На вокзальной площади Игорь вошел в трамвайный вагон, ожидавший отправки, и сел на свободное место. И как только сел, почувствовал что-то неладное: вытянув напряженные шеи, пассажиры смотрели в окна. Странная, жуткая тишина была разлита по вагону. Игорь тоже посмотрел в окно и увидел висящего на перекладине трамвайного столба человека в рваной рубахе без пояса, в черных суконных брюках. Он висел - прямой, длинный, неподвижный, склонив лысоватую голову с землистым лицом. На груди у него была деревянная дощечка с надписью, сделанной чернильным карандашом: "За большевистскую пропаганду".
Крупные печатные буквы четко, старательно выведены. Страшней всего были его босые, грязные ступни. Казалось, они и после смерти казненного стремятся достать до земли, а до земли всего-то было вершков пять, не больше!
Впервые Игорь видел так близко весь ужас и все безобразие насильственной смерти. Он вскрикнул, не услышав своего вскрика. Никто не оглянулся. Лишь пожилая женщина в платке, с серым, измученным лицом, сидевшая рядом с Игорем, осенила мелким крестом повешенного и широко, истово перекрестилась сама.
В этом году Игорь взахлеб, роман за романом, читал Достоевского. Рассуждения князя Мышкина о смертной казни потрясли его и впервые заставили задуматься над тем, что раньше ему и в голову не приходило.
"Не надо на него смотреть, - сказал Игорь мысленно самому себе. - Не надо! Не надо!"
Но отвести глаза не было сил.
Трамвай тронулся без звонка. Словно на цыпочках, тихо удалялся вагон от места казни.
И пассажиры сразу заговорили:
- На Боготяновском тоже висит!
- И у нас висят, в Нахичевани.
- Везде развешены! По приказу командира первого корпуса генерала Кутепова. У кого дощечка "За пропаганду", у кого "За грабеж".
- Всех за пропаганду! - рассудительно сказал плотный седоусый пассажир в ватном картузе. - Сказал лишнее слово - и готово! "За грабеж" - это так написано, для блезиру, чтобы разнообразие было.
- А вы откуда знаете про этот самый "блезир"?! - накинулся на седоусого господин в кожаном пальто, с бледным одутловатым лицом. - Вам что, его превосходительство генерал Кутепов об этом докладывал?
- Я с его превосходительством Кутеповым не имею чести быть знакомым, - спокойно ответил седоусый. - Но это и так видно, без его доклада. Да вы сами, господин, посмотрите на казненных. Разве они похожи на грабителей? Все простые люди висят, рабочие!
- Вы, кажется, тоже из таких… из пропагандистов!
- Мы, господин, из слесарей!
- Я вот сейчас велю остановить вагон, и пусть в комендатуре проверят, из каких вы слесарей!
Господин в кожаном пальто потянулся к веревке звонка, но кондукторша, чуть раскосая, с большим девчоночьим смешливым ртом, закутанная в пуховый платок, сказала ему плаксиво:
- Ой, да прекратите вы, пассажир! И что за езда стала такая! Никаких нервов не хватает. Шумите больше всех, а сами без билета едете. Платите деньги!
Господин в кожаном пальто смутился и молча полез в карман за деньгами.
Игорь смотрел в окно и не узнавал города. Где твой былой шик, Ростов!
Двери кафе, где за мраморными столиками сидели, попивая кофе по-турецки, важные брюхатые спекулянты и их дамы с подведенными "трагическими", как того требовала мода, глазами - под Веру Холодную, - заколочены. Мостовая усеяна сеном, соломой, дымящимся конским навозом. Движутся, грохоча, обозы. Визгливо ржут голодные кони. По мостовой, по тротуарам бредут солдаты - понурые, оборванные. Вон промелькнул извозчичий экипаж. На козлах сидит дородный мужчина в дорогой шубе с котиковым воротником шалью, на заднем сиденье - дамы в каракуле. И чемоданы, чемоданы, чемоданы! Странный кучер нахлестывает лошадей, они несутся вскачь. Игорь вспомнил разговор проводников в пустом офицерском вагоне: "Теперь они врассыпную кинутся, как крысы!"
6. КАК СНЕГ НА ГОЛОВУ
Вот наконец и пятиэтажный дом на Садовой улице. С сильно бьющимся сердцем Игорь вошел в подъезд. "А вдруг Чистовы тоже уехали? Где тогда искать Димку? И что вообще делать одному в этом страшном городе, где на фонарных столбах висят казненные, где с часу на час начнутся уличные сражения?"
Знакомый швейцар, знавший всю семью Ступиных, даже не ответил на робкое "здравствуйте" Игоря. Он сидел на табуретке в каком-то затрапезном тулупчике вместо былой ливреи с позументами и читал газету. На еще более трепетный вопрос Игоря: "Есть ли кто-нибудь дома у Чистовых?" - нехотя буркнул: "Все дома", - и снова уткнул бороду в газетный лист.
Игорь поднялся на третий этаж. Массивная дверь. Спокойный блеск надраенной медной дощечки: "А. К. Чистов". Все как прежде!
Игорь позвонил. Послышались легкие шаги. Женский голос за дверью спросил:
- Кто там?
Дрожащим голосом Игорь ответил:
- Я брат Димы Ступина. Он у вас?
Дверь, взятая на цепочку, приоткрылась. На Игоря пахнуло барским, сытным запахом сдобного теста, и он судорожно проглотил набежавшую голодную слюну. Сквозь щель на него глядели испуганные глаза молоденькой горничной в белой наколке.
- Я брат Димы Ступина! - умоляюще повторил Игорь. - Откройте, пожалуйста, дверь. Я прямо с поезда!
Но горничная захлопнула дверь и жалобно позвала:
- Григорий Андреевич, тут пришел кто-то. Отворять, нет? Поглядите вы сами!
Игорь услышал позвякивание шпор, какую-то возню за дверью, легкий взвизг и голос горничной:
- Пустите, Григорий Андреевич! Честное слово, я Андрею Каспаровичу пожалуюсь.
Потом ленивый молодой баритон произнес со знакомыми насмешливыми интонациями:
- Кто ты, о путник? Что надо и кого надо?
- Отворите, Гриша! - обрадовался Игорь. - Это я, брат Димы Ступина - Игорь. Я прямо с поезда!
Дверь широко распахнулась. В просторной прихожей с большим - во весь рост - зеркальным трюмо и могучей вешалкой черного дуба стоял, заложив руки в карманы и слегка покачиваясь с пяток на носки, Гриша Чистов, единственный сын вдовевшего третий год Андрея Каспаровича Чистова, крупного ростовского промышленника и коммерсанта.
Гриша учился в городском коммерческом училище, он был старше Игоря - одних лет с Димой. Покойный Сергей Ильич называл его кутилкой-мучеником.
Сейчас Гришу нельзя было узнать! Он стал выше ростом, раздался в плечах. А главное, он был в военной форме. На нем была черная, тонкого дорогого сукна гимнастерка, отороченная у ворота и на обшлагах белым кантом, и черные бриджи, тоже с белым кантом. На ногах поскрипывали высокие шевровые сапоги с маленькими парадными шпорами. На плечах красовались черные погоны вольноопределяющегося знаменитого офицерского марковского полка Добровольческой армии, а на груди висел солдатский Георгиевский крест.
Гришины волосы цвета воронова крыла разделял четкой ниточкой шикарный пробор по самой середине головы. Он глядел на смущенного Игоря, снисходительно и свысока улыбаясь. Потом сказал, чуть картавя и явно кому-то подражая в этой картавости:
- Здравствуйте, дорогой Игорь! Вы прибыли чертовски вовремя. Не сегодня-завтра артиллерия красных начнет бить по городу, и вы сможете увидеть хорошенький фейерверк!
- Где Дима, Гриша?
- Дома ваш Димочка, дома! Цел и невредим. И пока - свободный орел, не то что мы, грешные!
- Пока? Значит… его все-таки мобилизуют?!
- Все может быть. Город объявлен на осадном положении… Глаша! - приказал он хорошенькой горничной, с любопытством смотревшей на Игоря. - Пойдите к Дмитрию Сергеевичу и приведите его сюда. Только не говорите, что к нему брат приехал, скажите, что я прошу.
Горничная ушла.
Гриша помог Игорю снять шинель.
- Не беспокойтесь, пожалуйста, Гриша, я сам! - сказал Игорь, краснея. Он взял из Гришиных рук свою потасканную шинельку солдатского сукна и сам повесил ее на крюк. Ах, как неловко, как сиротливо чувствовал он себя сейчас в просторной прихожей богатой квартиры. Да еще этот Гришка торчит тут во всем его марковском великолепии! А на Игоре - старая гимназическая куртка, потертые брюки, заправленные в разбитые отцовские сапоги. Носки у них некрасиво загнулись кверху: сразу видно - не свои сапоги.
В прихожую, тасуя на ходу колоду карт, вошел бледный юноша в черном кадетском мундире с красным воротником, но с черными марковскими, такими же, как у Гриши, погонами вольноопределяющегося и сказал с той же капризной картавостью:
- В чем дело, Гриша? Я вас жду!
- Познакомьтесь! - сказал Гриша Чистов. - Вольноопределяющийся Юрий Балкович, Игорь Ступин - брат Димы.
Кадет молча кивнул. Руки не подал. Узкое лицо с бледным узким лбом. Глаза синие, холодные, длинного разреза, тонкий нос. Кадет был красив, но выражение надменной презрительности, застывшее на этом красивом лице, портило его. Когда, кивнув Игорю, он повернулся к нему в профиль, Игорю вдруг показалось, что в прихожей стоит бледный худой старичок в кадетском мундирчике.
Наконец Игорь услышал знакомые быстрые шаги. Дима! Да, это был он! В полувоенном темно-зеленом костюме, в гимнастерке и галифе. Белокурый хохолок над чистым, высоким, выпуклым лбом. Серые, какие-то младенчески круглые глаза. И глядят они на мир тоже по-детски - пытливо и чуть удивленно.
- Игорь?! Откуда ты… сумасшедший?!
- Я прямо с поезда!.. Меня мама к тебе послала!
Братья обменялись рукопожатиями. Потом неловко, стесняясь этого, потянулись друг к другу и поцеловались.
- Вот что, братики! - предложил им Гриша Чистов. - Вы идите к Диме в комнату и поговорите. Папа скоро освободится. А мы с Юрой пока доиграем партию. Сдача моя, Юра!
7. СТАРШИЙ БРАТ
Постель была застлана, белоснежные наволочки радовали глаз. Ровная - корешок к корешку - горка книг на письменном столе возвышалась, как всегда, справа.
На всем в маленькой уютной комнате, где жил Дима, лежала печать аккуратности и чистоты. Его педантичную любовь к порядку Елена Ивановна всегда ставила в пример "растрепке" Игорю.
Выслушав взволнованный и сбивчивый рассказ Игоря, Дима взял привезенную младшим братом бумагу директора гимназии и, не читая, небрежно бросил на стол.
- О чем мама думала, когда снаряжала тебя в этот поход? - сказал он, насмешливо глядя на младшего брата. - Ну, мама - это еще, впрочем, понятно. Но ты-то? До каких пор ты будешь молокососом и мальчишкой?
На "молокососа" Игорь обиделся. Но, стараясь не подавать виду, что обижен, сказал солидно:
- Я говорил маме, что на фронте всегда так: то удача, то неудача - и что мобилизации, может быть, еще и не будет.
- Неудача?! Это - конец! Логический и неизбежный. Все у них пошло к черту. И не могло не пойти!
- Обожди, Дима, - остановил брата Игорь, польщенный тем, что Дима, студент университета, "единственный кормилец семьи", заговорил наконец с ним как равный с равным. - Ты мне скажи: мобилизация студентов уже объявлена?
- Какая там мобилизация?! - Дима с той же насмешливостью посмотрел на Игоря. - Мобилизация - это государственный акт, который происходит в условиях хотя бы относительного административного порядка. - В голосе у него появились знакомые "профессорские", как говорила Елена Ивановна, нотки. - Еще вчера, позавчера могла быть мобилизация. Но сегодня никакого порядка в городе нет. Власть взял генерал Кутепов, командир первого корпуса. А ведет он себя, как бешеный бык! Неизвестно, на кого и куда он бросится! Вчера город патрулировали дроздовцы, хватали на улицах студентов, гимназистов, вообще мужчин призывного возраста, уводили их в казармы, давали винтовки и увозили на передовую. Сегодня то же самое делают корниловцы. Вот тебе и вся их мобилизация!
Дима поднялся со стула и зашагал по комнате - три шага туда, три назад.
- Буденный гонит добровольцев, как ветер гонит пыль и гнилой сор! Они разбиты вдребезги. Вот Кутепов и хватает что попадется под руку и бросает под копыта красной кавалерии. Чтобы хоть как-нибудь задержать Буденного! Говорят, что из нас, из ростовских студентов, будет сформирован пулеметный полк для защиты города. Но дурней нема! - Дима прищурился с хитрецой. - Я лично, во всяком случае, скажу генералу Кутепову: "Пас! Без меня!" Пусть он катится к чертовой матери! Ни в первый пулеметный, ни в любой другой полк Добровольческой армии я не пойду. Не пойду, и все!
- Тебя схватят!
- Не схватят! А схватят - убегу!
Наступило молчание. Игорь сказал жалобно:
- Димка! Неужели Добровольческая армия погибла?!
- Погибла, - спокойно ответил старший брат. - И не могла не погибнуть! - прибавил он горячо. - Сейчас они воюют уже не с большевиками, а с народом. А одолеть русский народ нельзя. Его, брат, много - народу-то! - Дима помолчал. Потом заговорил снова. В голосе его зазвучали те же профессорские нотки: - Политически Деникин проиграл страшно. Крестьянский вопрос - главный! - никак не решен. Землю возвращают помещикам. Безумие! Оголтелый классовый идиотизм! А свои монархические страсти добровольцы больше даже и не скрывают!
- Постой! Но ведь Добровольческая армия - за Учредительное собрание. Это было объявлено!
- Для таких младенчиков, как ты! Ты читал такую газету - "На Москву"?
- Не читал. Но видел у Вадима Николаевича в киоске. Он тебе кланялся, между прочим.
- Спасибо. Газету "На Москву" издавал штаб Добровольческой армии. В первом номере были напечатаны стихи Пуришкевича.
- Того самого?!
- Того самого! Владимира Митрофановича. Черносотенца, члена Государственной думы.
Игорь усмехнулся:
- Боже мой, неужели он к тому же еще и поэт?
- Не поэт, но довольно бойкий политический виршеплет. Газета вышла сразу же после убийства в Ростове Рябовола. Ну-ка, что ты знаешь про дело Рябовола?
- Рябовол был председателем Кубанской рады, и его таинственно убили, - с ученической добросовестностью доложил Игорь. - Я читал, что он…
- Ничего ты не знаешь! - прервал брата Дима. - Рябовола убрали за его самостийные симпатии. По приказу контрразведки его застрелил есаул Колков, командир шкуровского волчьего дивизиона. Весь Ростов знал это. А Пуришкевич - тоже, конечно, по-поручению контрразведчиков - пустил в ход версию, что Рябовол убит на "романтической почве".
Иронически прищурясь, Дима продекламировал:
Средь борьбы и произвола
Все ж дерутся петухи.
Кто-то кокнул Рябовола
За любовные грехи!
Он сел на стул, стоящий сбоку у письменного столика, снял с раскрытой шахматной доски с расставленными на ней фигурами белую пешку, подбросил ее на ладони, поймал.
- Но это еще чепуха, бог с ним, - сказал он, поставив на место пешку. - А вот в конце стихотворения Пуришкевича прорвало, и он прямо так и написал, что, мол, кубанские казаки дерутся "не за красные знамена большевистских главарей, а за то, чтоб стать у трона стражем будущих царей!". И это напечатано в органе штаба Добровольческой армии, в газете, которую издает осваг! Что же тебе еще нужно?
Он опять поднялся, зашагал по комнате. Остановился у стола и сказал презрительно:
- Политики, черт бы их задрал! Дерьмо им возить, а не политикой заниматься. И с кем связались! С Лениным!
Ребром ладони он смахнул с доски белые фигуры.
- Димка! - с ужасом прошептал Игорь. - Ты что… большевик?!
- Пока нет! - серьезно ответил старший брат и вдруг улыбнулся. И опять на лице его проступило что-то детское, бесконечно милое. - Пока не большевик, - повторил Дима весело, - но уже пламенный, идейный… дезертир из белой армии! Ты что так на меня смотришь?
- Дима, но ведь большевики погубили Россию! - с тем же священным ужасом торжественно произнес Игорь.
Дима сел, положив ногу на ногу, охватил колено сцепленными руками, сказал строго:
- Отличительное качество интеллигентного человека, между прочим, заключается в том, что он не принимает на веру расхожие формулы, лозунги и тезисы, а до всего доходит сам, собственным умом. Кажется, у Островского купчиха боялась слова "жупел"? А ты берешь пошлую политическую сказочку и сам себя ею пугаешь. Какую Россию погубили большевики? Нету одной России! У Кутепова - своя Россия. И у того, кто висит на фонарном столбе на вокзальной площади, тоже, наверное, была своя Россия.
- Нет, Россия одна! Была одна. И будет одна! Вот увидишь! И папа был бы согласен со мной, а не с тобой. Он бы тебе… он бы тебя…
Игорь запутался и замолчал. Слезы выступили у него на глазах. Старший брат посмотрел на его покрасневшее, расстроенное лицо и мягко сказал:
- Ну ладно! Оставим это… Стихи пишешь?
- Пишу, - после долгой и трудной паузы ответил Игорь.
- Прочти что-нибудь новенькое.
Игорь уже раскрыл рот, чтобы произнести первую строку стихотворения, посвященного Асе Пархаевой, но вдруг из гостиной донеслась бурная музыка. Кто-то заиграл на рояле. Потом запел. Братья узнали баритон Гриши Чистова. Гриша пел старую юнкерскую песенку:
Как хорошо-о служить в гусарах,
Кафешантаны посещать
И, развалившись на диванах,
Красоток нежно целовать!
К нему присоединился Балкович, и они вдвоем повели припев; небольшой, но чистый тенорок кадета звучал печально:
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит…
- Дима! - спросил брата Игорь. - Откуда у Гришки "Георгий"?
Дима улыбнулся язвительно:
- Андрей Каспарович отвалил столько денег на Добровольческую армию, что Гришке достаточно было две недели проторчать на фронте, как ему повесили на грудь солдатский "Георгий" и отпустили с миром домой. Он тут жил в свое удовольствие! Сейчас его берет к себе в личные ординарцы полковник Блейш, командир марковской дивизии. Он бывает у Чистовых.
- А что он из себя представляет?
- Блейш? Храбрый офицер. Бывший измайловец. А в остальном - ограниченный человек, политический обыватель и поклонник Бориса Суворина.
- А кто этот противный кадет, Дима?
- Племянник Блейша. Наш, петроградский. Сын сенатора-домовладельца. Штучка, кажется!
В гостиной больше не пели. Теперь оттуда доносилось мяуканье, фырканье и урчанье. Можно было подумать, что там сейчас разыгрывается пышная кошачья мелодрама. Вот хвостатый донжуан промурлыкал свою страстную серенаду. "Она" ответила "ему" нежным призывным мяуканьем. Но вдруг из-за печной трубы с гневным урчанием вышел кот-супруг с грозно задранным хвостом. Секунда - и смертельная дуэль началась. Распушенные хвосты мелькают, как плащи, острые когти разят, как шпаги. Фырк, визг, вой!
- Гришка упражняется! - сказал Дима, усмехаясь. - Он артистически звукоподражает. Котам, собакам и петухам. У него даже столкновение из-за этого мяуканья вышло с самим полковником Грековым. Ты про нашего ростовского Грекова слыхал что-нибудь?
- Нет.
- Жалкий провинциал! Полковник Греков - это градоначальник Ростова, - впрочем, теперь уже не градоначальник, потому что Кутепов его прогнал коленом под зад. Совершенно щедринский тип, самодур и фанфарон.
- А что он делал?
- Он сочинял!
- Неужели тоже стихи?