"Арестованный!.." Веришь, Ефим, слово это стукнуло меня по башке молотком... Привели меня в светлый кабинет. На полу - ковер, шторы на окне шелковые, мебель - какой я отродясь не видал, одно слово - комната нарядная, но какая-то жуткая, а почему - сам не пойму. За столом, в кресле, гляжу, человек в штатском, смотрит на меня пристально, глаза холодные, насквозь просверливают. "Присаживайся, - говорит, - ишь ты какой глазастый, теперь понятно..." "Что, - говорю ему, - понятно, ничего не понятно. По какому такому праву меня сюда привезли?" Он посмеивается: "Все понятно, глазищи у тебя, Михайлов, как фары. Вредно иметь такие, чересчур много видят" - я опять ничего не понимаю. Говорю ему: "При чем здесь мои глазищи? Они по моей работе в самый раз. Я контрольный мастер, товарищ, не знаю, как вас..." Он аж через стол перегнулся, зашипел: "Серый волк тебе товарищ! Для тебя я - следователь! Уяснил? Гражданин следователь!.. И поменьше вопросы задавай. Твое дело отвечать... Был ты вчера в Большом театре на встрече с товарищем Сталиным?" "Был", - отвечаю. "Хорошо ты видел, глазастый, - это он мне, - нашего дорогого вождя?" "Отлично, - отвечаю, - как вас вижу сейчас, я сидел в партере..." Он хитро так, вроде с издевкой, спрашивает: "Может, опишешь словами облик нашего дорогого Иосифа Виссарионовича?"
"Куда он клонит, - думаю, - зачем ему сталинский облик?"
А он опять: "Давай, давай, описывай! Может, позабыл? Может, тебя хорошенько обработать надо, чтоб память освежить?"
Насчет "обработки" я еще тогда, Ефим, никакого понятия не имел и отвечаю ему: мол, память у меня на месте, обрабатывать ее незачем, встречу с товарищем Сталиным век не забуду.
Он прямо-таки зашелся от смеха, аж за живот схватился. "Точно, - говорит, - век не забудешь!.. Ну, давай рисуй облик вождя..."
Я, понимаешь, еще ничего никак в толк не возьму, спрашиваю его: "А вы сами разве не видели товарища Сталина?" Он перестал смеяться: "Видел - не видел - не твое дело, рисуй!" Я обрисовал, так мол и так, и рост, и седину, и лицо с рябинками... "С рябинками, говоришь? - Это он меня переспросил. - С рябинками?" "Точно, - отвечаю - с рябинками", - и ничего не подозреваю. "Ты, - спрашивает, - хорошо видел?" "Отлично", - говорю. Он криво улыбнулся, сквозь зубы процедил: "Хватит!" Взял лист бумаги, быстро стал писать. Потом протянул мне исписанный лист: "На, прочти!" Я прочел. Изобразил он все точь-в-точь, как стенографистка. "Правильно?" - спрашивает. "Все верно", - говорю. "Тогда, - ткнул пальцем, - подпиши вот здесь", - я подписал. Он еще похвалил меня: "Ты молодец, Михайлов, и обрабатывать тебя не пришлось..." "А к чему это?" - допытываюсь я. Он опять смеется: "Ну и дурак, - говорит, -ты, Михайлов, дубина и трепло. Вот получишь за свое зрение по 58-ой на полную катушку, тогда и поймешь..."
Услыхал я такое, Ефимушка, поверишь, голова у меня кругом заходила: что за слова такие - "пятьдесят восьмая", "полная катушка" - не уразумею, хоть убей. Хотел спросить об этом следователя, да не успел рот раскрыть, он вызвал охранника: "Увести!"
Сижу я один, все думаю: "Что-то теперь со мной будет? Дома, наверное, жена, девчонки с ума сходят. Может сказали, что меня арестовали, может и нет!.. Что же это творится, Господи?! За что?!."
Андреич тяжело помолчал.
- Судила меня тройка. Суд был скорый, минут двадцать, не больше. С самого начала судья объявил мне, что я враг народа. Я попробовал защищаться, объясняю: я - передовой мастер, коммунист... куда там! Судья зарычал на меня: "Не смей произносить слово "коммунист", ты - враг народа, да еще ярый враг!.. В каком виде ты осмелился представить народу образ нашего великого вождя?" Я недоумеваю: "В натуральном, - говорю, - как есть..."
Судья весь красный сделался, как рак вареный, заикаться начал: "Выходит, выходит... наш великий вождь маленький, да еще, да еще... какая наглая клевета! - орет. - С рябинками на лице?!"
Эх, Ефим, Ефим! Знать бы мне тогда, что еще глубже себе яму рою, промолчать бы!.. А я возьми да ляпни: "Ну и что? Какая тут клевета? Наверно, товарищ Сталин в детстве оспой болел..."
Переглянулась тройка между собой, лица у них вроде бы позеленели, глаза выкатились, привстали все, того и гляди, кинутся на меня с кулаками, пришибут... Потемнел у меня, Фимушка, в глазах свет божий. Одно понял: ни за что ни про что в большую беду попал... Суд на совещание не уходил, видать, приговор был готов заранее: именем и так далее... за компрометацию великого вождя народов, суд в составе... приговорил Михайлова Ивана Андреевича к пяти годам лишения свободы с отбыванием срока наказания в лагерях НКВД.
Андреич замолчал. Не вздох - стон вырвался из его груди.
- С двадцатого февраля тридцать девятого по двадцатое февраля сорок четвертого отдежурил я в этих самых лагерях. Теперь мне, Ефим, в ад не страшно попасть... много я встретил там, за колючей проволокой, "врагов народа", таких же, как я... Помню, дуралей, раньше так и думал, что сажают и правда лиходеев народных. Знал же многих с нашего завода, которых брали энкавэдешники, уверен был, что они хорошие, честные люди!.. А вот на тебе! Замутила, загадила агитация-пропаганда башку, посеяла сомнение... Поздно отрезвел, когда ежовская плетка самого поперек хлестнула... Так-то вот!.. Все мы такие, пока дело до своей шкуры не коснется... Как я там выжил, только Богу известно. Одна нога выручила: приспособился в тюремной мастерской сапоги да башмаки тачать. Тем и отделался от каторжных работ...
Андреич низко опустил голову, обхватил ее руками.
- Но, - шумно выдохнул он, - не зря сказано, что человек слабее мухи и крепче железа. Выжил я, стало быть, в той преисподней. Переписки с женой был как враг народа лишен... Вернулся из заключения в Москву - ни жены, ни детей. В комнатах моих чужие люди. "О вашей семье ничего не знаем, вроде выслали в Сибирь, еще в тридцать девятом". - Заплакал я, Ефим, как дите малое: остался одинешенек... Потом заковылял в отдел кадров: может, там что узнаю о жене и девочках своих. Родионов встретил меня душевно: "Ваня, Ваня, как же это ты тогда промашку дал?" Рассказал он мне, что вскоре после моего ареста жену с детьми выслали в Красноярский край. Слышал от кого-то, что жена моя там недолго промаялась - умерла, девочек отправили в детский дом. В какой? Где? Он не знал. Меня пообещал взять обратно на завод, мол, наказание свое ты отбыл, на фронт не годишься, а специалисты нам нужны, мастером вряд ли удастся поставить, а контролером... пожалуй, уговорю первый отдел. Начнешь работать, разыщешь девочек и заживешь. Не горюй, сказал, всякое бывает... Вот я и говорю тебе теперь: он хмурый, но душевный, хорошему человеку поможет.
Начал я работать там, где ты меня застал. Комнат моих мне и не думали вернуть, дали вот эту хоромину. Собрал я кое-какой мебельлом, деньжат поднакопил немножко, взял отпуск и поехал в Красноярский край. Отыскал могилу жены, поклонился ей... Нашел детдом, где мыкались мои сиротки. Привез их сюда. Старшей теперь тринадцать, младшей двенадцать. Голодно, холодно... Отправил я их в деревню, в Пензенскую область к тетке, там посытнее. Пишут, ничего живут, по хозяйству помогают, учатся... Вот так, Ефим. Дорого мне обошлись сталинские оспинки... Только ты про это нигде, никому, ни-ни! Я тебе рассказал одному, по дружбе, доверяю тебе. Смотри же! - Андреич приложил палец к губам. - Молчок! А то, знаешь, и тебе влетит, как пить дать. С этим у нас просто.
- Не беспокойтесь, я - не решето. А за доверие - спасибо.
Ефим глянул на ходики: полночь.
- Поздно, надо идти. Прощайте! - он с чувством пожал руку Андреича. - Крепитесь! Берегите себя для ваших девочек.
- Прощай!.. А ты заходи, не забывай, всегда рад буду... Жаль, горькой маловато было. Раньше я ее, проклятую, в рот не брал. А теперь - сам понимаешь...
* * *
Полночной пустынной улицей брел Ефим в общежитие. Не во хмелю, хмеля-то и не было. Брел под тяжестью только что услышанного от Андреича, сопережитого с ним. "За оспинки, за оспинки!" - звучало в ушах, будто эхом отдавалось со всех сторон. За сталинские оспинки честному простодушному человеку пришлепали ярлык "враг народа", раздавили, повергли во прах-разделались, как с истинным врагом. Ефим был потрясен. Вопиющая нелепость рассказанного Андреичем казалась ему непереносимо тяжкой вдвойне; в его сознании рушилось годами сложившееся иное отношение к действительности. Ефим был ровесником Октября, представителем поколения, выросшего и повзрослевшего при Сталине, поколения, для которого Сталин оставался непогрешим, более того, свят, несмотря ни на что. Как и все, он привык верить Сталину, пусть человеку крутого нрава, но личности выдающейся. И было остро больно оттого, что жуткая повесть Андреича заставляла усомниться в безупречности лучшего друга и отца всех народов, в святости всеобщего идола.
"Неужели Сталин ничего не знает о беззакониях и произволе, чинимых энкавэдэшниками?" - мучительно размышлял Ефим, не смыкая глаз на жесткой общежитской кровати. На фронте ему часто приходилось слышать о зверствах фашистов, немало встречать свидетельств их варварской работы. Но то были чужие, ненавистники, захватчики. А эти?.. Ведь это наши, советские люди! Как же так, мучился Ефим... А Сталин? Видит, знает что творится - и помалкивает?! Это не укладывалось в сознании... Ефим гнал от себя крамольные мысли.
Проснулся он разбитым, с больной головой. Чтобы хоть чуть встряхнуться, облился водой из-под крана. Вспомнил: в десять надо быть в отделе кадров. Вот некстати, подумал он, с таким самочувствием да на неприятное свидание.
У Родионова Ефим застал Яшку и седеющего худощавого человека в добротном костюме.
- Якова Ивановича вы знаете, товарищ Сегал, - сказал Родионов. - А это - заместитель председателя завкома товарищ Званцев.
Званцев глянул с настороженным любопытством на Ефима, молча кивнул. Ефим сел на свободный стул рядом с Яшкой. Тот боязливо покосился на него, осторожно отодвинул свой стул поближе к Званцеву. На щеке Яшки заметно розовел шрам.
- Итак, товарищи, разберемся по существу, - начал Родионов, - вопрос серьезный. Речь идет о дальнейшем пребывании на нашем заводе товарища Сегала, бывшего фронтовика, инвалида Отечественной войны.
- Разве он инвалид войны? - заморгал реденькими ресничками Яшка.
- Да. А вы разве не знали? - спросил Родионов.
- Конечно нет. Мне и в голову не пришло... Знал бы... тогда другой компот!
- Расскажите нам, Яков Иванович, почему вы не поладили с товарищем Сегалом, почему он вас ударил?
Ефим с напряжением ждал ответа. Неужели Яшка посмеет повторить свой гнусный навет при нем?
- Я прощаю товарища Сегала, - скороговоркой пробормотал Яшка, глядя себе под ноги.-Ударил он меня больно, да Бог с ним, инвалид, фронтовик...
- Убогий, сумасшедший... - добавил, загибая пальцы, Ефим, - какой с него спрос?!
- Пока мне не понятно, как же все произошло, Яков Иванович, - вступил в разговор Званцев, - нам надо выяснить: была это ответная реакция товарища Сегала на вашу бестактность или дело обстояло иначе? Хулиган заводу не нужен. Такого я, как представитель профсоюза, защищать не буду.
Яшка молчал.
- Вам, - обратился к нему Ефим, - невыгодно изложить здесь правду. Так это сделаю за вас я. - И он живо, в лицах, представил происшедшее.
- Вот как, Яков Иванович, - укоризненно сказал Родионов, - выходит, зачин-то был ваш, а не Сегала. Драться, конечно, не годиться... Но...
- Если Сегал говорит правду, - перебил Родионова Званцев, - это круто меняет дело... Ну так что, Яков Иванович, правду говорит Сегал или сочиняет?
- Не помню, не помню... сами знаете, какая у меня нервная работа, мог сгоряча и сболтнуть неподходящее. Ну и что из того? Не я ударил солдата, а он меня.
- Такие смирненькие, разумеется, не дерутся, - едва сдерживая возмущение, заметил Ефим. - Кулаком не ударят, пресс-папье в ход не пустят, зато пакостными словами подденут под самый дых.
Яшка в полнейшем недоумении переводил взгляд с Родионова на Званцева, со Званцева на Сегала.
- Ничего не понимаю, - пробормотал он, на этот раз удивляясь неподдельно, - словами, под самый дых... Да что тут такого? Мало ли меня начальство обзывает, я и внимания не обращаю. Сколько раз сам начальник ОРСа товарищ Рызгалов выгонял меня из кабинета, говорил, пошел отсюда вон, туды-т твою мать, сукин сын. Я и уходил. Подумаешь, эка беда!
По лицу Родионова пробежала тень. Званцев хмыкнул. Ефим брезгливо поглядел на своего соседа: экземпляр! Ну и ну. Человеческим достоинством Бог не наградил, и сам не обзавелся...
- Вы сами, - обратился Яшка к Званцеву, - не раз песочили меня и пятиэтажным крестили. Я же на вас за это с кулаками не лез?!
- Я тебя правильно песочил за твои штучки, - нехотя проговорил Званцев, - а ты, выходит, обидел товарища солдата за здорово живешь.
- Я?! Обидел?! - искренно удивился Яшка. - Если так, что ж, я извиняюсь.
- Кажется, все ясно? - обратился Родионов к Званцеву.
Тот согласно кивнул.
- Мне можно уйти? - спросил Яшка и, не дожидаясь ответа, вышел, почему-то пригнувшись.
- Не все ясно мне, - неожиданно для Родионова и Званцева сказал Ефим, - неясно, во-первых, почему такой хам, если не сказать хуже, занимает должность, где нужны особая чуткость и предельная человечность. Во-вторых, почему молодой и здоровый, судя по цветущему виду, мужчина - не на фронте? А дважды, трижды раненые солдаты курсируют из госпиталей на передовую и обратно... Вам это известно?
Родионов и Званцев молча, во все глаза смотрели на Сегала. Первым нашелся Родионов.
- Итак, установлено, - сказал он, не отвечая на вопросы Ефима, - что Яков Иванович первым нанес вам оскорбление. Правильно, товарищ Званцев?
Званцев ответил не сразу. "Ну и штучка этот солдат", - думал он, косо поглядывая на Ефима, и вполголоса промямлил:
- Правильно.
- А об остальном как-нибудь позже, товарищ Сегал, - продолжал Родионов. В душе он был согласен с этим, как он теперь убедился, прямым и умным парнем. Но что он мог ему сказать, да еще при Званцеве? - Позже, - повторил он, - а на заводе мы вас оставим. Да? - обратился он к Званцеву. Тот ничего не ответил. - Так оставим Сегала на заводе, товарищ зампредзавкома? - повторил Родионов.
Званцев молча прикидывал: "Гнать бы такого умника с завода подальше. Но - опасно: фронтовик, языкатый... Сказал бы Родионов: "не оставим", с удовольствием бы согласился... Связываться с таким?! Не пойдет! Себе дороже" - кивнул: оставим.
- Работу мы вам, товарищ Сегал, подберем, - пообещал Родионов, - зайдите денька через два. Кстати, продкарточки на новый месяц получили?
- Получил.
- А с жильем порядок?
- Полный порядок! Тридцать человек на восьмидесяти метрах, чуть больше кладбищенской нормы. Чем не порядок?
Родионов поморщился.
- Конечно, не густо... Что-нибудь придумаем, товарищ Сегал, - он протянул Ефиму руку.
Званцев отвернулся к окну.
Глава девятая
Родионов явно обрадовался, когда Ефим пришел к нему в назначенный день.
- Как раз вовремя, Ефим Моисеевич! - сказал он приветливо. - Только что от меня ушел начальник литейного цеха, очень просил подобрать крепкого парня на должность сменного мастера.
Не понимая, к чему эта странная для него информация, Ефим участливо спросил:
- Подобрали?
Родионов молчал, покачиваясь взад и вперед на стуле, выбивая пальцами на столе ритмичную дробь. Ефим продолжал вопросительно смотреть на него. После довольно долгой, неловкой паузы, он произнес вслух показавшуюся ему нелепейшей догадку:
- Уж не меня ли, "крепыша", вы, Андрей Николаевич, сватаете на эту должность?
- Именно вас, - вполне серьезно ответил Родионов.
Ефим от души рассмеялся.
- Зря вы так, - слегка обиделся Родионов, - выслушайте мои доводы, а потом уж веселитесь на здоровье.
- Извините, Андрей Николаевич, - перестал смеяться Ефим, - но я не могу отнестись к вашему предложению иначе, как к шутке. Почему не поставить меня, к примеру, мастером парфюмерного производства или не назначить зоотехником? Мало того, что я ничего не смыслю в литье, я, признаюсь, даже в бытность мою журналистом ни разу не побывал в литейном цехе, не довелось... А тут сменным мастером, - Ефим опять не удержался, чтоб не рассмеяться, - анекдот!
- И все же не торопитесь с отказом. В литейном, как бы это сказать, нестандартная ситуация. Смена, о которой идет речь, отстает. Да и дисциплина там того... коллектив смены состоит отчасти из бывшего уголовного элемента...
- Уголовников?! - вскинул брови Ефим.
- Бывших уголовников, не перебивайте меня, пожалуйста. Да, бывших уголовников. Они отбыли сроки наказания, к военной службе по разным причинам не пригодны. В мирное время мы таких к заводу на пушечный выстрел не подпустили бы. Но теперь война, ничего не поделаешь - люди нужны... Вот приступите к работе, сами увидите, что за народ.
- Андрей Николаевич! - взмолился Ефим. - Зачем вы все это мне втолковываете? Я ведь вам никакого согласия не давал! Зачем мне такой подарок?
Родионов сделал вид, что пропустил мимо ушей возражения Ефима:
- Смене нужен не столько технически грамотный, сколько волевой, решительный человек, а вам этих качеств не занимать. Я ничего не утаил о вас от начальника цеха... Ничего.
- И как он? - с интересом спросил Ефим.
- Подумал и сказал: "Давайте попробуем. Может, ваш фронтовичок и впрямь скрутит эту вольноопределяющуюся компанию". Повторяю, Ефим Моисеевич, там командир нужен. А специалистов по литью - хоть отбавляй!
Родионов глянул на часы.
- Через десять минут я должен быть у директора... В общем, так: тысяча пятьсот, премиальные столько же, если план выполните, еще кое-что весьма полезное... Соглашайтесь, не пожалеете.
Ефим немного подумал, решил отказаться, но неожиданно для самого себя вдруг сказал:
- Согласен.
- Вот и отлично! Направление получите у инспектора. Дерзайте, обязательно выйдет!
Кивнул дружески.
Литейный цех представлялся Ефиму этакой огнедышащей махиной, где полуголые люди, обливаясь потом, формуют какие-то огромные заготовки. Он приближался к литейке со смешанным чувством любопытства и, чего греха таить, опаски. "В литейном деле ничегошеньки не смыслю, смена - бывшие рецидивисты, вдобавок - жара, смрад... Перспектива! Черт меня дернул согласиться", - с такими невеселыми думами он вошел в цех и оказался в относительно небольшом светлом помещении. Ни дыма, ни смрада, ни духоты. Мужчины и женщины работали в спецовках. Лишь один человек, как позже узнал Ефим, заливщик металла, приземистый блондин лет тридцати пяти, был по пояс оголен... Ефим засомневался: сюда ли попал, литейная ли это? Первый же рабочий рассеял его сомнения.
... Ефим постучался в кабинет начальника цеха. Мужчина, как показалось ему, лет под пятьдесят, с интеллигентным, чисто выбритым лицом, оценивающе посмотрел на вошедшего внимательными голубыми глазами, изящным актерским жестом указал на стул.
- Садитесь, товарищ... - он глянул в направление, - садитесь, Ефим Моисеевич, - повторил вежливо. Повертев между пальцев телефонный шнур, добавил: - Родионов мне рассказал о вас подробно, кроме... кроме... Илью Муромца я, признаюсь, не ждал, однако...
- Однако и Наполеон Бонапарт с виду был не ахти, - с усмешкой парировал Ефим, - и все же...