- Нет больше сил терпеть все это… Пусть мне найдут замену здесь, в тылу…
К вечеру они пришли в селение, где оставались их родные.
Все спят, а я умер
Рыжий не переставал удивляться, почему все так случилось. Что это? Откуда взялась эта сила, разметавшая всех в разные стороны?
Картины той страшной ночи, когда они бежали от усташей, не выходили у него из головы. Он вспоминал Йоле, Влайко, маленького Раде. "У них ведь ни телеги, ни лошади. Сумели они уйти или нет?.."
Он целыми днями ходил угрюмый, изводил себя и окружающих, задавая вопросы, на которые ни он сам, ни кто другой не могли ответить.
- Удалось им убежать?
- Конечно, - отвечали ему.
- Но когда мы отъехали, они еще оставались!
- Должен же кто-то быть первым, а кто-то - последним.
- А почему именно мы первые, а они последние? - этим вопросом Рыжий ставил всех в тупик.
Наконец дядя, чтобы прекратить разговор, заключал:
- Такова жизнь, что тут поделаешь?
- Да почему жизнь такова? - упорствовал Рыжий.
Тетка сердилась:
- Что ж, виноваты те, у кого есть телега и лошадь? Может, надо было ждать, пока нас схватят?
И тогда Рыжий бросил им в лицо:
- А если они погибнут?
Мать, дед и тетка молчали.
- А если погибнет Йоле? - кричал Рыжий.
- Успокойся, убежал твой Йоле, - говорил дядя. - Не так просто его поймать.
- А Раде, а их мама?
Дядя замолкал, в разговор снова вступала тетка:
- Ты же знаешь, Йоле не оставит мать и брата.
Он вспоминает Лену и Влайко, заводит речь о них. Тут уж дядя чувствует себя более уверенно.
- О них можешь не беспокоиться. Стоян не попадется в ловушку. Он же хитрый как лис.
Рыжему становится легче.
Стараясь отвлечь мальчика от грустных мыслей, родные просят его присмотреть за дядиными детьми. Он соглашается, но они еще малы, простодушны и наивны, ему с ними неинтересно. И Рыжий с утра до вечера бродит, как неприкаянный, по селу.
Они поселились у тетки, в маленькой деревеньке, находящейся так далеко от проезжих дорог, что казалось, даже если очень захотеть, отыскать ее было бы чрезвычайно трудно. В ту ночь, когда бежали из своей деревни, дядя уже знал, куда их повезет. И это раздражало Рыжего.
Тогда, среди выстрелов, суеты и криков о помощи, Рыжему хотелось спрыгнуть с телеги, схватить любого бегущего человека и сказать: "Садись к нам, будем спасаться вместе".
- Почему мы никого с собой не взяли? - спрашивал он.
От его вопроса родным становилось неловко.
- Послушай, Жарко, - отвечал дядя, как бы оправдываясь. - Когда запахнет жареным - а ты, слава богу, видел, как это бывает! - каждый в первую очередь думает о себе. Своя ведь шкура дороже.
- А мне моя - нет, - отвечал Рыжий, думая о своих друзьях.
- Тебе - нет, потому что ты еще ничего не понимаешь, - язвительно замечала тетка. - Были бы у тебя свои дети, вот тогда бы я на тебя посмотрела.
Чем больше проходило времени, чем более налаживалась жизнь, тем тяжелее становилось Рыжему. Ему хотелось бежать из этого спокойного, сытого уголка, разыскать друзей, узнать хотя бы, живы ли они.
Однажды у них появились беженцы, которые принесли вести об их родной деревне. Они рассказали, что деревню сожгли, убили бабку Бояну, деда Спасое, несчастную Ковильку и ее ребенка. Дядя помрачнел, молча зажег лампаду. Мать с тетками долго молились перед образами.
О друзьях Рыжего ничего не было известно.
Наступила зима, с нею пришла неведомая болезнь. Сначала умер ребенок в семье беженцев, потом заболела и умерла пожилая крестьянка. А затем болезнь начала валить с ног всех подряд.
Через несколько недель заболела мать Рыжего.
- Тиф, - сказал дядя.
- Да, скорее всего, - подтвердил деверь, стоя у изголовья больной.
Мать металась в горячке.
Все были страшно напуганы, больше всех - Рыжий. Его никакими силами не могли оттащить от постели матери. "Что ты тут все сидишь?" - пытался увести его дядя, но Рыжий был уверен, что его место именно здесь, рядом с больной.
"А вдруг она умрет?" - думал мальчик. Он брал мать за руку, вытирал пот с ее лица и подолгу смотрел на нее, словно пытаясь защитить своим взглядом.
- Не отдам!.. Я не отдам тебя, мама, слышишь? - шептал Рыжий, оставшись наедине с матерью.
Тетки варили отвар из трав, обкладывали мать компрессами, насильно поили и кормили, а он продолжал сидеть возле нее, держа за руку.
Мать болела долго и тяжело, временами мальчику казалось, что она уже не поднимется. Но она наконец выздоровела.
Увидев впервые, что мать его узнает, Рыжий как безумный выбежал из дома, крича: "Она ожила, она ожила!" Все собрались у ее постели. Мать узнавала одного за другим, называя по именам. Потом остановила взгляд на сыне и прошептала: "Бедный мой Жарко…" От счастья Рыжий заплакал.
Только мать начала поправляться и набираться сил, болезнь сразила его. Сначала мальчик крепился, не признаваясь ни себе, ни другим, что ему плохо, но долго так продолжаться не могло. Рыжий слег.
В бреду он перестал понимать, что вокруг происходит. Мелькали какие-то фигуры - ему казалось, это те, которым некуда бежать. Он вскакивал, звал их, подвигался, освобождая им место в телеге. Когда чьи-то руки укладывали его в постели, ему казалось, что все наконец устроены, нашли себе место и теперь все в порядке. Он успокаивался, засыпал, но вскоре снова вскакивал с криком:
- Вот они, уже близко!
- Никого тут нет, - успокаивали его.
Он будто бы верил. А потом в его воображении возникал горящий дом, и он выкрикивал: "Сгорит, все сгорит!", чувствуя, что тоже горит, и, стараясь вырваться из огня, прижимался к стене, но пламя настигало, грозное, беспощадное. Мальчик звал на помощь:
- Спасите! Горю!
Он вырывался из их рук, пытаясь бежать.
День и ночь родные сидели возле него, сменяя друг друга у его постели.
Рыжий не знал, сколько времени длилась эта схватка с болезнью. Но ему запомнилось раннее утро, когда он очнулся.
Он огляделся. У его ног спала мать. В комнате было полно народу, все спали вповалку. "Неужели это все беженцы?.." - подумал Рыжий, с интересом разглядывая их.
Светало. "Значит, я выжил…" Мальчик улыбнулся свету, пробивавшемуся сквозь окно. На фоне его вдруг возникла женская фигура. Рыжий смотрел на нее с любопытством. Это была молодая девушка. Она сняла платок, положила его на колени, стала расплетать косы. Он следил за каждым ее движением.
Девушка долго медленно проводила гребнем по волосам, задумчиво глядя перед собой. Заплетя косы и закинув их за спину, она нагнулась, чтобы взять что-то. Он все смотрел на нее, стараясь ничего не упустить. Девушка достала новое платье, огляделась вокруг и, убедившись, что все спят, стянула с себя платьишко, даже не посмотрев в сторону его постели. "Она, видно, считает, что я умер", - подумал Рыжий и улыбнулся. Девушка на секунду застыла, придерживая платье руками, снова с опаской огляделась. Рыжему хотелось сказать: "Не бойся, все спят, а я умер!" Но он этого не сказал, потому что взгляд его упал на обнаженную грудь девушки. "Тоже как два холмика", - подумал мальчик, вспомнив о Росе.
И опять он безуспешно пытался решить мучительные вопросы: что же влечет мужчину к женщине? И почему его самого тянет к незнакомой девушке, лишь отдаленно напоминающей Росу?
Улыбка снова тронула его губы. "Ну, Жарко, - сказал себе Рыжий, - теперь уж ты обязательно выздоровеешь!" И мальчик снова заснул.
Дальние дали
Никогда в жизни не испытывали Лена и Влайко такого тоскливого чувства при мысли о дальних краях.
Позади осталась кошмарная ночь, в реальность которой трудно было сейчас поверить. Сидя на телеге, которой правил дядя, они все дальше уезжали от дома, то и дело оглядываясь назад. По обе стороны дороги возвышались серые скалы, хмурые и неприветливые в это раннее осеннее утро.
- Ты уверен, что точно их разбудил? - в третий раз повторила она тот же вопрос.
- Конечно, - ответил Влайко. - Я ведь тебе уже говорил.
Он вспомнил, как Йоле, его мать и братишка вскочили с постелей, когда он крикнул: "Усташи, спасайтесь!"
- Если б ты их не разбудил, их бы наверняка схватили, - прошептала Лена, поеживаясь.
Точно. Схватили бы…
- Ты молодец, - твердила Лена, стискивая руку брата.
Влайко приятна похвала сестры. Заслуженная похвала: ведь он первый вспомнил о друзьях, сказав отцу: "Я побегу разбужу их!" "Давай!" - ответил отец. "А мог бы и не пустить", - подумал мальчик.
- И все-таки они убежали, - убеждая как бы сама себя, сказала девочка.
Влайко подтвердил:
- Йоле бегает быстрее всех!..
Оба, конечно, думали о маленьком Раде, о матери мальчиков, но вслух не произнесли ни слова.
Добравшись до перевала, дядя остановил лошадей. Отец слез с телеги, чтобы проверить колеса, и, проходя мимо Лены и Влайко, бросил, улыбаясь:
- Ну что, проснулись?
Мать подняла голову, спросила:
- Где мы?
- Отсюда уже видна Сербия. Вон она! - довольно проговорил отец, показывая на синеющие вдали горы.
- Но мы ведь туда не поедем? - спросил Влайко.
- Как раз туда-то и поедем, сынок. Там спокойно. Ни тебе усташей, ни этой бойни.
- Глупости, - сказал дядя, тоже спрыгивая с телеги. - Думаешь, там лучше?
Отец ничего не ответил: верно, вспомнил встречу с четниками на току. Влайко даже улыбнулся при мысли об этом и снова подумал: "Вот тебе твои четники!" Мальчику было сейчас все равно, куда ехать, жаль только, что рядом не было Йоле, Рыжего и Раде. Впервые осознал Влайко, что их дружная компания, может быть, никогда уже не соберется.
Будто прочитав его мысли, Лена, краснея, поинтересовалась:
- А Рыжего ты тогда не видел?
Влайко и сам не знал: видел впереди какую-то повозку, ему даже показалось, что там семья Рыжего, но, может, это только показалось.
Отец спросил, хотят ли дети есть, они ответили, что нет. Со стороны шоссе слышался шум.
- А мы здесь не одни! - сказал отец удивленно и вместе с тем радостно.
- Нет, не к добру это, если двинулась такая лавина, - заметил дядя, забираясь на телегу.
По шоссе шли люди - такие же беженцы, как и они. Исчезали из виду привычные родные поля, леса и горы. Мерно, неумолимо крутились колеса телеги, увозя детей все дальше от дома. Все приуныли. "Я больше не увижу Рыжего", - думала Лена, забыв о том, что затаила на него обиду с тех пор, как они ходили в лес за орехами. Но какое значение имеет ее обида теперь, когда она не знает, где он, жив ли он? "Будь проклята эта война!.."
Нахмурившись, девочка смотрела по сторонам. Мерное покачивание телеги постепенно ее убаюкало.
Лену разбудил Влайко и чей-то возглас:
- Дрина!..
Протирая глаза, Лена с непонятным волнением смотрела на широкую, полноводную реку. Влайко тоже зачарованно замер. Сколько раз они слышали об этой реке: "возле Дрины", "через Дрину", "по ту сторону Дрины"… И вот сейчас они здесь, возле той самой Дрины.
Остановились на берегу. Мать дала детям по куску хлеба, и они жевали, переговариваясь, не отрывая глаз от прекрасной реки.
Только к вечеру дядя нашел паромщика, согласившегося перевезти их на другой берег.
Снова забравшись на телегу, которую закрепили на пароме, все неотрывно смотрели на эту огромную массу воды, не переставая удивляться ширине реки, мощному ее течению, сносившему паром. Когда были уже на середине реки, дядя, повернувшись к ним, сказал:
- Ну вот, дети, вы уже в другой стране…
- Почему?
- А потому, - ответил дядя. - Там осталась Босния, а отсюда начинается Сербия.
Они не понимали, как это до середины река может принадлежать одной стране, а после середины - другой. Но видели, что Босния уплывает все дальше, в сгустившихся сумерках тают и становятся еле заметными очертания ее берегов. "А там - в Боснии - остались Рыжий, Раде и Йоле…"
Вести из Боснии приносили беженцы. С их появлением оживали все - и взрослые и дети. Отец и дядя расспрашивали о передвижении воинских частей, о своих домах, а Лену с Влайко интересовало только одно: остались ли в живых их друзья.
Беженцы рассказывали, что деревни сожжены дотла, люди разбежались, бегут все больше сюда, переправляются через Дрину. "Да теперь в этом направлении будут наступать, - говорил дядя сердито. - Ну что за народ! Стадо - оно стадо и есть. Стоит пойти куда бы то ни было - и все за тобой бросаются. Так можно и головой поплатиться!.."
По слухам, многие беженцы именно на Дрине и поплатились своими головами. "Черный легион" гнал их до самой реки. Кого не убили, сбросили в Дрину…
"Сбросили в Дрину! - с ужасом думала Лена. - И наверняка все утонули. Потому что кто переплывет такую реку? Никто!" Девочка в страхе жалась к отцу, к дяде, то и дело спрашивала: "Ведь Дрину невозможно переплыть?"
Эта река и жуткие рассказы, связанные с ней, надолго лишили Лену покоя.
Все будет по-другому
Йоле и Раде лежали высоко на склоне горы. Трава была шелковистой, небо над головой - теплым и ласковым. И все вокруг казалось спокойным и мирным. Но на душе у ребят было тревожно.
Раде нетерпеливо ерзал, беспокойно посматривал на брата. Йоле же сохранял выдержку, вглядываясь в простиравшуюся внизу долину.
А внизу, в их родной деревне, чего только не было. Солдаты, лошади, скот - и все это двигалось, суетилось, шумело. Очевидно, шла подготовка к выступлению.
Всем этим сборищем командовал офицер в форме и папахе, Йоле казалось, что он понимает приказания офицера: солдатам построиться, скот перегнать, этих гадов в черном - назад. Затем приказ всем замолчать, несколько слов солдатам и - шагом марш!.. Наверное, и сам Йоле так бы распорядился.
Колонна двинулась. Впереди вышагивал отряд - все в касках, с пулеметами, снаряжением. За ними - солдаты с винтовками. Потом - мулы, полевые кухни, телеги. А слева, чуть позади, эти прихвостни в черном тянули на веревке волов, гнали стадо. Офицер в папахе гарцевал впереди всех, прямой, подтянутый. Он не оборачивался: уверен был, что колонна следует за ним.
Йоле перевернулся на спину.
- Все так, - сказал он. - Все правильно.
- Что? - спросил Раде, тоже переворачиваясь на спину.
- Да ничего, - ответил старший брат.
Малыш не понимал, что происходит внизу. Он видел немцев, хозяйничавших в их сожженном селе, и вместе с ними - чернорубашечников, тащивших за собой награбленное. Но с расспросами к Йоле не приставал: еще отошлет назад, и он не выполнит первое свое задание. Раде гордился тем, что Йоле взял его с собой. "Эх, мне бы сейчас обрез!"
А Йоле мечтательно смотрел в ясное весеннее небо, такое далекое от всего - от земли, от войны… Каким оно будет, когда война кончится, когда умолкнут последние выстрелы? Кто знает… Вероятно, небо останется таким же безмятежным: что ему за дело до людей, которые убивают друг друга!..
А на земле - будет ли на земле все так же, спрашивал себя Йоле и не знал, что ответить.
- Нет, все будет по-другому! - говорит он громко и переворачивается на живот.
- Что будет по-другому? - спрашивает Раде, тоже переворачиваясь.
- Ничего, - снова отвечает Йоле, глядя вниз, на сожженное, опустевшее село.
- Ну так что, идем? - торопит брата малыш.
Они тайком от матери решили сходить в село и принести картошки, закопанной в огороде Момира.
- Пойдем, - ответил наконец Йоле. - А один ты пошел бы, не побоялся?
- Нет, один - боюсь, - ответил Раде. - А с тобой ничего не страшно…
- Я тоже один боюсь, - успокоил братишку Йоле. - Ну, пошли!
Они стали медленно спускаться со склона.
- А вдруг немцы вернутся? - спросил Раде, вприпрыжку сбегая вниз.
Йоле остановился.
- Слушай, малыш, - сказал он серьезно. - Во-первых, немцы не вернутся, если уж они ушли. А во-вторых, не болтай так громко и раскрой пошире глаза да поглядывай по сторонам.
Раде, хоть и обиделся, все же понимал, что Йоле прав. Он постарался идти осторожно и то и дело оглядывался по сторонам. Вокруг не было ни души.
На околице Йоле замедлил шаги. Он даже немного согнулся - совсем как Момир в тот раз. И так же, как тогда Момир, сказал братишке:
- Раскрой глаза пошире и смотри!
При воспоминании о Момире сердце Йоле сжалось. "Интересно, где он? - думал мальчик. - Ушел ли в партизаны?"
Тем временем подошли к первому огороду. Йоле огляделся и, отдав брату мешок, ловко взобрался на ограду и соскочил по другую ее сторону.
- Давай мешок, - сказал он Раде, - и лезь сюда.
Наверное, от страха, что оставался за оградой один, Раде в мгновение ока вскарабкался на ограду. Йоле протянул ему руки:
- Прыгай! Сначала походим по дворам, а после пойдем за картошкой Момира, - сказал шепотом Йоле.
Под деревом они обнаружили немецкие патроны.
- Не вздумай собирать! - приказал Йоле брату. - Ищи только еду!
Они начали поиски.
Всюду на земле валялись клочья сена, соломы, лошадиный навоз. Ничего съедобного не попадалось.
Наконец Раде нашел несколько головок лука. Пощупав их, Йоле две выбросил, а одну положил в мешок. Подняв консервную банку, он перевернул ее и, увидев там остатки мяса, протянул банку братишке.
- Ешь сам, - отказывался Раде.
- Бери, раз тебе говорят, - рассердился Йоле, и мальчик послушно съел кусочек мяса.
- Вкусно! - сказал он.
Йоле довольствовался тем, что облизал палец. "Да, у этих фрицев, сволочей, неплохая жратва", - думал он, обшаривая глазами каждый кустик.
Не найдя больше ничего, пошли к дому Душана. Двигались крадучись, озираясь. Но и здесь никого не было. На том месте, откуда Йоле смотрел, как Момир закапывал Ковильку и ее ребенка, мальчик остановился. Рядом высился едва заметный могильный холмик. "Там они, несчастные, и лежат вдвоем…" - подумал Йоле, сдерживая подступившие слезы. Подошел Раде.
- Войдем в дом? - проговорил он чуть слышно.
- Нет, сюда не будем, - ответил Йоле и пошел прочь.
Они вошли во двор Милоша.
- Я пойду в дом, а ты останешься караулить, - сказал Йоле. - И не бойся. Только смотри в оба, чтобы нас тут не застали врасплох. А заметишь что-нибудь или услышишь - свистни! - наставлял он брата, как когда-то его самого учил Момир. - Сразу беги в огород, я тебя догоню… Понял?
Малыш кивнул. Йоле шмыгнул в дом.
Раде остался один, и все вокруг показалось ему страшным. И этот полусгоревший дом, и опустевший огород, и обезлюдевшее село. Все! "Как он сказал? Беги в огород…" - думал Раде, испуганно озираясь. Ему стало казаться, что вот-вот кто-то нагрянет, нападет на него. Хотелось заплакать и убежать, но разве можно было бросить Йоле одного?
Это придало ему сил. "Ведь смелость проверяется на деле!" Раде окончательно приободрился. Нет, нет, он не убежит. Вот он - стоит себе один-одинешенек и никого не боится. Йоле не зря взял его с собой.
Наконец Йоле вышел во двор.