- Ну-с, вояка грозный, посмотрим, посмотрим, что вы там насочиняли, - то ли с любопытством, то ли насмешливо сказал Гапченко, и уже знакомая Ефиму змейка мелькнула на его лице. - Вот это заголовочек! - покачал головой. - Не статья - обвинительное заключение, - сказал он, закончив чтение. - Но, в общем, написано хорошо, доказательно. - И Федор Владимирович протянул Ефиму худую с длинными пальцами руку. - Поздравляю!.. Согласуйте с членами рейдовой бригады, пусть и они подпишут. Попробуем после этого опубликовать.
- Почему "попробуем"? - спросил Ефим.
Редактор пристально посмотрел на него.
- Вы, Сегал, свое дело сделали и сделали хорошо, теперь - наша забота. Должен предупредить: заголовок придется заменить... и притупить слишком острые углы. Но это потом.
Ни "потом", и вообще никогда статья Ефима не появилась в газете. Редактор самолично не отважился на такую дерзость. Он хотел заручиться одобрением парткома. Зоя Александровна Горина была "за", ее заместитель по идеологической работе Дубова, коротко стриженая, из старых комсомолок, была наотрез против. "Как можно? Как можно?" - всплескивала она веснушчатыми руками.
На правах арбитра секретарь райкома партии властью своей запретил печатать эту, как он выразился, "вреднейшую для огласки симфонию".
- Зачем злить рабочих? - резюмировал он. - Подбивать их на бунт, что ли? Вы забыли: идет война, решаются судьбы мира, а вы тут с какими-то распрями! Статью примем к сведению, разберемся, кого надо - поправим.
- Вот так-то, Ефим Моисеевич, - заключил Гапченко, пересказывая беседу в райкоме. - Ничего не поделаешь. Выше крыши не прыгнешь!
Ефим был взбешен.
- Почему "выше крыши"? Разве райком - крыша? А Московский комитет партии? А ЦК?..
- Не кипятись, Ефим, - почему-то на "ты" обратился к нему редактор. - Все это не так просто.
Ефим тут же направился к парторгу ЦК на заводе.
- Очень важную работу вы провели на комбинате, написали замечательную статью, - встретила его Горина.
- Что толку, - хмуро ответил Ефим, - если ее не хотят печатать.
- Конечно, обидно... Но и в ЦК не советуют ее публиковать.
- И в ЦК? - недоверчиво переспросил Ефим.
- Да.
- Очень странно, - сказал он упавшим голосом, - как же мы с вами будем работать по-коммунистически? Ведь так, кажется, вы меня благословляли, Зоя Александровна?
Горина ничего не ответила. Он попрощался с ней и ушел.
Вся история с комбинатом питания кончилась без особого шума. Гора родила мышь. Заведующая столовой Жмотина стала козлом отпущения, ее осудили: два года лишения свободы; работницу-хлеборезчицу перевели в цех, к станку. Директору комбината питания Грызо объявили выговор по партийной линии. В сравнении с преступлением наказание было смехотворным.
Для себя Сегал сделал важное открытие: по сравнению с довоенным временем народных захребетников расплодилось несравнимо больше. И если в мирное время заведующий какой-нибудь столовой воровал в одиночку и только для себя, то теперь воры похищенным делятся с людьми вышестоящими, делают их таким образом своими сообщниками, а значит, и защитниками. А в итоге - добиваются личной неуязвимости. Ефим понял: перед ним новое явление в социалистическом обществе: организованное групповое воровство, столкновение с которым в определенной степени опасно. Удобнее, просто благоразумнее, пойти вспять. Вспять?! Ну, нет! Сегал не рак, пятиться не в его природе.
Глава четырнадцатая
Алевтина Михайловна Крошкина оказалась самой общительной и нескучной в редакции. Всем своим видом, манерой разговаривать, пританцовывающей походкой, маленькими, но очень дорогими украшениями, даже покроем одежды, она словно рекламировала: "Смотрите, мужчины, вот я какая: игривая, пикантная и прехорошенькая". И впрямь, несмотря на ее, по меркам Ефима, заурядную внешность, Алевтину окружала толпа обожателей. Поклонники то и дело звонили ей по городскому телефону, частенько заходили в редакцию и ее заводские вздыхатели. Все одинаково звали ее Тиночкой, целовали ручку, она всем мило улыбалась.
Стол Ефима стоял напротив стола Крошкиной, и он был невольным свидетелем Тиночкиного сердцеедства. Последние дни он почти не покидал редакцию: после бурной и трудной работы на комбинате питания получил спокойное задание - написать очерк о директоре заводской школы рабочей молодежи в связи с его шестидесятилетием. Ефиму хотелось без сюсюканья, тепло рассказать о просто хорошем человеке. На бумаге так почему-то не получалось... А тут еще Тиночка.
- Ефим Моисеевич, - полюбопытствовала она, - сколько вам лет?
- Двадцать восемь.
- О, вы совсем еще юнец! А я уже старушенция, - кокетничала Крошкина. - Мне скоро тридцать стукнет. Вы разрешите звать вас Фимой? Не обидитесь?
- Нисколько.
- А меня зовите Тиной, как все. Мне так больше нравится.
- Хорошо, - суховато ответил Ефим, - буду звать вас Тиной, как вам будет угодно.
Тиночка надула румяные щечки, состроила обиженную мину.
- "Хорошо", "как вам будет угодно", - передразнила она, - ишь ты, какой серьезный, ни дать, ни взять, бука!
Ефим оторвался от работы, посмотрел на Тину и рассмеялся.
- Вот так-то лучше, вас очень красит улыбка, - сказала Тина игриво, - и молодит... Совсем мальчик. Будьте всегда таким, и тогда вы мне понравитесь. Вы хотели бы мне понравиться? - Тина старалась его околдовать блеском васильковых глаз, дразнящей улыбочкой.
"Как будто ей это очень нужно, - с неприязнью подумал Ефим. - Жажда покорять - неуемная. Как ей не надоест бесконечно флиртовать?" Между тем его самолюбие задел тон Тиночки, в котором слышалось не очень-то замаскированное равнодушие. Так, слова-побрякушки... Он молчал, не отвечая на ее вопрос.
- Так хотите вы мне понравиться или нет? - допытывалась Тиночка.
- А если хочу, что тогда?
- Тогда постарайтесь, может быть, вам удастся.
- Вы, верно, шутите...
- Не шучу. - Она почему-то погрозила Ефиму указательным пальчиком. - Смотрите у меня!...
Зазвонил городской телефон. Крошкина взяла трубку.
- Володя! Здравствуй! Куда ты пропал? Я по тебе безумно соскучилась, - сыпала она пустые слова. -A-а! Работа!.. Смотри же у меня!.. В кино? Когда?.. М-м-м.. Последний сеанс... - Тиночка заколебалась на мгновение. - Можно, зайди за мной... Договорились, пока.
Разговор Тиночки с неизвестным Володей чем-то задел Ефима. Неприятное чувство, похожее на ревность, зашевелилось в нем. "Фу, чушь какая-то, - разозлился он, - ведь она мне даже не нравится".
Приближался новый, 1945-й год. Встретить его со стопкой водки или с бокалом вина, пусть не ахти какого - сладенького или кисленького, поводов было немало. Главный - долгожданные успехи Советской Армии на всех фронтах Великой Отечественной войны. Москвичи уже привыкли, как к должному, к грому и расцвеченному небу победных салютов. Вся территория Советского Союза была очищена от врага, чувствовалось: полное поражение фашистских захватчиков не за горами. Радость от сознания этого была всеобщей, личные горести и невзгоды стушевывались и отступали на задний план.
Предпраздничное возбуждение не обошло и редакцию. Новогодний номер газеты, который, по общему заключению, получился неплохим, роздали по цехам. Гора, как говориться, с плеч долой.
Гапченко пригласил в свой кабинет весь небольшой коллектив редакции, поздравил с наступающим и добавил:
- Друзья, есть предложение: давайте встретим Новый год вместе, в складчину. Каждый принесет, что может: кто - закуску... Ну, в общем, это даже не столь существенно. Самое дорогое - мы будем вместе, а скатерть-самобранка восполнит веселье. Что скажете?
Редактора поддержали с энтузиазмом.
- У кого же нам собраться?.. - обратился ко всем Гапченко. - Наверно, у Алевтины Михайловны?.. Она ведь у нас единственная буржуйка-домовладелица.
- Конечно, конечно же, у меня, - поспешно согласилась Тина, - места в моем доме всем хватит. Музыки разной полно: патефон, пианино, гитара... Пироги мамочка испечет... Остальное приложится.
- Кто "за", прошу поднять руку... единогласно. Сбор в доме госпожи Крошкиной, - шутливо-торжественным тоном продолжал Гапченко, - улица Зеленая, двадцать, если не ошибаюсь... ("Точно", - подтвердила Тина), тридцать первого декабря в двадцать три ноль-ноль. Форма одежды -парадная.
Все переглянулись и рассмеялись: парадная - есть ли она?
- За отличную работу в уходящем году всех премирую... - Гапченко для большего эффекта сделал паузу, - тридцатишестичасовым отпуском для фундаментальной подготовки к встрече Нового года. Не смею вас больше задерживать.
Быстрее всех собралась уходить Тина.
- Фима, - сказала она строго, - обязательно приходите, слышите? Адрес запомнили?.. То-то! Смотрите у меня!..
Редакция опустела, остался в ней один Ефим. В общежитие он не торопился. Это ведь не родной дом, где тебя ждут, куда ты спешишь с работы. Кроме того, ему хотелось повидаться с Гориной, к которой питал, как полагал, взаимную симпатию. В жизни такое не часто встречается, дружба достойного человека дорогого стоит. Ефим решил лично поздравить Зою Александровну с наступающим праздником, не сомневался: ей это будет приятно. Он позвонил ей, попросил разрешения зайти:
- Через полчаса?.. Благодарю.
Он сел на диван, закурил. Гапченко удивил его сегодня: вот, оказывается, каким общительным, веселым может быть. С первого взгляда, а пожалуй, и со второго - сухарь, желчный, с подтекстом. И вдруг - открытость, шутка, непритворное намерение встретить Новый год среди сотрудников своей редакции. Даже сам предложил это. Воистину, чужая душа - потемки.
А каков он на самом деле? Если судить по его роли в деле о комбинате питания - честный, но не принципиальный. Как порядочный человек, он встал было на сторону справедливости, но остаться таким до конца, напечатать статью у него духу не хватило. Впрочем, это закономерно. Атмосфера всеобщего страха в теперешнем обществе, рассуждал Ефим, сделала свое дело. Гапченко, как и большинство, запуган, не верит в силу правды, пасует перед злом. Но от природы он не законченный подлец. И то благо!..
Телефонный звонок Гориной прервал его размышления. Он поспешил в партком.
- Вы, Ефим Моисеевич, опередили меня. Я сама хотела пригласить вас к себе. Надо поговорить. Чувствую, вы... - Горина запнулась, подбирая слово, - обескуражены, недовольны результатами вашей работы на комбинате питания. И допускаете ошибку: ваш труд принес немалую пользу. Некоторых преступников все же наказали.
Ефим горько усмехнулся.
- Вот как получается, Зоя Александровна, приходится радоваться, что хоть кого-то из преступников наказали. А почему не всех?.. Где же здесь ленинская непримиримость, партийная зоркость и прочее в таком роде?.. Если вдуматься хорошенько, комбинатовская история высветила прелюбопытнейшую расстановку сил: одни члены партии беззастенчиво, среди бела дня, грабили рабочих и служащих, другие, вышестоящие большевики - будто с бельмами на глазах, не видели, что творили первые, больше того, кое-чем из ворованного сами преохотно пользовались. Но это не все! Злоупотребления на комбинате возникли не вчера, не позавчера. И что же? Ничего! Никто не собирался спугнуть "святую тишину". Все молчали. Молчали тысячи ежедневно обираемых посетителей столовых, молчал завком, милиция, даже партком!.. Неужели на протяжении нескольких лет никто "слона и не приметил"?
- Вы, Ефим Моисеевич, идеалист, - задумчиво глядя на Ефима, проговорила Горина. - Идеалист, со всеми вытекающими для вас последствиями. Но, видно, иным вам не быть. - И уже другим, деловым тоном посоветовала: - Присмотритесь, пожалуйста, к прочим вспомогательным службам: к отделу рабочего снабжения, жилищному, медсанчасти. Не сомневаюсь, вы там вскроете немало недостатков.
- Вы хотели сказать - уголовщины?
Горина укоризненно улыбнулась:
- Зачем же так резко? Слишком уж вы прямолинейны, ни капельки дипломатии. Так не годится, будьте поосторожнее. Не всегда нужно идти напролом. С этим-то, надеюсь, вы согласны?
- Пожалуй... Только не наперекор совести.
- Не спорю. Ну что ж, Ефим Моисеевич, доброго вам нового года, счастья и нашей общей победы!
- Спасибо, Зоя Александровна. И вам мои лучшие пожелания, самые лучшие. До встречи в 1945-ом году!
* * *
Собираясь на новогодний праздник, Ефим придирчиво осматривал свое отражение в большом волнистом зеркале, вправленном в общежитский шкаф. Отражение было карикатурным, как в комнате смеха.
- Хорош, хорош, - хохотали соседи по комнате, - невеста от тебя, такого, с ума сойдет.
Ефим уложил в старенький портфель, купленный на толкучке, бутылку водки, кое-что из съестного. Глянул на часы - десять. Пора. Надел пальто, кепку, сунул поношенные штиблеты в новые калоши.
- Ну, товарищи, с Новым годом! Всего вам хорошего и больше того! - провозгласил он. - Веселой встречи!
... Предновогодний вечер был тихим. Небо затянулось серой пеленой. Медленно летели и как бы нехотя опускались на землю редкие снежинки. Лунный свет, пробиваясь сквозь дымчатую завесу, казалось, золотил и небо, и дома, и снежинки. Ефим не спеша шагал по пустынной улице. Легкий морозец бодрил его, настроение было приподнятое: впервые за последние несколько лет предстоит ему встреча Нового года в домашней обстановке! "Счастливый я все-таки, - радовался он, - есть судьба, что ни говори, есть. Судьба уберегла меня от смерти на войне, от тяжелого увечья. Это ли не счастье?"
Трамвай быстро доставил его к деревянной окраине Москвы. Крошкиных он нашел скоро, прошел небольшой двор, постучался в дверь.
- Фима, вот умничка, что пришли! - защебетала Тина. - Наши уже в сборе. Проходите, раздевайтесь.
Из небольшой уютной прихожей Ефим прошел вслед за Тиной в залитую ярким светом, заполненную людьми, нарядную столовую. Кроме редакционных сотрудников здесь были несколько юношей и девушек, представительный мужчина средних лет, седая, румяная и важная - на манер старой барыни - пожилая женщина, невысокий полненький старичок, чертами лица очень схожий с Тиночкой. Сама Тина, одетая в голубое, очень модное бархатное платье с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди, вертелась как юла, подтанцовывала, тараторила, хохотала. Она познакомила Ефима с родителями, молодежью - своими родственниками, и, наконец, с представительным мужчиной.
- Чернышов Константин Иванович, - отрекомендовался тот и со значением добавил: - Научный сотрудник.
- Мой близкий друг, - кокетливо подсказала Тиночка, - прошу любить и жаловать.
Отойдя от Чернышова, Ефим вспомнил о своем портфеле, оставленном в прихожей.
- Алевтина Михайловна, - позвал он, - разрешите вас на минуточку, по секрету.
- По секрету? - лукаво переспросила Тина. - Какие могут быть секреты под Новый год?
В прихожей он протянул ей портфель.
- Возьмите, пожалуйста, я тут принес немного... пригодится к столу.
- Это еще что за новости?! - рассердилась Тина. - У нас всего приготовлено - хоть отбавляй!.. У папочки на работе... - Она вдруг замолчала, прикусив нижнюю губку. - В общем, будете уходить - захватите все это домой. Слышите? Ишь какой! И смотрите у меня! - с этими словами она упорхнула к гостям.
Старинные, с мелодичным медлительным боем часы в столовой пробили одиннадцать.
- Друзья, прошу всех к столу, - пригласила Алевтинина мама, - проводим Старый год.
Раздвижной дубовый стол, накрытый парадной скатертью, манил к себе аппетитными закусками, винами, водками. Хрустальные фужеры и рюмки отсвечивали, переливались радужными огоньками, фарфоровые тарелки, серебряные столовые приборы - богатый стол. Такой и в мирное время сделал бы честь гостеприимным хозяевам. А сейчас война...
Во главе стола, на мягком, с высокой резной спинкой стуле восседал Тинин отец. По правую руку от него - символично подчеркнув это право - сел Константин Иванович. С ним рядом - Тиночка, Ефима она усадила возле себя. Константин Иванович и Федор Владимирович, взявшие на себя роль виночерпиев, наполнили рюмки и бокалы.
- Выпьем, друзья, за Старый год, приблизивший нас к Победе, - провозгласил тост Федор Владимирович. Зазвенел хрусталь, выпили все до дна.
- Закусывайте, гости дорогие, чем бог послал, - пригласила Тинина мама.
Константин Иванович наклонил кудрявую голову к Алевтине, посмотрел на нее преданным собачьим взглядом, ласково спросил:
- Тинуля, что тебе положить на тарелочку?
- Всего понемножку, Костенька... А вы почему не закусываете, Фима? - строго спросила она. Проворно орудуя серебряной, с витой ручкой лопаткой, она наполнила тарелку Ефима горкой вкусных закусок. Выпили еще по одной, без тоста. За столом стало шумно, смеялись, переговаривались, шутили. Ефим слегка захмелел, а Тиночка на все лады расхваливала его своему другу:
- Знаешь, Костя, это настоящий герой, фронтовик. А какие чудеса он творил в литейном цехе на посту мастера, а в нашей редакции что творит, что творит!..
Константин Иванович с еле скрываемым недоверием смотрел на щуплого, смугло-бледного Сегала, одобрительно покачивал крупной кудрявой головой, вежливо приговаривал:
- Замечательно, удивительно, весьма! - Чувствовалось, что за натянутой учтивой улыбкой скрыто равнодушие, больше того, Ефим заметил: Константину Ивановичу наскучили Тиночкины реверансы в сторону него, мужчины-паренька.
"Что за отношения, - думал между тем Ефим, - у этого научного субъекта и Алевтины? А тебе, собственно говоря, какое дело?" - спросил он себя. И внутри него будто зазвучал потаенный голос: "Тебе далеко не безразлично, просто друзья эти два человека или нет..."
Не слушая лепета Тины, он смотрел, как шевелятся ее слегка подкрашенные губы, как поблескивают васильковые глазки, как в розовых мочках сверкают бриллиантовые сережки. Он любовался Тиной. В эти минуты она казалась ему если уж не очень красивой, то, по крайней мере, необыкновенно привлекательной. Но он хотел гармонии, - пытливо глянул в Тиночкины глазки, желая проникнуть в душу, и увидел лишь перемежающиеся огоньки, вроде отблесков на стекляшках. Ему стало не по себе... Неужели она вся напоказ? А что в подтексте? И есть ли он вообще у нее, подтекст?..
- Друзья, без пяти двенадцать, - раздался глуховатый голос Гапченко. - Новый год на пороге.
Снова наполнили бокалы, включили радио, ждали боя кремлевских курантов. Ждали стоя, напряженно, молча. И вдруг зазвучали переливы башенных колоколов, главные часы государства торжественно пробили двенадцать раз. "С Новым годом, товарищи!" - поздравил диктор центрального радио.
- Ура! - дружно откликнулось застолье.
После обильного ужина Алевтина, сияющая, возбужденная, пригласила всех в гостиную. Она шла впереди, ведя под руки Константина Ивановича и Ефима. Вместительная гостиная казалась тесной от кресел, пуфиков, диванчиков, ковриков, вышитых подушечек... Одно пианино торчало черным пятном и выглядело здесь ненужным, лишним...
- Будем танцевать под патефон, - объявила Тина.
- Тиночка, - сказал баском ее отец, - может, ты лучше поиграешь на пианино, а гости потанцуют?
- Нет, папочка, на пианино поиграю потом... Я сама хочу танцевать. Первый вальс с Костей. - Она повернулась к нему, положила руку ему на плечо. - С вами, Ефим, второй, не возражаете?
Он засмеялся:
- Я танцую как медведь