
Если учесть, что видеомагнитофонов в то время в нашей стране не водилось, то станет понятно, что никаким другим способом посмотреть фильм было нельзя, а только таким – если его показывали по телевизору. Ну, бывало ещё, что старый фильм шёл в каком-нибудь захудалом клубе на окраине города, или в Кинотеатре повторного фильма.
Так что я тоже получила свою долю радости от телевизора. Видимо, там, в Останкино, или на Шаболовке (уж не знаю, где в те годы составлялись телепрограммы), видимо, в те годы на телевиденье работал человек, который любил Енгибарова и всегда держал в памяти его даты… Спасибо этому человеку! Я, наверное, никогда не узнаю его имени, но если он прочтёт эти строки, пусть знает, что я ему бесконечно благодарна. За то, что он не давал всей стране забыть о Великом Клоуне…
* * *
Читать ты научился в два года. И вскоре…
Вскоре на обороте моих черновиков, на обеденных салфетках, на полях книжек, на обоях, на рулонах бумаги для заклейки окон – всюду стали появляться твои первые каракули. В два с половиной года всем игрушкам ты предпочёл бумагу и шариковый карандаш.
Ты учился писать с непостижимым упорством. Маленькие пальчики с трудом удерживали карандаш, он то и дело выскальзывал, и тогда ты приспособился держать его, как скульптор держит резец – крепко зажав в кулаке.
Ты учился писать… Пристроившись за большим обеденным столом на кухне (этот стол был одновременно и моим рабочим столом, на нём стояла моя старенькая "Олимпия"), примостившись рядышком со мной, ты выводил свои первые слова: "соль", "чай", "сахар", "олимпия"… И – названия любимых книжек: "репка", "теремок", "сказки", "стихи".
Учебным пособием становилось всё, что попадало в поле твоего зрения: не только книжки, но и банки, пакеты, коробки с надписями. Так в первом "писальном" блокноте появилось длинное и трудное: "Фотоаппарат". А потом ты попросил показать тебе, как пишутся слова "мама" и "Антон".
Ты учился писать… Порой, измучившись над какой-нибудь буквой, разражался слезами. Плакал горько, взахлёб, как от обиды, и я напрасно пыталась утешить тебя.
– Не огорчайся, ты ведь ещё маленький, подрастёшь – научишься.
– Мне надо сейчас! – говорил ты сквозь слёзы.
– Зачем тебе так рано уметь писать?
– Мне – надо! – с недетской убеждённостью повторял ты.
– Мне надо!
В голосе твоём звучали отчаянье и вызов. И недоумение: как же это я не понимаю таких простых, очевидных вещей? Всхлипнув, ты вновь брался за карандаш…
И хотя ты не мог объяснить, зачем это тебе, но, видя, с каким упорством преодолеваешь ты своё неумение, видя, какой страстью горят твои глаза, я поняла: тебе действительно надо. Не когда-нибудь, не потом – сейчас.
* * *
Стихи ты начал сочинять в два года. Ты обожал рифмовать, любил играть словами, вся наша жизнь была расцвечена твоими стишками и песенками… Видя, что я оборвала с ромашки лепестки, сказал со вздохом и укоризной:
– Ромашка
по имени бедняжка!
Глядя в окно на полыхающее небо, воскликнул:
– Закат – циферблат!
Развернул подаренную конфету и пришёл в восторг от фантика! Конфета называлась "Кара-Кум", и на фантике были нарисованы верблюды.
– Мама, слушай стишок!
Рыжий верблюд,
Белый верблюд,
Серый верблюд…
Чёрный Кара-Кум!
– Здорово! – говорю я. Потому что действительно здорово!
А на моё: "Сынок, неужели твой язычок не устал говорить с утра до вечера?", ты засмеялся и ответил стишком:
– Язычки – сверчки!
Качаясь на качелях, громко напевал:
– Слушай, мама, стихи про разные деревья!
Сосна
по имени весна.
Ива
по имени грива.
Ива
по имени красива.
Клён
по имени силён.
Рябинка
по имени чаинка.
Каштан
по имени чемодан.
Ольха
по имени ха-ха-ха!
Берёзка
по имени слёзка.
Осинка
по имени свинка.
Шиповник
по имени вторник…
Идём домой тёмными аллеями. Вокруг сугробы, тьма и ни души… И этот вечер навсегда остаётся в памяти, благодаря твоему стихотворению, которое ты произносишь громко и торжественно:
– Ночь и зима!
Зима – и ночь!
Ты сочинял стихи совершенно осознанно. Всегда спрашивал меня:
– Ну, как тебе мой стишок?
– Замечательно! – искренне говорила я.
Я была тебе благодарна. Твои стихи и песенки возвращали мне вкус слова, краски жизни. Спасибо тебе, сынок!
В ту пору у меня было два любимых поэта: Людмила Окназова и ты. Правда-правда!
* * *
Единственное страдание нашей жизни – это магазинные очереди. Когда я хожу на добычу еды. Очереди я ненавидела!
Никогда не забыть: длинную-предлинную очередь на морозе к ларьку с картошкой… Несколько часов я приплясывала в этой очереди, а ты в это время был дома один. По очередям я тебя не таскала. Сбегаю к тебе, быстренько покормлю, быстренько уложу спать – и обратно в эту очередь… В страхе, что перед самым носом картошка может кончиться. Счастливчики подставляли под грязный желоб свои авоськи, и она сыпалась, чёрная, наполовину гнилая, вперемешку с комками земли… В одни руки, точнее – в одну авоську – не больше трёх килограмм. Но потом, дома, после отделения картошки от земли и гнилья, и после её очистки – хорошо, если оставался килограмм. Да, так вот мы тогда жили…
Ты привык к моим магазинным отлучкам. Всегда терпеливо ждал: играл или читал. Ставил пластинки. Только один раз застала тебя в слезах. Была зима, за окнами темень, я стояла несколько часов из-за какого-то куска еды, а когда пришла, ты лежал на большом кресле, свернувшись калачиком, и плакал, лицо было опухшим от слёз и несчастным:
– Я думал, ты уже не придёшь! – с отчаяньем сказал ты.
– Милый мой, милый, прости, мой хороший, но я не виновата, правда, это всё проклятые очереди!
– Я знаю… – горестно выдохнул ты.
Очереди я ненавидела!! Очереди были для меня страданием. Стояла в этих длинных, орущих человеческих хвостах, сердце моё разрывалось от боли за моего ребёнка, и оставалось только молиться: "Пресвятая Богородица, побудь с моим мальчиком, пока я тут, покрой его своим молитвенным покровом, не оставляй его, Пресвятая Богородица! Ты ведь любишь его так же, как я…"
Зимой было особенно тяжело. Но летом и весной, когда ты мог играть на балконе, возиться с цветами, со своими посадками, тебе ждалось легче…
* * *
Ты остаёшься один спокойно. Когда я иду в магазин, или выхожу на улицу позвонить, ты порой даже не обращаешь на это внимание. Играешь себе, или читаешь… Ты читаешь с двух лет, и книги – твои лучшие друзья. И ты по-прежнему обожаешь Лютневую музыку. И Первый фортепьянный концерт Чайковского. И всё равно мне грустно, что приходится оставлять тебя одного.
Нет, никогда не забыть эти длиннющие, озябшие, приплясывающие на морозе очереди за гнилой картошкой…
Вообще очереди за всем! Очереди – это проклятие нашей жизни.
Я ненавидела очереди, ненавидела магазины!
Прости, сынок, прости меня, мой хороший, за такое неправильное устройство нашей жизни…
* * *
Впрочем, книжные магазины и магазины грампластинок я любила.
Я туда забегала каждый раз, получив гонорар за рецензии. Гонорар выдавали в бухгалтерии издательства "Советский писатель". Издательство рядом с Новым Арбатом, где находятся Московский Дом книги и большой магазин грампластинок "Мелодия". Обязательно привозила тебе что-нибудь новенькое. О, как ты радовался новым книгам и новой музыке!…
На оставшиеся деньги закупала на целый месяц пакеты с гречневой кашей. Ты так полюбил её в первые месяцы своей жизни, что без этой каши не мог жить. От чего угодно мог отказать, но от гречневой каши – никогда! Ты мог её есть три раза в день. Она была моим спасением, потому что против другой еды ты периодически бунтовал и ставил меня в тупик: чем же тебя кормить?? Того не хочешь, этого не хочешь.
– Свари мне гречневую кашу! – просил ты.
– Опять? Но ты уже ел её сегодня.
– Ну, люблю я её! Что я могу поделать? Я могу жить на одной гречневой каше. Мне ничего больше не надо.
Но настоящую гречневую кашу (а не пакетный порошок с сухим молоком), ты попробовал только лет в шесть. В магазинах в те годы гречки не было – это был дефицит. Её выдавали перед праздниками (Новым годом, 8 марта, Ноябрьскими) в продуктовых наборах на предприятиях и в конторах. В этих наборах обычно были: курица, пачка сливочного масла, килограмм гречки, пачка "Юбилейного" печенья, коробочка рижских шпрот и индийский чай со слоном. Страна ликовала и оттягивалась, получая эти вкусности. Но тем, которые работали (как я), не в штате, продуктовые наборчики не полагались. Поэтому натуральную гречку ты попробовал в весьма зрелом возрасте. Кто-то нам подарил пакет гречки, я сварила, и ты весьма удивился, что эта коричнево-синеватого цвета "крупинчатая" каша – тоже гречка. Но ты полюбил и эту. Гречневая ты моя душа!
* * *
А ещё (кроме гречневой каши) ты обожал бананы! Но бананы ты ел только раз в год, и то – не каждый год. А если повезёт.
Где-то в конце лета вся Москва на какую-то неделю желтела… В город привозили бананы! Их продавали на улицах с лотков, к этим лоткам выстраивались гигантские очереди… Ты очень любил бананы! Ты готов был стоять вместе со мной в томительных, сладко пахнущих очередях… Счастливчики, уже получившие свой килограмм, поедали их тут же. Урны были переполнены банановыми шкурками, шкурки, солнечно желтея, живописно валялись везде и повсюду… В городе пахло сладко, нежно и волнующе – далёкими, сказочными банановыми странами…
А потом банановая неделя кончалась. И сладкий аромат с улиц быстро выветривался. И вновь пахло плохим бензином…
* * *
Да, а ещё ты любил глазированные сырки! (Что это меня на продуктовую тематику потянуло? Наверное, чтобы вспомнить, как оно было, и получше ценить то, что сейчас.)
К сожалению, в магазинах это лакомство в годы твоего детства не продавалось. Но моя сестра Маришка, которая работала в издательстве, покупала их для тебя в своём издательском буфете. И изредка приносила их тебе. Больше двух в одни руки не давали. И ты никак не мог насытиться этой вкуснятиной.
– Маришка, а каким тиражом издают у тебя на работе эти вкусные сырочки?- спрашивал ты.
* * *
А на самый остаток гонорара я покупала себе пшено и кофе.
Пшено – потому что это была самая дешёвая крупа. И я много лет ела только пшённую кашу. А кофе – потому что я работала по ночам. Все эти годы я спала часа по четыре, не больше. Без кофе я бы не продержалась так долго. Чтобы не заснуть, я пила очень крепкий кофе. А когда глаза и извилины в мозгу начинали слипаться, нюхала баночку с ментолом. Эта баночка была средством от насморка, от заложенности в носу. Но она хорошо действовала и при заложенности в мозгах. Сильный, резкий запах ударял в голову и на какое-то время сдувал сон.
Антошка, попробовав как-то пшённую кашу, сказал скептически:
– И как ты можешь есть эту гадость?
– Во-первых, вовсе не гадость. Каша как каша. А во-вторых, я заметила: не очень вкусная еда быстрее утоляет голод.
– Почему?
– Не знаю. Но вкусных вещей можно съесть сколько угодно, а обычных – ровно столько, чтобы не чувствовать голода.
– Всё ж таки хочется иногда вкусненького…
– Это потому, что ты – ребёнок. А я к еде равнодушна. Однажды мой друг Гавр спросил меня: "Ты какую еду любишь?" Он хотел угостить меня чем-нибудь. А я сказала: "Я еду ненавижу!" Так что я ем пшённую кашу без всяких страданий. Хотелось бы научиться совсем не есть.