Волка приставили к столу. Припорошенная снегом спина его горбилась почти вровень со столешницей. Перекошенная судорогой, вздернутая верхняя губа открывала желтые зубы. Казалось, зверь живой, только затаился.
С опаской, но все ближе к нему подступали дети. Соня и Гуня смотрели на зверя с брезгливым любопытством. Леник был смелее всех, дернул его за хвост.
- Укусит! - пристрашил отец.
- Не укусит, гляди, - Леник смело дотронулся до жестких черных волосков на волчьей морде.
И тут Игнат услышал то, чего давно ожидал. Марина спросила:
- А где же Галус, что-то не слыхать?
- Вопщетки, Галуса нет, - не сразу, виновато ответил Игнат. И кивнул на волка: - Вот он вместо Галуса.
- Разорвали? А боже ж мой!.. - заголосила, точно по человеку, жена.
Игнат прикрикнул на нее:
- Тихо, не вой! Их там целая стая была. Пока я подоспел, во что оставили. - Он достал из торбы ошейник, передал Ленику: - На, держи… Будешь растить другого Галуса. - Повернулся к жене: - А нам с человеком пристрой перекусить: и наездились, и намерзлись.
- Где ты хочешь л-лупить его? - поинтересовался Павел.
- А вот тут, - Игнат указал на матицу возле печи. В матицу был вбит большой железный крюк, на котором когда-то вешали зыбку.
Игнат принес из сенцев веревочные вожжи, расцепил зверю челюсти, захлестнул мертвым узлом морду и клыки. Морда оскалилась, будто в последней бессильной злобе. Вожжи накинули на крюк, подтянули волка вверх. Подвешенный, он казался еще больше: нос был у самого потолка, а хвост лежал на полу.
- Ну что ж, брате вовче, начнем последнюю операцию, - с грустной улыбкой проговорил Игнат. - Сегодня нам пофартило. Ты думал, что ваша взяла, а вышла небольшая поправка…
Наутро ждать завтрака Игнат не стал. Кинул в торбу краюху хлеба, сала, взял ружье, патроны.
- Если кто будет спрашивать: потащился куда-то на зайцев, - сказал Марине. И добавил: - Зайду к Змитроку, а от него, наверно, в район.
Марина окинула его взглядом.
- Все знают, что на зайцев ты не так одеваешься.
- Мало кто что знает.
- Попросил бы коня. И скорей, да, может, купил бы что детям.
- Как-нибудь другим разом.
Игнат прошел в конец села, свернул в поле и стал приглядываться к снегу. Ружье лежало на левой руке, правая - на курке. Дошел так до леса, свернул налево. Двигался краем, пока не обогнул село. По стежке через болото выбрался к мельнице. Почему захотелось завернуть сюда, он и сам не знал, а завернул не зря. Обошел вокруг мельницы.
Стоял еще полумрак, но санный след, что вел не с дороги, а с поля, Игнат прекрасно разглядел. Туда, в поле, выходило зарешеченное и заставленное изнутри дощатым щитом окно. Около него кто-то походил с ломом: и рамы и решетки были выдраны живьем. На то была причина: как раз накануне смололи двадцать пять пудов жита из соседнего колхоза "Искра". За мукой искровцы должны были приехать сегодня. Мешков с мукой не было: кто-то опередил. Не исключено - те самые "кто-то".
Игнат поспешил за председателем.
Змитрок выслушал его молча, молча оделся, молча шел по улице. Оглядев выдранную решетку, прошел по санному следу: метрах в пятидесяти от мельницы он выходил на накатанную заледенелую дорогу.
- Подыми руку и опусти. И скажи: пропало, - произнес он наконец глухим, как будто еще сонным голосом.
- Поднять и опустить руку - не шутка. А все-таки… - Игнат ждал, что скажет Змитрок.
- А все-таки, - тот поглядел Игнату в глаза, - зараз запрягай коня и езжай прямо в район. Это уже серьезно. Расскажешь все, а там скажут, что делать дальше. Понял?
- Не дитя, пора кое-что понимать.
Запряженная в легкие санки молодая лошадка ходко бежала трусцой, и двадцать километров до района не показались длинными.
Полозья, повизгивая, скрипели на морозе, санки бросало из стороны в сторону по раскатанной дороге. Такая езда клонит в сон, однако Игнату не дремалось. Было самое время подумать о многом. Но больше всего мысли вертелись вокруг событий последних дней, в которые он оказался вкрученным, как буравчик в бревно: и не вывернуть, и не вырвать. Оставалось одно - крутить дальше. Ночные гости, лисий след, Галус, волки, человечьи следы с раскатом, черные картофельные пригарки, выстрел в Штыле. Теперь - мельница… Решиться на такое мог очень рисковый человек. "Может, хлеб есть, хозяюшка?.." Точно так просили хлеба солдаты-окруженцы в начале войны, пробираясь по тылам вслед за линией фронта. Так просили хлеба и они с Тимохом на Витебщине, пока не встретили партизан…
"Может, хлеб есть?.." Какой им хлеб, какое "может"? Какое они имеют право?.. И опять же: почему так получается? Встретились бы они в войну - все понятно: враг есть враг. Откуда же эта мягкость у него сейчас? Надобно было увидеть то, что они натворили у Поли, надобно было услышать свист пули над головой, чтобы вернулась настоящая злость?..
"И ты дал им хлеба?.." Дал, дал! Того хлеба, которого не догадался принести ее детям.
Он чувствовал, он был уверен, что в Штыле за ним следили, он был на мушке. Там можно было его прихлопнуть, можно было. А что дальше? Человек не вернулся с охоты, пойдут искать его, непременно пойдут. И все обнаружится. Нет, лучше тихо. А может, он, Игнат, ничего не заметил? А если заметил, так, коли благоразумен, будет держать язык за зубами. А если не имеет разума, если дурак? Что тогда?.. Тогда будет то, что на самом деле. Мало что вы хотели, мало что вы хотите… На каждое хотение всегда найдется обруч, а обруч нелегко разорвать, даже если большую силу приложить.
Лейтенанту Галабурдову было немногим больше двадцати, но и этих лет достало на войну. Дошел до Германии, привез оттуда несколько осколков в теле и довольно пустое, бессмысленное присловье: "Хендэ хох унд зибен-зибен", которое он повторял без всякой надобности. Уйти в запас не захотел - попросился в милицию.
Работа в милиции всегда колготная - то украли, то убили, а ты разбирайся. Но жить можно было, если б не эти "хлопчики". Банду взяли в прошлом году под Голынкой: двое были убиты в перестрелке, пятеро сдались, а трое выскользнули. И выскользнули только потому, что не оказались "дома", когда брали всех. Кто-то Северин из Брянщины, Стась Мостовский из Липницы и его "адъютант", его тень, Любомир. Несколько месяцев после Голынки они молчали и вот подали голос. И на что только надеются? Хотя на что… Ни на что…
Лейтенант ехал вместе с Игнатом. На их санях сидел также немолодой молчаливый сержант Силивончик, на соломе лежали автоматы, ружье. Сзади шли другие сани, на них было четверо, тоже все при оружии.
Ехали в Штыль, к бывшим партизанским землянкам. Молчали, если не считать скупых слов, которыми перекинулись лейтенант и Игнат.
- Скажите, а почему вы не пришли к нам вчера? Сразу, как по вас выстрелили? - поинтересовался лейтенант.
- Вчера не мог. Волка темночи привез. Да, вопщетки, откуда я мог знать, кто стрелял, - ответил Игнат.
- Волк волком… А тут… они приходят к вам среди ночи, вы выносите им хлеба, луку, вместо того чтобы… У вас же ружье, и вы добрый стрелок. Может, у вас с Мостовским какое сродство? - не отступал лейтенант.
- Далекими соседями были, в одном колхозе были, но до сродства, слава богу, не дошло, а теперь, видно, и подавно не дойдет. А ружье есть, вот оно, - Игнат показал глазами на солому. - Есть ружье, и стрелять из него умею… Однако же стрелять из-за угла, не зная в кого… Одно - разговор в открытую, глаза в глаза, а другое - как собаку из-за угла… Люди ж мы, а не абы кто.
- В открытую… У вас открытая, у них закрытая… Нешто так договоришься? - ухмыльнулся лейтенант.
- Не знаю… Но, по-моему, их надо взять. Взять и судить… Чтобы и они и все знали…
- Возьмем… Не сегодня, так завтра, а возьмем, - лейтенант пристукнул кулаком по грядке розвальней.
К бывшим партизанским землянкам успели засветло. Подходили с трех сторон с самой строгой предосторожностью.
Землянки были пусты. В трех никто не жил с тех пор, как их покинули партизаны. Четвертая была превращена в отхожее место. В пятой, самой большой, еще не успел выветриться спертый дух недавнего человеческого пристанища. На нарах - свежая, неперетертая солома, в железной печке - покрытые сизым пеплом уголья, у порога - сухие дрова. Видно было: землянку покинули недавно, день или два назад. О том же говорили и следы, что вели от землянки к кринице.
Игнат с лейтенантом Галабурдовым стояли возле сучковатой, наклоненной в сторону болотца ели. Росла она на небольшом взгорке, у подножия которого, в нише, прикрытой нависшими корнями, и начинала свою жизнь криничка - маленькое, размытое песчаное блюдце, до краев полное прозрачной воды. Из блюдца через узенькую промоину вода уходила под снег, пряча от неопытного глаза свою живую беспокойную силу.
- Теперь они снова затаятся месяца на два, - с сожалением произнес Галабурдов.
- Считай, до весны. Ага, до весны… Я вот шел за волком. Он свернул направо вон там, - Игнат показал на старые ивы. - Оно можно было и мне обойти стороной, но если по-мужски, то уж больно хотелось дознаться: какому это доброму человеку не сидится в тепле, кого это занесло сюда? Были подозрения и на Стася Мостовского.
- И вы один?..
- Вопщетки, когда-то, в самом начале войны, командир мой, лейтенант Зеленков, говорил: на танк идут в одиночку. А у меня к Стасю своя претензия. Да и с ружьем я, два ствола. А из дому выходил еще и с собакой. Это потом все переигралось.
- Могло и хуже переиграться. Хендэ хох унд зибен-зибен!
- Могло? Может, и могло, - Игнат почесал в затылке. - Я тебе скажу, это теперь тут стало людно, а когда-то, аж до самой войны, тут дайжа и медведи водились. Небольшенькие, рыжие, у нас их мурашниками зовут. И один раз было так: пошли заготавливать дрова Сыромолот Ясь и Пац Михайла, оба из Гоноратова, соседи. Что наготовили, а это разошлись еще поглядеть сушняка. Сыромолот идет и видит большой муравейник, а из него, изнутри, бытта кто мусор выкидывает. Подождет да и подбросит вверх, подождет да и подбросит. Бытта баба на ветру просо веет. Ясь человек любопытный, да и каждому захотелось бы глянуть, что там такое творится. Приблизился к муравейнику, а там внутри, бытта дитя в куче песка, медведик, муравьев теребит. Закопался так, что и головы не видно, занятие, вишь, интересное. Ясь сразу смикитил: добрый кожушок женке будет. Решил человек накрыть медведика в яме, которую тот сам себе выкопал. Ясь был мужчина кило на восемьдесят, а сколько там того медведика! Для порядка он тюкнул его обушком по темени, а потом и сам навалился сзади. И что вышло? Видать, слабо тюкнул или обух скользнул по кости, у медведя на лбу она крепкая, как металл. Кто же любит, чтоб его обнимали сзади, а тем более зверь. Медведик не захотел стоять спиной к человеку, повернулся мордой. Так выглядел маленьким, с овечку, а как встал на ноги, то и до подбородка достает. Смуродом дышит. И что погано - лапы норовит пустить в работу. Ясь оттолкнул его несколько раз, да видит - не полоса, крик поднял. Хорошо, что Михайла не очень далеко отошел. Подбегает, а они борухаются, человек и медведь. Медведь-таки добрался лапой до затылка Яся, гребанул и шкуру вместе с волосами, как рукавицу, на нос надел. Михайла человек бывалый, без ножа в лес не ходил. Он и саданул медведю под лопатку. А потом давай уже Яся спасать. Вывернул назад волосы, разорвал нательную сорочку, перевязал наскоро да в больницу.
- Все это так, - засмеялся лейтенант Галабурдов и серьезно спросил: - А был бы тот Ясь один, а?
- Задрал бы его медведь. Как пить дать задрал бы, - с твердой уверенностью и вроде оживившись проговорил Игнат. - Это ж медведь. Если попустился в самом начале, все, хана. Да и так… Кому это нравится, чтоб с живого шкуру сымали и на кожух пускали? А на танк идут в одиночку, лейтенант.
Лейтенант Галабурдов с интересом и теплотой поглядел на Игната, грустно улыбнулся:
- И все-таки лучше идти с пушкой. - В его веселых навыкате глазах была озабоченность: он не знал, что докладывать капитану, своему начальнику.
XIII
Игнат сидел за столом, обедал. Редко ему выпадало обедать дома и так спокойно, все на бегу, всухомятку - либо на мельнице, либо в поле, либо в лесу…
Щи хорошо упрели в жарко натопленной печи, из нее густо пахло жареным мясом, однако мяса Марина сегодня не подала, приберегает на пасху. Ну да как она решила, пусть так и будет. Бог богом, а люди людьми. Хочется сделать себе праздник - вот и изворачиваются, ищут где только можно.
Хата была вымыта, выскоблена, свежей побелкой отсвечивали печь и потолок, окна блестели чистыми стеклами. Игнат ел и сквозь эти прозрачные стекла смотрел на улицу. Сад, за садом - заплот, за заплотом дорога, Тимохов двор… Оттуда порывами замахивало дымом: Тимох жег на сотках летошний картофляник. Огонь то разгорался, белые клубы взвивались вверх, то захлебывался от сырой ботвы, и тогда шлейф дыма наползал с соток на улицу.
"Жмот. Жалеет капнуть керосина, сам задыхается и людей душит", - беззлобно подумал Игнат про соседа, когда ветер снова повернул в эту сторону и чернота поползла через улицу в огород. Наползла, заслонила все, даже ближняя к окну яблоня видна была только снизу, у самой земли.
Дым тотчас же растаял, будто осел на землю, и тогда Игнат увидел на улице напротив своего дома двоих: один с автоматом, другой с карабином. Первого, высокого, он узнал сразу: это был Стась Мостовский. Второго не узнавал. Они направлялись к нему во двор и смотрели на его хату.
Игнат съехал с табурета, махнул за дверь. Марина заканчивала мыть полы в сенцах.
- Меня нет дома, - бросил он сдавленным голосом, взлетел по лестнице на чердак, откинул лестницу от стены.
Марина ничего не понимала, почуяла только: случилось нечто неожиданное. На крыльце послышались голоса, и вслед за тем в сенцы вошли Стась Мостовский и молодой, с черными усиками хлопец.
- Не ждали? - спросил Стась с нервной ухмылочкой, правый уголок губ дернулся. Губа у него дергалась и до войны, а теперь это стало заметно еще больше.
- Не ждали, - скорее удивленно, чем испуганно, ответила Марина и перевела взгляд со Стася на его спутника. Это был совсем еще мальчишка с нежным лицом и светлыми голубыми глазами. "Сколько ж тебе годков?" Марина узнала его. Это он просил у нее хлеба. Только ночью выглядел гораздо старше.
Она стояла над помойным ведром с грязной тряпкой в руках, с засученными по локоть рукавами, с подоткнутой спереди, чтоб не захлюпаться, юбкой. Уловила напряженный, сосредоточенный взгляд Стася на своих оголенных ногах и испуганный, мгновенный, как блеск молнии, взгляд его напарника. Выкрутила тряпку над ведром, вытерла руки о фартук, провела ими от поясницы вниз, и фартук вместе с подолом юбки как бы сам по себе соскользнули, скрыв ноги.
- Не ждали, - повторила, растягивая слова. - Но раз пришли, проходите в хату.
- Где Игнат? - резко, будто на допросе, спросил Стась.
- На работе, где ж ему быть, - Марина открыла дверь в хату, первой ступила через порог.
- А нам передали, что он пошел домой, - Стась шагнул за ней в хату. Вслед за ним вошел и его напарник.
Стась быстрым взглядом окинул хату, сунул голову за перегородку, заглянул на печь, подошел к столу, круто повернулся:
- Любомир, проверь-ка на чердаке. Он только что был здесь, видишь, не успел и щи доесть.
- Много ты знаешь, кто успел, кто не успел. Если б по-людски, может, и вас покормила бы, - Марина явно нарывалась на ссору.
- Объедки нам не нужны, - опять так же резко произнес Стась.
- Объедки?! - Марина, казалось, старалась дойти до смысла этого слова, а тем временем прислушивалась к тому, что делал в сенцах напарник Стася. Тот приставил лестницу к стене, слышно было, как поднялся ступеньки на две, помедлил - то ли не хотел, то ли боялся лезть выше. - Тогда вы не голодные…
- Неужто вы думаете, - Стась сделал нажим на "вы", - что мы будем ждать, пока нас накормят?
- Вы не ждете, вы "просите"? - не удержалась от иронии Марина.
Стась сверкнул глазами, губа его дернулась, но он не успел ничего сказать: в хату вернулся напарник. Бросил коротко, точно отрубил:
- Там никого нет.
Стась, стоя спиной к двери, хрипло проговорил:
- Жаль, что разминулись… Хотя, может, еще свидимся? А? - Говорил будто про себя и смотрел на Марину. Повернулся к напарнику: - Иди к дядьке, пускай приготовит вечерю.
Хлопец стоял, не хотел уходить.
- Любомир, я ж тебе говорил: третья хата с левого крыла, вон липы видны. Скажи, что я зараз приду.
Хлопец некоторое время раздумывал, потом круто повернулся и вышел. Его фигура с тонким, как прутик, стволом карабина мелькнула мимо окна.
- Что ты имеешь к Игнату? - спросила тогда у Стася Марина.
- Я сам хотел спросить у него: что он имеет ко мне? Чего он ходит за мной по пятам? Вынюхивает, выслеживает…
- Может, хотел сказать, чтоб не таскались по лесам, а вышли к людям, если хотите, чтобы… - Марина не договорила. Она успокоилась, почувствовав, что беда миновала.
- Мало что мы хотим… - Нервная ухмылка вновь окривила лицо Стася. - Отхотели…
- Нехай уж ты… А зачем это дитя водишь за собой?
- А ты знаешь, что такое остаться одному? Совсем одному…
Марина молчала.
- Да и не такое уж он дитя, как тебе сдается… Хотя… Маленькая собачка до старости щенок… - Стась хохотнул.
- Боже мой, какой ты…
- Я такой… А Игнату своему передай: третий раз не промахнусь.
- Третий?..
- Тогда ж, в самом начале, я его не тронул, хотя мог. И должен был, по законам новой власти. Думаешь, я не знал, что он был с Вержбаловичем и Шалаем? Так и пошел бы вместе с ними, если б я не пожалел… Я уж не промахнулся бы. Да и теперь… - Стась говорил спокойно, похоже, слова эти доставляли ему радость.
Лицо Марины сделалось белым, как бумага.
- Так это ты стрелял в него?..
- Я, я стрелял, но Любомир помешал.
Марина долго смотрела на Стася, не в силах вымолвить ни слова, ноздри ее нервно вздрагивали.
- Вон! Вон из хаты! Вон!!! - дико закричала, затопала ногами.
- Тихо! Не кричи. - Стась сделал шаг вперед, схватил ее за руки, привлек к себе.
Марине ударил в нос запах неухоженного, давно не мытого мужского тела, давно не снимаемой пропотелой одежды - знакомый запах свиного логова.
- Пусти! - крикнула она, вырываясь. Ее всю трясло.
- Не кричи, а то подумают неведомо что… - криво усмехнулся Стась, расцепив свои руки. - Это я так, пошутил…
- Тебе войны мало было для шуток, так еще и теперь?!
- А это уже не твоей головы дело, - вялым голосом ответил Стась. - И вообще… загулялся я тут с тобой.
Марина пристально глянула в его побуревшее, обросшее лицо, покачала головой.
- А мне еще к дядьке надо зайти, пасхального пирога попробовать, - продолжал Стась. - Он хоть и не родной, а все-таки дядька. И пирога я давно уже не ел. - Стась поправил на плече автомат, пошел было к двери, но тут же вернулся: - Добрая ты баба!
- Такая добрая, что ты пришел в хату убить ее мужика?!