Лебедей явно чем-то накачали. Посыльные втащили их на руках, пронесли через гостиную во дворик и опустили в пруд. Гуси плюхнулись туда же. Их уже двенадцать, и они постоянно несут яйца. Как будто мне мало кур, которые тоже несутся, и оравы вопящих попугаев. Когда я уходила, лебеди начали приходить в себя. Домобот приготовил мне омлет – меня чуть не стошнило.
1 января 2234, первый день нового года
Слава богу! Даже Додека со своими миллионами не может заставить людей работать в первый день нового года. Так что птиц у меня не прибыло. Никто ничего не приносил. Какое счастье! Оно было бы абсолютным, если бы лебеди не устраивали драк с гусями. А еще, когда я вернулась сегодня в четыре утра, я поняла вдруг, что в квартире ужасно воняет. Просто омерзительно. Птичьим пометом, гниющим кормом, свалявшимися перьями. Домобот уже не справляется.
Пожалуй, я перестану носить "Стильтскины". После всех вечеринок адски болят ноги. А один большой палец словно вывихнут. Воспоминания о вчерашнем вечере довольно смутные, но я точно помню, что на Маркемском празднике фейерверков встретила Лайама. Он поиздевался над моими "Стильтскинами", а потом спросил, посмотрела ли я список. Я сказала, что нет – не хочу ничего знать заранее. Я ему рассказала о Франце – вроде бы. Смутно припоминаю, что он настаивал, чтобы я выбросила телефон и уничтожила Домобота. Он даже не представляет, каково мне!
Вспомнив про разговор с Лайамом, я вдруг сообразила, что завтра снова получу лебедей, гусей и все прочее. И мать не может мне помочь. А в моем бассейне птицам уже тесно. Я вспомнила, что соседний дом – большой, с огромным садом и декоративным прудом – принадлежит позапозапрошлому маминому мужу. И решила позвонить своему отчиму номер пять. Насколько я знаю, он до сих пор живет на Бали – приходит в себя после брака с моей матушкой.
Отнюдь не сразу, но мне удалось наконец дозвониться. Он, как всегда, просто душка.
– До чего же это похоже на твою мать! – сказал он. – Я немного знаю Франца Додеку. Настоящий маньяк, рехнувшийся от своих денег. Приезжай ко мне на Бали, я его к тебе близко не подпущу.
Ну уж нет. По-моему, это что-то вроде инцеста. Я попросила разрешения пользоваться его садом. Он тут же согласился и назвал мне код. Правда, предупредил, что его садовник – мистер Уилкинсон – будет не в восторге, но обещал позвонить ему и все уладить.
– Звони, – сказал он на прощанье. – Тут, на Бали, совсем ничего не происходит. Я этому рад, но мне приятно иногда слышать эхо далеких событий.
2 января 2234
Вовремя я договорилась с отчимом номер пять. Мне как раз доставили лебедей и весь прочий сброд за вчера и сегодня – четырнадцать одурманенных лебедей и двенадцать гусей. Я отвела их всех в сад отчима номер пять и пустила в пруд. Гусям, кажется, там понравилось. Когда принесли деревья, голубей и кур, я их всех отправила туда же. Попугаев, правда, пришлось оставить в квартире. Мне сказали, что они не смогут жить на улице. Ну и вдобавок я получила еще десять золотых колец.
Птичий корм стремительно заканчивается. Я пошла в ближайший магазин, но он откроется только завтра. А "Птичьи лакомства" не работают всю неделю. Опять.
Просто невероятно! Лебеди – это еще ничего. Когда шла от магазина и переходила дорогу, я увидела, что по улице топает целое стадо громко мычащих коров. Восемь штук! Их вели восемь девушек. Справедливости ради следует сказать, что девушки выглядели немного смущенными. Машины останавливались, пешеходы замирали – все смотрели на это чудо. Некоторые ротозеи наверняка тащились вслед за стадом от самой Пикадилли. Еще бы! В наши дни в Лондоне редко увидишь коров!
У меня внутри все похолодело. Я сразу поняла, что коров ведут ко мне. И не ошиблась. Нет, ну честное слово, с чего этот Додека взял, что я обрадуюсь коровам? Коровы – это совсем не романтично. У них из носа течет, и они гадят прямо на ходу. Пока я вела их через красивый холл в доме отчима номер пять, они роняли вонючие лепешки прямо на пол.
– Если хотите, оставайтесь здесь. В доме четырнадцать комнат, дальше по улице можно заказать пиццу. Располагайтесь.
К тому времени мне уже было на все наплевать. И попугаи этому способствовали.
Но вскоре стало еще хуже. Через полчаса после прибытия коров появился мистер Уилкинсон и стал на меня орать, что я разрешаю коровам топтать газон. Я обещала избавиться от них при первой же возможности. А сама подумала, что пора звонить матери и требовать у нее телефон Додеки. Позвоню ему и скажу, чтобы забирал свою живность к себе. Посмотрим, как ему такое понравится! Но позвонить я не успела. Потому что на пороге появилась строгая дама с внушительным бюстом. Она сообщила, что представляет Общество защиты птиц и явилась потому, что соседи обвиняют меня в жестоком обращении с животными. Они видели, как мне доставили в общей сложности сто семь птиц (нет, ну какие внимательные!), которым наверняка тесно в квартире. Женщина потребовала, чтобы я создала для птиц более подходящие условия, и пригрозила судом.
После мистера Уилкинсона, это была последняя капля. Я сказала даме, чтоб она катилась к чертовой матери.
3 января 2234
Я ошиблась. Что такое последняя капля я поняла сегодня. Вчера вечером я позвонила матери. В конце концов она согласилась дать мне номер Додеки. Но я совершенно не представляла, что ему сказать. Тем более что попугаи ужасно мешают думать! Не говоря уже о гусино-лебединых конфликтах, которые вспыхивают каждые пять минут. Господи, ну и злющие эти птицы! Наконец я собралась с силами и стала звонить Додеке, но села на яйцо – и сдалась. Решила, что позвоню завтра – то есть сегодня.
Но сегодня началось с того, что пришли молочницы и стали ныть. В доме не оказалось ни одеял, ни простыней, а они не привыкли спать на голых матрасах. И куда им девать двадцать галлонов молока? Я сказала: вылейте. Почему бы нет? Они сказали, что жалко. В конце концов мне удалось их спровадить, но только после того, как я заказала по Интернету одеяла и простыни – обошлось в кругленькую сумму!
А потом привезли птиц. Корм почти кончился, так что я попросила всех новоприбывших птиц, включая лебедей, отнести в сад отчима номер пять, а сама помчалась в магазин. У них был только корм для канареек – я скупила весь. Я как раз шагала назад с мешками, когда к моему дому подъехал фургон – не такой, как прошлые. А предатель Домобот уже спешил открывать. Из фургона вылез человек и стал выгружать и собирать какие-то огромные рамы. Я перешла дорогу и спросила, чем это он занимается?
– Не мешайте, мисс, – ответил он. – У нас срочная доставка.
– Доставка чего? – спросила я.
– Батутов, мисс.
Я бросилась в дом и, рассыпая канареечный корм, стала искать список Лайама и нашла его как раз когда батуты начали заносить внутрь. Их было девять. Интересно, как они думают затолкать их в квартиру? Когда я развернула бумажку, на одного из посыльных набросилась гусыня, которая поселилась на диване, и они все вышли – решили подождать снаружи, пока гусыня поостынет. В списке Лайама значились: "Девятый день: девять судариков скачущих; десятый день: десять сударыней пляшущих; одиннадцатый день: одиннадцать трубачей трубящих"…
Дальше я читать не стала. С воплем отчаяния я метнулась в спальню, которую облюбовали попугаи, бесконечно вопящие "Саманта, я люблю тебя!", кинула в сумочку коробочки с кольцами и помчалась к ближайшему телефону-автомату, надеясь, что он не сломан.
Телефон работал. Я позвонила Лайаму.
– Ну, чего там еще? – проворчал он.
– Лайам, мне привезли девять батутов. Неужели действительно дальше будет пляшущий кордебалет и дудящие волынщики?
– По всей вероятности, да. Раз вчера прибыли молочницы. Прибыли?
– Да, – сказала я. – Лайам, я больше так не могу.
– И чего ты от меня хочешь?
– Женись на мне. Забери меня отсюда!
Повисла длинная страшная пауза. Я даже подумала, что он повесил трубку. И я бы его поняла. Но в конце концов он сказал:
– Если ты скажешь, что хочешь за меня замуж не только из-за Додеки.
Я от души заверила его, что это не так, но что именно благодаря Францу Додеке наконец поняла: Лайам – и есть мой суженый.
– Иначе я села бы в самолет и улетела к сестре в Швецию, – закончила я. – Или на Бали, к отчиму номер пять.
– Ну хорошо. Придешь ко мне?
– Да, только разберусь с Додекой.
Мы обменялись самыми горячими заверениями – чему я сама удивилась. Потом я повесила трубку и побежала к себе в квартиру – хочется верить, что в последний раз.
Я вернулась как раз когда подъехал микроавтобус и оттуда вылезли полдюжины накачанных молодых людей в пурпурных одеяниях и с коронами на головах и три мужчины постарше – тоже в отличной физической форме. Почти каждый нес по бутылке шампанского, и все были настроены повеселиться. Они вошли в квартиру раньше меня. Так что, чтобы добраться до телефона, который милый Франц уж конечно прослушивает, мне пришлось пробираться между новоприбывшими спортсменами, посыльными, устанавливающими последний батут, разъяренными гусями и перепуганными куропатками. Пока я набирала номер, молодые люди залезли на батуты и стали прыгать с самыми серьезными лицами. Один из гусей случайно к ним присоединился. Я прижала трубку к уху, а другое закрыла рукой, чтобы хоть что-то услышать. Я попала на автоответчик. Вот и отлично.
– Милый Франц, – сказала я после гудка, – я так тебе благодарна за все твои подарки! Ты меня просто покорил. Приходи ко мне поскорее – мы все решим. Торопись. Я буду ждать.
Я повесила трубку и с удовольствием представила, как милый Франц приезжает сюда и подлый Домобот впускает его в квартиру, где творится такое безумие.
И не только такое, как выяснилось. Когда вышла, я увидела новое стадо коров, оставляющее за собой пахучие кучки. С другой стороны стремительно приближалась дама из Общества защиты птиц. Кажется, с ней шагал полицейский. А из дома отчима номер пять вылетел разъяренный мистер Уилкинсон. Оценив обстановочку, я побежала мимо коров. И кого же я встретила? Того самого обаятельного курьера, который доставлял мне кольца – он как раз вылезал из фургона. Я подлетела к нему.
– Вы же меня помните? – спросила я. – Зачем вам подниматься в квартиру? Давайте я распишусь за посылку прямо здесь.
Ничего не заподозрив, он согласился. Я взяла сверток и помчалась дальше.
– Я принесла тебе приданое! – объявила я Лайаму, как только его увидела…
– Нет! Лайам! Я еще не закончила!
Мужской голос:
– Сэмми, не глупи. Ты же знаешь, что он подслушивает. Хочешь рассказать ему, где нас искать? Дай выкину эту штуку, пока ты ему все не выболтала.
На этом дневник обрывается.
Двенадцать дней Рождества
В первый день Рождества
Мой милый подарил мне
Куропатку на ветвистой груше.Во второй день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка
И куропатку на ветвистой груше.В третий день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки
И куропатку на ветвистой груше.В четвертый день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки,
Четыре птички говорливых,
И куропатку на ветвистой груше.На пятый день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки,
Четыре птички говорливых,
Пять золотых колец в каменьях
И куропатку на ветвистой груше.На шестой день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки,
Четыре птички говорливых,
Пять золотых колец в каменьях,
Шесть гусочек-несушек
И куропатку на ветвистой груше.А на седьмой день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки,
Четыре птички говорливых,
Пять золотых колец в каменьях,
Шесть гусочек-несушек,
Семь славных лебедей
И куропатку на ветвистой груше.На восьмой день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки,
Четыре птички говорливых,
Пять золотых колец в каменьях,
Шесть гусочек-несушек,
Семь славных лебедей,
Восемь веселух-доярок
И куропатку на ветвистой груше.В девятый день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки,
Четыре птички говорливых,
Пять золотых колец в каменьях,
Шесть гусочек-несушек,
Семь славных лебедей,
Восемь веселух-доярок,
Девять молодчиков скачущих
И куропатку на ветвистой груше.В десятый день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки,
Четыре птички говорливых,
Пять золотых колец в каменьях,
Шесть гусочек-несушек,
Семь славных лебедей,
Восемь веселух-доярок,
Девять молодчиков скачущих,
Десять молодух пляшущих
И куропатку на ветвистой груше.В одиннадцатый день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки,
Четыре птички говорливых,
Пять золотых колец в каменьях,
Шесть гусочек-несушек,
Семь славных лебедей,
Восемь веселух-доярок,
Девять молодчиков скачущих,
Десять молодух пляшущих,
Одиннадцать трубачей трубящих
И куропатку на ветвистой груше.В двенадцатый день Рождества
Мой милый подарил мне
Два славных белых голубка,
Три курочки-пеструшки,
Четыре птички говорливых,
Пять золотых колец в каменьях,
Шесть гусочек-несушек,
Семь славных лебедей,
Восемь веселух-доярок,
Девять молодчиков скачущих,
Десять молодух пляшущих,
Одиннадцать трубачей трубящих,
Двенадцать барабанщиков
И куропатку на ветвистой груше.Перевод Марии Мельниченко
Стюарт О'Нэн
Земля пропавших
Она была обычной кассиршей в Бай-Ло. Брак ее давно и бесповоротно распался, а немного спустя и сыновья разлетелись из родительского гнезда, в качестве единственного компаньона оставив ей немецкую овчарку по имени Олли.
С самых первых репортажей она следила за этим происшествием, смотрела телевизор, читала газеты, без конца обсуждала его с коллегами и даже клиентами – пока менеджер не сделал замечание, и ей пришлось сдерживать себя. Тайна будоражила и возбуждала ее.
Поначалу она просто зашла на сайт и оставила сообщение в гостевой книге – как мать матери, пытаясь поддержать и обнадежить. Но когда Джеймс Уэйд признался, что закопал девочку к западу от Кингсвилля, она с сайта уже не уходила. По ночам, страдая от бессонницы, часами сидела в постели, обложившись расшифровками стенограмм и картами, убеждая себя, что это возможно. Не может такого быть, чтобы столь сильное и отчетливое ощущение, которое у нее возникло, оказалось ошибочным.
Она никому не говорила, чем занимается, – уж не настолько она глупа.
Сложнее всего было начать – она чувствовала себя странно и глупо. В гараже уложила в багажник лопату, совок, фонарь с новыми батарейками и пару перчаток для работы в саду. Открыла дверь – Олли вскочил на заднее сиденье и принялся метаться от окна к окну, не зная, куда девать энергию.
– Ладно-ладно, успокойся, – сказала она. – Сейчас не время для игры.
Ей пришлось идти дольше, чем она ожидала. По пути не встретилось ничего более зловещего, чем дохлая гниющая чайка, но разочарования не было: прогулка по безлюдным местам, далеко от платной трассы 302 маршрута, там, где и дорог-то не было, – это было приключением. Она испытала удовлетворение: путь пройден, можно вычеркнуть это место и двигаться к следующему.
Позже она добавила к своему снаряжению специальный нож и легкую трость из графита, которые рекомендовали профессионалы на своих сайтах – эти сайты она изучала, как Библию. Она отмечала и регистрировала абсолютно все, что они делали, внимательно просматривала видео с тех мест, где вели раскопки, изучала полевые записи, что появлялись сразу после возвращения с мест поисков.
Время шло, и она перестроила свой рабочий график таким образом, чтобы работать ночью, – тогда она могла использовать в своих поисках дневной свет. Через пару недель земля должна была замерзнуть – и тогда поиски пришлось бы отложить до весны. Как раз тогда она и почувствовала, что ей необходимо быть там – где этот забор, эта грунтовая дорога и эти сосны на заднем плане, на сырых стволах которых дети накалякали красной флуоресцентной краской свои имена.
Она вела Олли вдоль забора, пока он не остановился у свежего холмика, возбужденно нюхая и припадая на лапы. Она дважды уводила его оттуда – и оба раза он возвращался.
– Хороший мальчик, – сказала она и привязала его к дереву.
Потыкав холмик тростью, убедилась, что земля свежая и мягкая, в основном песок, и вернулась к машине за совком.
Вначале она рыла довольно глубокие ямки – через каждые три фута. Пот градом катился по лицу, она устала – приходилось склонять голову к плечу, чтобы смахнуть пот. Было прохладно, и, когда она остановилась выпить глоток воды – по шее прошла дрожь. К тому времени, как достигла середины забора, стало смеркаться. Зажегся и принялся трещать фонарь, отбрасывая странные тени и привлекая многочисленных жуков. Она проверила сотовый – было уже пять. Пора домой и собираться на работу.
Оставить тут все как было на ночь она не могла – и решила вызвать ФБР.
Ей сказали, что уже слишком поздно и что они пришлют кого-нибудь поговорить с ней завтра.
Она пожаловалась старшему сыну, и он спросил, сколько времени она этим занималась.
Агент, которого они прислали, задал ей тот же вопрос. Он посмотрел на ее записи и фотографию девочки, что стояла на каминной полке, на карту, что висела на кухне.
– Я просто пытаюсь помочь, – сказала она. – Если бы это был мой ребенок – мне хотелось бы, чтобы все вокруг занимались поисками.
– Да-да, конечно, мне тоже, – сказал он примирительно, будто в этом действительно был смысл.
На следующий день ее пригласили присутствовать при работах в том самом месте. Экскаватор копал, а агенты в ветровках и латексных перчатках просеивали землю на металлических экранах, а потом переложили ее на непромокаемый брезент – для собак. У нее это заняло бы не меньше трех месяцев, и она порадовалась, что позвонила в ФБР. Она представляла себе чувства матери, которая узнает новости. Вознаграждение ее не волновало. Ей было бы достаточно знать, что девочка вернулась домой…
Но они ничего не нашли. Только земля и черви. Это просто совпадение. Как сказал агент, граффити в наше время есть на любой стене.
Имея в виду, что она не в себе.
Высаживая ее из машины возле дома, он добавил:
– Я знаю, вы хотели помочь. У вас доброе сердце.
Так ли это на самом деле? Она вполне могла допустить, что ищет чужого ребенка потому, что сама никому больше не нужна, кроме Олли.
Сыновьям она пообещала сделать перерыв. Сняла карты, убрала в ящик фотографию и просто наблюдала за тем, как идут дальнейшие поиски.