Иван Чернышёв был арестован полицией недели две назад вместе с другими комсомольцами, названными Почепцовым в кабинете Зонса. На первом же допросе он признался, что знал о существовании молодёжной подпольной организации, был знаком с некоторыми молодогвардейцами, но сам в ней не состоял и никакого участия в её деятельности не принимал. Позже, попав в лапы "майстера", он под пытками слово в слово повторил свои показания. Зонс устроил ему очную ставку с Почепцовым. Не выдержав прямого и открытого взгляда своего давнишнего знакомого, Почепцов признался Зонсу в том, что назвал Чернышёва участником "Молодой гвардии" по ошибке.
Это спасло Чернышёва от казни, но не надолго. Полицаи не решились отпустить его домой - он слишком много узнал, сидя в сером бараке. Его продолжали держать под арестом. Теперь, перед бегством из Краснодона, Соликовский принял меры, чтобы уничтожить свидетелей своих деяний в сером бараке. Он распорядился снова арестовать Витю Лукьянченко, которого сам отпустил домой несколько дней назад за отсутствием доказательств его вины. Витя был включён в список обречённых на казнь. Такая же участь ожидала и Чернышёва…
Яростно пнув ногой ведро, Соликовский выхватил пистолет. Подскочив к полицаю, рванул его за грудь, поволок к стене.
Чья–то сильная рука легла ему на плечо, скрипучий голос провизжал над ухом:
- Ви отшен много болтайт… Не карашо…
Шеф гестапо небрежно оттолкнул Соликовского в сторону, полицая вышвырнул за дверь.
- Пора делайт конец, - проговорил он, холодно взглянув на Соликовского. - Я хочу смотрейт, как русский партизан умирайт…
Прислонившись спиной к косяку двери, "майстер" молча наблюдал, как полицаи выволокли из камер Нюсю Сопову, Серёжу Тюленина, Витю Лукьянченко, скрутили им руки проволокой, бросили в стоявшую во дворе подводу. Затем вышли, шатаясь от слабости, Миша Григорьев, Анатолий Ковалёв, Юра Виценовский, Владимир Загоруйко.
Усевшись на передок первой подводы, "майстер" молча ткнул локтем сидевшего рядом жандарма. Тот ухватился за вожжи, взмахнул кнутом. Лошади понеслись вскачь.
В степи возле металлического копра кони остановились. Первая четвёрка молодогвардейцев выстроилась на краю зияющей пропасти.
С пистолетом в руке "майстер" шагнул вперёд. Прямо перед ним стояла Нюся Сопова. Она спокойно, без тени страха смотрела ему в лицо.
- Партизанский сволотшь, - прошипел "майстер", не сводя с неё взгляда, - опускайт сфой го–лофа вниз…
- Что вы этим хотите сказать?
Нюся ещё выше вскинула голову и вызывающе посмотрела на гестаповца. Шеф, не целясь, выстрелил…
Вторая подвода с обречёнными на казнь стояла чуть поодаль. Сидевшие на ней четверо молодогвардейцев смотрели, как умирают их товарищи. Неожиданно один из них, прыгнув с подводы, навалился на стоявшего рядом Захарова, подмял его под себя, затем, молниеносно вскочив, бросился бежать. Следом за ним прыгнул с подводы ещё один…
Сидевший на передке подводы жандарм торопливо снял с плеча винтовку, выстрелил в спину убегающему. Будто споткнувшись, тот рухнул головой в снег. Жандарм снова вскинул винтовку, ловя на мушку едва чернеющую вдали фигуру первого беглеца, дважды нажал на спусковой курок. Прислушался - где–то далеко в степи скрипел снег под ногами бегущего. Жандарм снова выстрелил…
К лежавшему в снегу молодогвардейцу подскочил Соликовский, рывком повернул его на спину, посветил фонарём. Сноп света упал на строгое лицо Миши Григорьева. Пуля попала ему прямо в голову…
Соликовский повернулся к полицаям:
- Второй кто?
- Ковалёв… - кряхтя, поднялся с земли Захаров, - по силе узнал. Здоровый, чертяка! И как это ему удалось руки развязать?
- Чего ж вы рты разинули? - накинулся на полицаев Соликовский. - Бегом за ним! Далеко не уйдёт…
Подтынный с тремя полицаями кинулся в степь. Недалеко от шурфа, за сложенной из бутового камня сторожкой они наткнулись на валявшееся в снегу пальто Ковалёва. Левый рукав пальто был прострелен, весь пропитан кровью. Капли крови виднелись и на снегу, рядом со свежими следами. Следы шли к неглубокой балке, где раскинулись сады шахтного посёлка, дальше петляли по огородам и, наконец, потерялись…
Когда они возвратились к шурфу, там уже никого не было. Соликовский ждал Подтынного в своём кабинете.
- Ушёл? - мрачно спросил он. - Эх, раззявы… Ну, черт с ним. Ты погоди, не раздевайся. В Ровеньки–то ехать забыл? Вот возьми бумагу и отправляйся.
Он протянул небольшой листок. Подтынный пробежал глазами строчки:
"Начальнику Ровеньковской полиции г-ну Орлову. Настоящим передаю под вашу охрану пойманных нами советских партизан: Остапенко Семена, 1927 г. р., Субботина Виктора, 1924 г. р., Огурцова Дмитрия, 1922 г. р.
Начальник Краснодонской полиции Соликовский".
- Возьмёшь расписку, - продолжал Соликовский. - Да долго там не задерживайся…
Через полчаса подвода увозила из Краснодона в Ровеньки ещё трёх оставшихся в живых молодо- гвардейцев.
Описав картину казни молодогвардейцев, Подтынный умолк.
- Вы не рассказали ещё о последних днях перед бегством из Краснодона, - напомнил следователь. - Какое задание выполняли вы в это время?
Подтынный испытующе взглянул на следователя и снова опустил голову.
- Я не знаю, что вы имеете в виду…
- Я имею в виду последнее ваше преступление, совершённое в Краснодоне, - твёрдо сказал следователь.
После некоторого раздумья Подтынный нехотя заговорил:
- Когда жандармерия стала готовиться к отступлению, Соликовский убежал из города, возложив свои обязанности на меня. Так я стал начальником полиции. Это было уже в самые последние дни…
13. В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
Укутавшись в овчинный тулуп, Подтынный дремал. Кони лениво позвякивали постромками, из ноздрей их валил густой пар, оседая инеем на мохнатых спинах.
Под утро мороз усилился. Холод все настойчивее пробирался под шубу. Подтынный долго ёжился, пробовал с головой забраться под тулуп, наконец не выдержал, соскочил с подводы.
- Попридержи коней, - приказал кучеру, - разомнусь маленько…
Ухватившись за облучок, он широким шагом зашагал по заснеженной дороге. На подводе, зарывшись головами в ворох гнилой соломы, скорчившись и тесно прижавшись друг к другу, лежали три подростка. Кусок рваной рогожи едва прикрывал их почти голые тела. Из–под рогожи выглядывали чьи–то босые ноги с неестественно побелевшими ступнями. "Обморожены", - отметил про себя Подтынный и встревоженно крикнул кучеру:
- А ну, стой!
Полицай натянул вожжи, сдерживая разгорячённых лошадей. Подтынный сдёрнул рогожу. Подростки зашевелились, ещё теснее прижались друг к другу.
- Живы, - удовлетворённо проговорил Подтынный и снова приказал кучеру: - Трогай!
У самых Ровеньков Подтынный увидел странное зрелище. Длинная цепочка людей, растянувшись поперёк огромного лётного поля военного аэродрома, деревянными лопатами расчищала снег. В нескольких шагах позади неё шла вторая цепочка - полуголые, раздетые до пояса люди пиджаками, куртками, рубахами подметали площадку, сгребая остатки снега на обочину. Их сопровождала плотная шеренга вооружённых жандармов и полицаев.
Посреди лётного поля носился на кауром жеребце всадник в немецкой офицерской шинели и казачьей кубанке. Из–под кубанки выбивались огненно–рыжие вихры. Сурово покрикивая, всадник наезжал на людей, заставляя их шарахаться в сторону, стегал их плетью.
Лицо рыжего показалось Подтынному знакомым. Он подошёл поближе, остановился всматриваясь. Всадник тотчас подскочил к нему, грозно насупившись, замахнулся плетью. Неожиданно лицо его расплылось в улыбке, он удивлённо хлопнул по колену.
- О, Подтынный! Какими ветрами? Из Краснодона, что ли? - И, не дожидаясь ответа, хвастливо кивнул головой назад: - Здорово придумал, а? Понимаешь, приказано немедленно расчистить аэродром, а метёлки - ни одной! Вот выгнал своих арестованных… Прикажу - языком все вылижут, сволочи! У меня в полиции порядок железный - пикнуть не дам!
"У меня в полиции"! Так это и есть тот самый господин Орлов, которому Подтынный должен передать арестованных! Ну, конечно, теперь он его узнал. Орлов, Иван Орлов, бывший деникинский есаул, отсидевший потом десять лет за воровство. Перед войной он работал забойщиком на десятой шахте, а когда пришли оккупанты, устроился в краснодонскую полицию. Там и познакомился с ним Подтынный. Правда, знакомство было мимолётным - Орлов скоро исчез из Краснодона. А теперь, оказывается, он уже выбился в начальники полиции!..
Подтынный обрадованно протянул руку Орлову, как старому знакомому.
- А я как раз к вам, - он небрежным жестом указал на подводу, - везу вот троих. Из "Молодой гвардии"…
- Обожди чуток, вместе поедем. Замёрз я тут… - Приподнявшись в седле, Орлов повернулся назад, крикнул:
- Перепечаенко! Остаёшься тут за меня. - И, выбравшись на дорогу, поехал мерным шагом позади подводы рядом с Подтынным.
- Так, говоришь, из "Молодой гвардии"? - переспросил он. - Слыхал про такую… Разведчица ихняя у меня сидит. Любка Шевцова… Ну и девка, я тебе скажу! Вот видишь, - перегнувшись в седле, он сунул под нос Подтынному свою плеть - гибкий металлический трос толщиною в палец, оплетённый кожей, - вот этой штукой два раза порол её так, что кожа лопалась. До полусмерти… Думаешь, созналась? Визжит, кусается, а ни слова… Один раз послал её на аэродром - в офицерских комнатах полы мыть. Так она воду из вёдер на пол повыливала и окна открыла. Мороз прихватил - каток в комнатах, и только! Пришлось офицерам в город идти ночевать, пока оттаяло… Теперь она за жандармерией числится. Вернер, начальник жандармерии, сам её допрашивает. Из Красного Луча какой–то гауптман приехал, помогает ему. Допытываются, где она радиостанцию спрятала. Чего только они ей не делают - молчит… Вчера вечером Вернер напился - он, знаешь, любит закладывать, - вызвал её на допрос. Зашла она, а он и потянулся её обнимать. Как она его по морде шлёпнет! У немца и глаза на лоб полезли. "Ну, хорошо, - говорит, - ты ещё будешь на коленях просить у меня прощения!" А она хохочет… Говорю тебе - черт, а не девка!
- У нас поговаривают, будто отходить немцы собираются, - осторожно вставил Подтынный.
- Что ты! - воскликнул Орлов. - Наоборот, готовится генеральное наступление. Уж я‑то знаю…
Он говорил так убеждённо, что Подтынный подумал: "Кто его знает, может, и правда Соликовский зря панику поднял. Орлов–то здесь поближе к немецким штабам, небось уже пронюхал бы…" От этих мыслей ему стало веселее, и он уже охотнее поддерживал разговор.
Подтынный сдал арестованных в полицию. Они так замёрзли, что не могли двигаться, и полицаи на руках оттащили их в подвал.
Орлов пригласил Подтынного к себе на завтрак. Тот не отказался - надо было отогреться, да и голод давал о себе знать.
Завтракали в кабинете Орлова. Под полом слышались приглушённые стоны - в подвале находились арестованные. Орлов не обращал на это никакого внимания - видимо, привык, - наливал стопку за стопкой, веселился. Неожиданно снизу отчётливо донеслось: "А ну, подпевайте хором!" - и звонкий девичий голос отчаянно запел частушки:
Клейст поехал на Моздок,
Да хреновый был ездок.
Подвела его кобыла,
До могилы дотащила.
Орлов сразу нахмурился, отодвинул тарелку, порывисто встал.
- Опять она, Любка. Ну до чего живуча! Вчера с допроса без памяти унесли… - И, выглянув за дверь, крикнул сердито:
- Молдованов! Спустись–ка вниз, прими меры!
Через минуту внизу послышалась злобная ругань, глухие удары.
Отогревшись, Подтынный собрался возвращаться в Краснодон. Захмелевший Орлов не отпускал его, уговаривал остаться на ночь. Они стояли на пороге в обнимку, похлопывая друг друга по плечам. Вдруг хлопнула калитка, и группа полицаев ввалилась во двор, тесным кольцом окружила едва державшегося на ногах невысокого юношу. Он был весь окровавленный, в одном белье.
Один их полицаев, ухватив юношу за руку, потянул его к Орлову, восторженно вопя:
- Видел, кого привели, Иван Андреевич? Кошевой!..
Оттолкнув Подтынного, Орлов прыгнул с порога через ступеньки, наклонился к юноше:
- Ты - Олег Кошевой?!
Тот утвердительно кивнул головой.
- В камеру его! - распорядился Орлов. - Перепечаенко, беги к Вернеру, доложи! А ты, - он повернулся к полицаю, - пойдём ко мне, расскажешь.
Он торопливо повёл полицая к себе в кабинет. Заинтересовавшийся Подтынный пошёл следом.
- В Боково-Антраците он укрывался. У деда Крупеника, - принялся рассказывать полицай. - А дед не будь дурак - прибежал ночью в полицейскую будку на разъезде и все рассказал
Кинулись мы вшестером, окружили дом. Ещё отстреливался, гадёныш, Лавриенко руку прострелил. Помяли мы его здорово, когда накрыли… Привели в будку, обыскали. Револьвер вот у него нашли и это - в пиджаке за подкладку было зашито…
Он положил на стол небольшую самодельную печать и две маленькие картонные книжечки. Типографским шрифтом на них было написано: "Временное удостоверение члена ВЛКСМ". Книжечки были не заполнены.
- Так, ну, все ясно, - удовлетворённо хмыкнул Орлов, рассматривая "трофеи".
В комнату зашло ещё несколько жандармов. Невзрачный человечек с рябоватым лицом, в штатском мешковатом костюме, нагнулся к Орлову, что–то шепнул. Орлов засуетился, подбежал к Подтынному.
- Личный переводчик Вернера, - кивнул он в сторону рябого. - Говорит, сам Вернер сейчас придёт. Допрашивать… Ну, ты что, ехать собрался? Давай, а то, сам понимаешь, некогда… Тут сейчас такое начнётся!..
Прошла неделя с тех пор, как Соликовский и Подтынный поселились в сером бараке. Каждую минуту они ждали команды покинуть город. Круглые сутки во дворе полиции стояли две пароконные повозки, готовые в любой миг унести их подальше на запад. Соликовский то и дело под разными предлогами звонил в жандармерию, чтобы удостовериться, что хозяева его ещё здесь и о нем не забыли.
И вот однажды в серый барак, пришёл неизвестный мужчина - поджарый, в коротком пальто и фетровой шляпе, со стеком в руке. Небрежно прикоснувшись стеком к плечу проходившего по коридору Подтынного, он на чистом русском языке с едва приметным акцентом произнёс:
- Мне нужен господин Соликовский. Закрывшись в кабинете, он просидел наедине с Соликовским около часа. Подтынный ждал в соседней комнате, жадно прислушиваясь к тому, что происходит за стеной, но ничего не смог разобрать. Когда неизвестный вышел, Подтынный бросился к своему начальнику.
Никогда ещё не видел он Соликовского таким жалким и напуганным.
- Что случилось? - встревоженно спросил Подтынный.
Соликовский не ответил. Он подбежал к окну, удостоверился, что повозки стоят на месте, затем отрывисто приказал:
- Закрой дверь! Живо!
Подтынный поспешил накинуть крючок, дважды повернул ключ в двери. Тем временем Соликовский вынул все ящики из письменного стола, вытряхнул из них бумаги прямо на пол. Потом, не разбирая, ухватил обеими руками кипу бумаг, протянул их Подтынному:
- В печку! Кидай все подряд. Скорее! Подтынный растерянно смотрел на бумаги.
- Ну, чего уставился! - прикрикнул на него Соликовский. - Приказано все уничтожить - ясно теперь тебе? Этот хлыщ из германской контрразведки. Через день–два красные будут здесь!..
Они вдвоём лихорадочно кидали в огонь многочисленные директивы из горуправы, ведомости на выдачу жалованья полицаям, списки арестованных, протоколы допросов…
В руки Подтынному попалась жёлтая картонная папка с чёрными тесёмками. Аккуратным почерком Кулешова на обложке было выведено: "Дело о "Молодой гвардии". Подтынный раскрыл её - в папке сиротливо белел единственный листок - донос Почепцова.
Подтынный положил папку на кучу пепла и смотрел, как синие язычки пламени подбирались к белеющему листку и он медленно, будто нехотя, свернулся в трубку и вдруг вспыхнул, выстрелив вверх тоненькой струйкой дыма…
Покончив с бумагами, Соликовский торопливо оделся, нахлобучил на лоб мохнатую папаху с красным верхом. Сунув влажную руку Подтынному, вскочил в повозку, скороговоркой пробормотал:
- В Дьяково смотаюсь… Жинку надо найти. Ты тут… побудь за меня! Я скоро… С Зонсом держи связь в случае чего… А я… я скоро… - И уже на ходу, пересиливая грохот рванувшейся с места подводы, докончил: - …верну–у–усь!..
Первым желанием Подтынного было броситься в другую повозку, помчаться следом за Соликовским. Дикий страх овладел им. Он уже подбежал к беспокойно всхрапывающим лошадям, отвязал поводья… Но, пересилив себя, остановился. Бежать самому, без разрешения немецкого командования? Но куда? Ведь они все равно разыщут его и не простят двойного предательства. Нет, его судьба теперь целиком в руках Гендемана и Зонса. Ему нельзя отрываться от них…
Подойдя к телефону, Подтынный попросил соединить его с Зонсом и, стараясь говорить спокойно, доложил:
- Господин гауптвахтмейстер? Говорит фельдфебель Подтынный. Бывший начальник полиции Соликовский только что бежал из города, передав мне свои полномочия. Жду ваших распоряжений…
В это же время в отдельной комнате городского ресторана, отведённой для особо почётных гостей, шёл деловой разговор. Поджарый немец, небрежно постукивая кончиком стека по ножке стола, говорил сидевшему напротив него благообразному человечку с лицом скопца:
- Мы давно следим за вами, господин Кулешов. В нашем управлении заведена специальная папка на ваше имя. О, там есть очень любопытные документы! Уверен, что большевики дорого дали бы, чтобы завладеть ею… Но вы нам нужны. Поэтому большевики не получат эту папку… Надеюсь, вы догадываетесь, что это по нашему требованию вас освободили от работы в полиции? Мы позаботились о том, чтобы весь город узнал: немцы вам не доверяют! Вам нечего бояться большевиков, господин Кулешов. Они вас не тронут…
Кулешов подавленно молчал. Наполненная до краёв рюмка, которую он держал обеими руками, предательски дрожала.
- Я хочу уйти с вами, - наконец проговорил он.
- Чепуха! - Немец сердито швырнул салфетку. - Вы нужны нам здесь. Постарайтесь запомнить все, что я вам скажу, Кулешов. Когда в город вступят большевики, вы выйдете их встречать. Вы будете кричать на всех перекрёстках о зверствах, которые чинили немцы, обо всем, что вы видели, когда вас насильно заставили работать в полиции. Говорите всю правду - тогда вам поверят… Мы дадим вам знать, когда вы нам понадобитесь. Не предпринимайте ничего сами, чтобы не вызвать подозрений. Вам ясно? Всего хорошего, господин Кулешов!