Хмурыми, молчаливыми возвращались в барак полицаи. Поделили между собой одежду, снятую с казнённых. Часть одежды Подтынный передал Лукьянову, отрядив его добывать самогон.
Весь остаток ночи и следующий день прошли в беспробудном пьянстве. Не решаясь показываться в городе, полицаи завалились спать тут же в бараке. Соликовский, Захаров и Подтынный, закрывшись в кабинете, пьянствовали.
На другую ночь в бараке снова появился Зонс. Отряхивая снег с сапог, недовольно буркнул Соликовскому:
- Фу, какая вонь! В вашем хлеву нечем дышать…
Соликовский потянулся к нему с переполненным стаканом. Резким движением Зонс выбил стакан, ухватив за ворот Соликовского, сильно встряхнул его:
- Пьяная свинья! Подлец! Так напиться в самый ответственный момент!
Отшвырнув Соликовского, он приказал Подтынному немедленно поднять по тревоге полицию и вывести на улицу всех арестованных, оставшихся в камерах. Подтынный с трудом растолкал сонных полицаев, выгнал их во двор. Жандармы принялись вытаскивать из камер обессилевших от потери крови молодогвардейцев. Каждому арестованному скручивали руки и ноги, завязывали глаза. Жандармы бросали их в сани навалом, одного на другого, словно это были уже трупы…
Зонс торопился. Когда молчаливый санный поезд приблизился к шахте № 5, он на ходу соскочил с передних саней, взмахнув пистолетом, скомандовал:
- Подводите по одному к шурфу. Быстрее!
Гремели залпы на востоке. От разрывов содрогалась земля, огромные зарницы полыхали в небе, и казалось, что бои идут уже где–то на окраине города. Напуганные этим гулом, подстёгиваемые грозными выкриками Зонса, жандармы и полицаи суетились вокруг саней…
Одним из первых подвели к шурфу крупного, широкоплечего мужчину в изодранной рубахе и синих армейских шароварах. Это был председатель Краснодонского райисполкома, член подпольного райкома партии Степан Григорьевич Яковлев. Избитый до неузнаваемости, весь в крови, он все же крепко держался на ногах, и жандармы, окружившие его со всех сторон, с силой подталкивали его к шурфу.
У самого шурфа Яковлев вдруг остановился, двинув могучими плечами, - оттолкнул от себя жандармов. Обернувшись назад, улыбнулся своим друзьям, негромко проговорил: "Прощайте, товарищи!" - и смело шагнул в зияющую пропасть. Из глубины мрачного колодца донёсся его сильный звонкий голос:
- Умираю за Родину!..
Ошеломлённые, застыли возле шурфа жандармы. Зонс ударил рукояткой пистолета стоявшего рядом солдата.
- Ну, что стоите? Давайте следующего! Живее! Услышав грозный окрик Зонса, Подтынный кинулся помогать жандармам.
Подбежав к саням, он потащил лёгонькое щуплое тело и вдруг замер на месте: мешок, окутывавший голову его жертвы, упал, и Подтынный увидел бледное, освещённое луной лицо Тони Иванихиной. Вместо глаз зияли страшные кровоточащие раны. Тоня была без сознания…
Подскочивший жандарм оттолкнул Подтынного, схватил Тоню в охапку и потащил к шурфу. Подтынный стоял на месте, безучастно наблюдая, как двое жандармов, раскачав, бросили в шурф Тоню, затем её сестру Лилю, затем ещё кого–то, ещё…
Успевший протрезветь Соликовский подошёл к Подтынному.
- Все… С "Молодой гвардией" покончено. Пошли домой.
…Прошло несколько дней. Гул за Донцом не утихал, но и не приближался. Фашисты ценой огромных потерь сдерживали напор советских войск на подступах к Донбассу.
Оккупационные власти Краснодона, приготовившиеся было к бегству, приободрились. Майор Гендеман получил новый приказ генерала Клера:
"Необходимо принять самые строгие меры по очистке тыла германской армии от враждебно настроенных элементов, истребить остатки партизанских отрядов, особенно активизировавшихся в последнее время. Всех лиц, задержанных по подозрению в действиях, направленных против великой германской армии, приказываю немедленно уничтожать".
В эти дни в городе появилось много советских солдат, бежавших из плена и пробиравшихся к линии фронта. Жандармы чуть не каждую ночь устраивали облавы, хватали местных жителей, укрывавших беженцев. Опустевшие камеры серого барака опять были полны арестованных. Осмелевшие, воспрянувшие духом полицаи снова стали появляться в городе.
Однажды ночью группа полицаев заметила в тёмном переулке осторожно пробиравшегося вдоль забора человека. Двое схватили неизвестного за руки, третий посветил ему в лицо электрическим фонариком.
- О, старый знакомый! Это сосед мой, Григорьев. А мы–то его искали!..
Соликовский, которому полицаи доложили об аресте одного из укрывавшихся до сих пор молодогвардейцев, поспешил к Зонсу.
- Надо прочесать весь город, - распорядился Зонс. - Видимо, бежавшим партизанам не удалось перейти линию фронта, и они возвратились домой.
В ту же ночь жандармы и полицаи пошли по адресам, сообщённым Почепцовым.
Были арестованы:. Юрий Виценовский, Владимир Загоруйко, Аня Сопова, Анатолий Ковалёв - они не сумели перейти линию фронта и после долгих скитаний по окрестным хуторам возвратились в родной город.
А утром в бараке опять появился шеф гестапо со своими помощниками. Как и прежде, "майстер" расположился в кабинете Соликовского. Снова горел огонь в жаровне, на скамье лежали страшные инструменты.
Соликовский подошёл к Подтынному, шепнул:
- Прочно устроились. Видать, надолго.
- Слава богу… - отозвался Подтынный и облегчённо вздохнул: - С ними как–то спокойнее…
- Наверное, с фронта пришли хорошие вести. Ну да, я же говорил: такая сила, куда там с ними тягаться.
И Соликовский кинулся помогать двум гестаповцам, тащившим по коридору тяжёлый ящик.
Но не добрые вести с фронта заставили "майстера" вернуться в Краснодон и продолжить следствие по делу подпольной партизанской группы. Он только что получил крепкий нагоняй от полковника Ренатуса, недовольного тем, что большой группе подпольщиков удалось бежать и что гестаповцы не смогли сломить волю пойманных молодогвардейцев и вырвать у них признания.
И когда жандармам удалось поймать ещё нескольких молодогвардейцев, "майстер" поспешил в Краснодон. Он решил доказать полковнику, что дьявольские орудия пыток, изобретённые им, способны сломать любого, даже самого крепкого духом человека!
Служба в гестапо давно превратила "майстера" в машину. Ему были чужды человеческие чувства. На людей, попадавших ему в лапы, он смотрел как на подопытных животных, с которыми можно делать все, что угодно. Он знал одно: его задача - сломить дух этих людей, заставить их ползать на коленях, плакать, раскаиваться.
"Майстер" немало повидал на своём веку. Но здесь, в Краснодоне, произошло нечто такое, что даже его привело в изумление. В его богатой практике ещё не было ничего подобного: около сотни человек - преимущественно молодых, почти детей - прошли через его руки, он применил все своё дьявольское искусство и ни разу не услышал мольбы о пощаде.
Его поразило невиданное мужество этих людей. Он выдумывал все новые и новые ужасные истязания и никак не мог понять, какая сверхчеловеческая сила помогает им выдерживать эти чудовищные пытки.
Вот перед ним, слегка расставив ноги, стоит широкий в плечах, богатырского телосложения парень в простой холщовой рубахе. Это Анатолий Ковалёв, один из самых активных подпольщиков. Смело глядя прямо в лицо "майстеру", Анатолий даже не дал ему раскрыть рта и сразу заговорил:
- Вы хотите знать, являюсь ли я участником подпольной организации? Да, я состою в "Молодой гвардии". Я вступил в неё, чтобы вас бить! Все равно, гады, вы своей смертью не умрёте. За нас отомстят!
"Майстер" с любопытством наблюдал, как четверо жандармов пытались свалить Анатолия на пол, чтобы начать пытки, и не могли сдвинуть его с места. Необычайно сильный, он одним движением плеча отшвыривал их от себя, пока подбежавший Соликовский не ударил его наганом в висок.
Подручные "майстера" сделали все, что могли, чтобы сломить Анатолия. Очнувшись после чудовищных пыток, он не позволил полицаям прикоснуться к себе и, поднявшись на ноги, сам вышел из кабинета…
Вот жандармы приволокли молоденькую, хрупкую девушку с ямочками на щеках и тяжёлыми русыми косами. "Майстер" лениво спросил:
- Как тфой имя?
- Сопова Анна…
Это были единственные слова, которые услышали гестаповцы от девушки. Её дважды подвешивали к потолку за косы. В третий раз одна коса оборвалась и девушка упала на пол, истекая кровью. Но она не сказала им ни слова.
Однажды вечером, когда "майстер" уже собирался отправляться на ночлег, двое полицаев втолкнули в кабинет невысокого худого паренька в старом куцем пальтишке. Правая рука его висела плетью, на разодранном рукаве, повыше локтя, медленно расплывалось кровавое пятно.
Перебивая друг друга, полицаи принялись рассказывать что–то своему начальнику. "Майстер" разобрал далеко не все из их объяснений. Но и того, что он понял, было достаточно, чтобы изумиться. Оказывается, этот мальчишка сумел пробраться через линию фронта к своим, вместе с советскими войсками участвовал в боях, был разведчиком, получил ранение и попал в плен, но каким–то чудом сумел бежать.
"Майстер" не верил своим ушам - неужели действительно этот мальчик, почти ребёнок, мог совершить то, что не под силу иному взрослому?
- Кто этот мальтшик? - нетерпеливо спросил он Соликовского.
- О, это очень важный преступник! - обрадованно пояснил Соликовский. - Он один из главарей "Молодой гвардии", Серёжка Тюленин. Мы давно его искали…
Несколько минут "майстер" молчал, разглядывал Серёжку. Затем встал из–за стола, подошёл вплотную к нему и, неожиданно улыбнувшись, заговорил:
- Ай–яй–яй, такой кароший мальтшик… Ты сфой мама хочешь идти, да? Мы сейчас отфедет тебя твой мама. Ты сказать, где лежит партизанский финтовка, и пойдёшь на свой дом…
Серёжка круто вывернулся из–под ладони.
- Иди ты, знаешь…
"Майстер" повернулся к переводчику.
- Что он сказал?
Переводчик оробел - в немецком языке он не нашёл слов, которые точно передавали бы смысл сказанного Серёжкой.
- Он… он выругался, герр майстер…
"Майстер" сухо сказал Подтынному:
- Вы будет сам спрашивайт этот мальтшик… Ка–рашо спрашивайт. Я буду смотрейт…
Нахохлившись, вобрав голову в плечи, он безучастным, холодным взглядом наблюдал за происходившим.
Сделав большой глоток из стоявшей на столе рюмки, Подтынный шагнул вперёд и молча ударил Серёжку наотмашь кулаком по лицу. Серёжка пошатнулся, но удержался на ногах и прислонился к стене.
Сорвав с него одежду, Подтынный схватил плеть. На худеньких плечах вздулся кровавый рубец, второй, третий…
- Будешь говорить?
Серёжка отрицательно покачал головой. Один из полицаев нагнулся к Соликовскому, быстро зашептал что–то на ухо.
- Впустите её! - коротко бросил Соликовский.
Лукьянов ввёл в кабинет невысокую седую женщину. Простенький бумажный платок сполз ей на плечи. Взглянув на окровавленного Серёжку, она страшно побледнела.
- Вот, полюбуйся на своего щенка, - усмехнулся Соликовский. - Молчит… Может, ты заставишь его говорить?
Старушка молча смотрела на сына. Один из гестаповцев толкнул её в спину, занёс над нею плеть…
Собрав последние силы, Серёжа рванулся к матери, но двое дюжих гитлеровцев прижали его к стене.
- Сволочи! - прошептал он трясущимися губами. - Сволочи!
Сильный удар сапогом свалил его на пол.
- Сыночек, родной! - Обезумев от горя, мать упала на пол, прижалась к ногам Подтынного. - Отпустите его, прошу…
Необычайно звонкий, мальчишеский голос заставил вздрогнуть "майстера":
- Мама, не надо! Не смей!!!
Медленно, со стоном мать поднялась на ноги, перекрестилась и замерла у стены. Обезумевшими глазами смотрела она, как пытают её сына.
А Серёжка, увидев, что мать поняла его и подчинилась ему, усмехнулся…
Эта страшная улыбка, будто застыла у него на губах. Он усмехался, когда четыре толстые "цыганские" иглы по самое ушко вонзились в его пальцы. Усмехался, когда ему зажали ноги между половинками двери, когда раскалённым добела железным шомполом жгли его ладони, протыкали насквозь рану в плече…
Два часа продолжались пытки. Наконец Подтынный в последний раз спросил:
- Будешь говорить?
Серёжка яростно мотнул головой:
- Нет!
"Майстер" медленно поднялся со стула и, ни к кому не обращаясь, угрюмо объявил:
- Завтра всех убивайт… Всех.
Ночь прошла без сна. Тяжёлые, безрадостные мысли одолевали Подтынного.
Рано утром за ним пришёл Лукьянов.
- Вызывают в полицию, - пробасил он. - Велели побыстрее.
Накинув шинель, Подтынный спросил:
- Что там ещё стряслось?
- А я почём знаю? Мне не докладывали… Ночью привели ещё троих пацанов. Видать, допрашивать надо.
- А немец где?
- Майстер–то? Нету… С ночи как ушёл, так и не появлялся. Соликовский один сейчас управляется.
Соликовский сидел за столом и торопливо писал что–то. Взглянув на вошедшего Подтынного, он озабоченно потёр пальцами переносицу.
- Возьми двух человек и отправляйся в комендатуру, - хмуро приказал он. - Надо к вечеру прислать подводы. Поскорее только возвращайся. Работы много…
Во дворе, где размещалась немецкая сельхозкомендатура, было тихо. Подтынный прошёлся по опустевшему зданию, в одной из комнат наткнулся на прикорнувшего у печки сторожа. С трудом растолкал его, спросил, где фельдкомендант. Сторож сонно пробубнил:
- Уехали все немцы. Вчера ещё погрузились всей командой на машины и уехали. Лошадей тоже всех угнали… Вон все, что осталось, - он указал через окно на двор, где у забора, уныло уткнувшись оглоблями в снег, стояло несколько конных повозок.
Подтынный отправил полицаев в ближайшие полицейские участки, приказав им забрать всех имеющихся лошадей, запрячь их в подводы и немедленно ехать в полицию, а сам поспешил к Соликовскому.
Соликовский долго не мог понять, о чем говорил ему запыхавшийся Подтынный.
- Что? Уехали? Немцы?! К-куда?!
Затем ухватился за телефонную трубку, прерывающимся от волнения голосом прокричал:
- Алло! Алло! С комендантом соедините! Что? Как с каким?! С немецким, майором Гендеманом! Живо!..
Прижавшись ухом к трубке, он напряжённо вслушивался и вдруг вздрогнул, услышав спокойный голос, неторопливо произнёсший по–немецки какую–то фразу. Недоуменно посмотрев на Подтынного, проговорил в трубку:
- Алло! Это вы, господин майор? - в голосе Соликовского зазвучала неподдельная радость. - Господин майор, я хотел узнать… я хотел спросить… Ночью мы поймали ещё троих партизан… Да, из "Молодой гвардии". Как быть с ними? Нет, герр майстер их ещё не допрашивал…
Видимо, в том, что говорил Гендеман, было что–то такое, что заставило Соликовского насторожиться. Поспешно пробормотав: "Слушаюсь, господин майор!" - он положил трубку, с минуту помолчал, соображая что–то, потом бросился к Подтынному.
- Где твои подводы? Беги по участкам, немедленно гони лошадей сюда! Нет, не сюда, к моему дому давай… Я там буду. Живее!
Захватив с собой Лукьянова, он почти бегом направился к дому.
Через час Подтынный на взмыленных лошадях подкатил к большой, огороженной высоким колючим забором усадьбе, где жил Соликовский. У распахнутой настежь калитки на груде чемоданов и свёртков сидела жена Соликовского, горько всхлипывала, размазывая по лицу краску с ресниц и губную помаду. Лукьянов, тяжело отдуваясь, возился с застрявшим в двери огромным сундуком. Соликовский помогал ему. Увидев Подтынного, он схватил два чемодана, бросил их в пустую подводу, потом повернулся к Лукьянову:
- Бросай, ну его к черту! Помоги лучше здесь… Быстро погрузив все вещи, он торопливо обнял жену, помог ей взобраться на подводу. Сунув вожжи в руки Лукьянову, приказал:
- Жми во весь дух. Адрес жена знает… Да смотри, к вечеру чтобы снова был здесь!
Разгорячённые кони рванули с места, взметая комья грязного снега. Соликовский долго смотрел вслед удаляющейся подводе. Потом, тяжко вздохнув, взял Подтынного за рукав шинели.
- Ну, пойдём…
По дороге в полицию оба молчали. Подтынный с затаённой тревогой посматривал на своего начальника. Он понимал, что немецкий комендант сообщил Соликовскому какие–то чрезвычайно важные новости. Он даже догадывался, о чем шла речь, - растерянность Соликовского, поспешное бегство из города его жены подтверждали эту страшную догадку, - и ждал только, что Соликовский сам расскажет ему обо всем, ведь, он последнее время был довольно откровенен со своим заместителем. Но Соликовский молчал. Уже возле самого барака он негромко сказал:
- Ночью придётся тебе съездить в Ровеньки. Отвезёшь тех троих… Гендеман приказал. - И вдруг, зло ковырнув сапогом валявшуюся на дороге ледышку, яростно выругался.
Поднимаясь по ступенькам в барак, неожиданно спросил:
- Ночуешь ты где? У своих?
- Ну да, со стариками, за городом, - отозвался Подтынный.
- Советую перебраться поближе. А то ещё лучше - устраивайся прямо в полиции, со мной вместе. Всегда под рукой будешь, да и вообще… - он недоговорил и, закашлявшись, потянулся за папиросой.
До самого вечера Соликовский ходил мрачный как туча, нетерпеливо поглядывая на часы.
Когда на белесом от мороза небе засветились первые звезды, вернулся с подводой Лукьянов, Соликовский встретил его на пороге, хмуро спросил:
- Отвёз?
Лукьянов молча кивнул головой.
- Хорошо. Лошадей не распрягай. Пусть постоят во дворе.
Возвращаясь к себе в кабинет, Соликовский кивком позвал с собой Подтынного. Когда оба вошли, он закрыл дверь на крючок. Подойдя к столу, резким движением выдвинул ящик, вынул бутылку водки.
- Выпьем! За то, чтоб не последнюю…
Кто–то подёргал снаружи дверь. Соликовский неторопливо скинул крючок. В щель просунулась курчавая голова молодого полицая.
- Чего тебе? - недовольно спросил Соликовский…
- В камерах воды нет… Просят пить…
Соликовский посмотрел на ручные часы.
- Потерпят… Немного уже осталось…
- С утра не пили… Очень просят… - шмыгнул носом полицай.
Соликовский нетерпеливо махнул рукой:
- Ну ладно, возьми ведро и сгоняй кого–нибудь из арестованных к колодцу. Пусть напьются перед смертью…
Дверь снова захлопнулась. Было слышно, как полицай, гремя пустым ведром, протопал по коридору, крикнул: "Чернышёв, возьми ведро, пойдём!" Скрипнула входная дверь, и снова стало тихо.
Соликовский и Подтынный вернулись к столу. Неожиданно тишину полоснули два выстрела - один за другим. Где–то недалеко испуганный голос прокричал: "Стой! Стой!", за окном пронеслась чья–то тёмная фигура.
Резко распахнулась дверь. На пороге стоял полицай с перекошенным от испуга лицом. В одной руке он держал винтовку, в другой - ведро с водой. Сквозь дырочку, пробитую пулей, из ведра бойко била прозрачная струйка.
- Убежал… Чернышёв… Бросил ведро и убежал. Я стрелял… вот… - полицай поднял повыше простреленное ведро, как бы призывая его в свидетели.
Бешено сверкнув глазами, Соликовский вскочил, грохнул кулаком по столу…