2. ПИСЬМО ИЗ РОСТОВА
В таком состоянии Игорь добрел до своей Песчаной улицы и, звякнув железным кольцом, отворил калитку палисадника.
На крыльце хозяйского флигеля стоял Григорий Иванович, мещанин, домовладелец, у которого Ступины снимали трехкомнатный кирпичный домик. Григорий Иванович был в калошах и в нагольном недлинном полушубке, накинутом поверх белья. Под полушубком, открытые до колен, покойницки белели его тощие ноги в подштанниках с тесемками.
Строго посмотрев на гимназиста (они не ладили), Григорий Иванович сказал елейным голосом, стараясь казаться отечески благодушным:
- Мамаша у вас - одинокая дама, горькая вдовица. Вам бы следовало около ей сидеть, утешать мать хорошей беседой, а вы все по балам проказничаете, молодой человек, подобно попрыгунье-стрекозе, извиняйте уж, пожалуйста, за откровенность!
- Надо говорить "извините", а не "извиняйте"!
- Мы гимназиев не проходили! - ядовито сказал Григорий Иванович.
- Оно и видно!
Не удостоив Игоря ответом, Григорий Иванович стал с шумом, прямо с крыльца, справлять малую нужду.
Игорь сильно постучал в дверь. Она сейчас же отворилась, и Игорь понял, что Елена Ивановна не спала, ожидая его. Он вошел в маленькую прихожую. В милых, васильково-синих маминых глазах стояла тревога, веки покраснели и опухли от недавних слез. Случилась какая-то беда. Но какая?
- Дима прислал письмо! - сказала Елена Ивановна. - Его мобилизуют! Надо что-то делать!
Ася Пархаева, Павлик Орлов и все огорчения бала сразу вылетели у Игоря из головы.
Он взял письмо, лежавшее на столе в столовой, и быстро прочитал крупные четкие строки. Старший брат писал, что в ближайшие дни в белую армию, видимо, будет объявлен призыв студентов, имеющих отсрочки, и что его не спасет от этой мобилизации даже служба в Земском союзе. После этого короткого деловитого сообщения следовал нелепо и странно звучащий совет: "Тем не менее обо мне не беспокойтесь".
- Он погибнет! - сказала Елена Ивановна, прижав платок к глазам. - Попадет в самый водоворот и… погибнет!
Водоворот! Это слово часто произносилось в семье Ступиных. Первый раз, помнилось Игорю, произнес это слово отец - Сергей Ильич Ступин, военный врач Кавказского фронта, а до войны преуспевающий петербургский доктор, отличный музыкант-любитель (он играл на всех инструментах - от старинной пастушьей жалейки до рояля), замечательный рассказчик забавных историй и анекдотов. Друзья и знакомые так и звали его - "веселый доктор".
Ранней осенью 1917 года надо было решать, что делать: возвращаться Елене Ивановне с ребятами с сытного юга, куда они приехали повидаться с Сергеем Ильичом, обратно в Петроград, где уже чувствовался голод и кипели революционные страсти, или оставаться здесь, на юге, - переждать тревожное время. Сергей Ильич решил: переждать. И выбрал для этого маленький кубанский городок. Здесь еще шумели обильные, дешевые базары, в городке были две гимназии, мужская и женская, а главное - санитарный поезд доктора Ступина два раза в месяц доставлял сюда раненых с фронта.
- Поживите пока здесь, - сказал тогда на семейном совете доктор Ступин, - а то попадете в самый водоворот, засосет - и ахнуть не успеете!
Все предусмотрел заботливый Сергей Ильич, а водоворот взял да и засосал его самого. Весной 1919 года в Ростове-на-Дону, где он служил в Земском союзе и возглавлял чрезвычайную "тройку" по борьбе с сыпным тифом, он сам заразился тифом и умер сорока трех лет от роду.
Елена Ивановна, Дима и Игорь ездили в Ростов его хоронить.
"Веселый доктор" лежал в гробу странно помолодевший, узкоплечий, в парадном кителе, в погонах с генеральским зигзагом, чужой, только усы, рыжеватые, обкуренные, были прежние, папины. За гробом на кладбище провожать покойного шло множество народу. "Веселого доктора" в городе хорошо знали и любили.
Оркестр играл Шопена. Дул ледяной, сильный степняк, поднимал пыль и сор с мостовой, бросал в лицо. Озябшие, напуганные, подавленные, Игорь и Дима жались к Елене Ивановне, окаменевшей от горя, да слушали тихие разговоры за спиной.
- Вот и нет Сергея Ильича!
- Как он анекдоты рассказывал! Помните?
- Артист! И вот - извольте! - двух мальчишек оставил безо всяких средств к жизни.
"Безо всяких средств к жизни".
Раньше Игорю и в голову не приходило, что средства к жизни его, Димы и Елены Ивановны могут в один ужасный день иссякнуть. Средства давал отец - жизнерадостный, щедрый, добрый. И казалось, что так будет всегда. И вот нет отца! А до столицы, где остались родственники, друзья, квартира со всем добром, отсюда как до Луны! Между Петроградом и Ступиными лежит фронт гражданской войны. Белая и Красная армии маневрируют, наступают, отступают, сражаются, истекая кровью.
"На огромных пространствах бывшей империи заново творится история государства российского", - писала белая газета, возвещая поход генерала Деникина на красную Москву.
"Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!" - словами Тютчева кончалась эта напыщенная статья.
Блажен-то блажен, но худо тому, кто в "минуты роковые" остался без средств к жизни!
Однако все обошлось. Дима стал давать уроки, кончил гимназию с золотой медалью; поступил в Варшавский университет, эвакуированный в Ростов-на-Дону еще в 1914 году. Друзья Сергея Ильича устроили его на службу в тот же Земский союз - вот и появились у Ступиных средства, небольшие, но все-таки существовать можно. Тем более, что сам Дима жил в Ростове на всем готовом в семье богатого ростовского дельца и предпринимателя Андрея Каспаровича Чистова, старого приятеля "веселого доктора". Чистов в память своего покойного друга обещал Елене Ивановне помочь Диме и Игорю получить высшее образование. Дима - умница, философ, скептик и отчаянный спорщик (сегодня - идеалист, завтра - материалист) - незаметно стал главой семьи.
- Я уже написала письмо Батенину, - сказала Елена Ивановна. - Он может помочь Диме.
- Кто это Батенин, мама?
- Папин товарищ по военно-медицинской академии. Он сейчас большая шишка. Если бы еще достать документ - ну хотя бы попросить директора гимназии подтвердить, что Дима - единственный кормилец семьи, - тогда, может быть, удалось бы все-таки добиться отсрочки. Но ведь если послать почтой - опоздаем!
- Я поеду в Ростов и отвезу документ! - сказал Игорь.
Елена Ивановна посмотрела на своего любимца и покачала головой:
- Нет, я тебя не пущу!
- Почему, мама?
- Время опасное. По всему видно, что фронт прорвали, хотя газеты это скрывают. Поедешь - и попадешь в самый водоворот. А ты еще такой легкомысленный… Вы ведь, мальчишки, думаете, что все это так… веселые приключения.
- Я уже не мальчишка, мама! Ничего со мной не случится. Только надо выехать буквально завтра же.
- Дай мне слово… нет, поклянись перед иконой, что ты будешь вести себя благоразумно.
- Мама, я атеист, как тебе известно!
- Господи, да ты даже не понимаешь еще по-настоящему, что такое атеизм. Повторяй за мной: я клянусь…
- Даю честное слово джентльмена, что буду вести себя благоразумно.
Елена Ивановна горько улыбнулась и махнула рукой:
- Ладно уж, джентльмен, поезжай!
3. "СЛОВА ПУШКИНА - ЧУВСТВА МОИ"
Директор гимназии после некоторых колебаний выдал Елене Ивановне документ, который она у него попросила. В гимназической канцелярии Игорь получил справку о том, что он направляется в Ростов-на-Дону по срочным семейным делам. Железнодорожный кассир на вокзале долго читал эту справку, даже зачем-то рассматривал бумагу на свет, но потом все же выдал Игорю билет на вечерний ростовский поезд, и даже в мягкий офицерский вагон.
Теперь, чтобы закончить все предотъездные дела, надо было лишь переслать письмо Асе Пархаевой. Письмо было написано и лежало в красивом, надежно запечатанном конверте. Оно было короткое.
"Ася! Я уезжаю к черту в зубы - в Ростов. Прошу вас прийти на вокзал к вечернему ростовскому. Я буду на перроне. Мне нужно много вам сказать. Что бы ни случилось, знайте: "Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим". Слова Пушкина - чувства мои! И. С."
"Другим" было жирно подчеркнуто двумя чертами.
На вокзальной площади Игорь нанял извозчика и поскакал на ободранной линейке обратно в гимназию, чтобы поспеть к большой перемене и, разыскав Асиного брата, третьеклассника Пархаева Валентина, вручить ему письмо для передачи сестре.
Пархаева Валентина Игорь нашел на просторном гимназическом дворе. Пархаев Валентин стоял на высокой поленнице дров и крутил на ремне в воздухе пустой ранец - грозное оружие рукопашных схваток между третьеклассниками и второклассниками. Пархаев Валентин пронзительно кричал кому-то невидимому нахальным резким дискантом:
- Фискал, кишки таскал. Фискал, кишки таскал!..
Игорь позвал мальчишку. С обезьяньей ловкостью Пархаев Валентин спрыгнул с поленницы на землю. На его остроносой плутовской рожице жарко горели такие же, как у сестры, карие южные глаза.
Выслушав сбивчивую просьбу Игоря, третьеклассник деловито спросил:
- Втюрился?
- Не говори глупостей, Пархаев!
- Втюрился! Втюрился! В нашу Аську многие втюрившись. И все ей письма пишут.
- Ты скажи, передашь письмо?
Сморщив нос и выпятив нижнюю губу, Пархаев Валентин с той же деловитостью спросил:
- А что я буду за это иметь?
- По шапке! - сказал Игорь, возмущенный его ранней коммерческой предприимчивостью, и легонько стукнул мальчишку по затылку. - Не хочешь - не надо. Я по почте пошлю.
- По почте к матери попадет. Мать все Аськины письма себе забирает. Возьмет и не отдаст ей твое. Ага!
- Хорошо, я тебя вознагражу! - сказал Игорь, понимая, что он целиком зависит от этого маленького, но подающего большие надежды спекулянта. - Только… вознаграждение ты получишь от меня на вокзале, - подумав, прибавил Игорь. - Приходи сегодня с Асей в девять часов вечера к ростовскому поезду. Понимаешь?
- Понимаю. А сколько ты мне дашь… вознаграждения?
- Останешься доволен!
Пархаев Валентин посмотрел на Игоря снизу вверх, будто оценивал его кредитно-финансовые возможности и протянул руку:
- Давай письмо!
Он сунул конверт в карман расхлястанной серой шинельки. Вдруг из-за поленницы, словно тетерев из кустов, рванулся мальчишка в большой, не по голове, фуражке с таким же непропорционально большим гимназическим гербом и помчался по двору к воротам. С криком: "Ура! Бей его!" - Пархаев Валентин погнался за своей жертвой.
4. НА ВОКЗАЛЕ
На вокзал Игорь пришел заблаговременно, к восьми часам. Здесь жизнь, казалось, текла еще по-прежнему - размеренно и чинно.
В буфете первого класса хлопотливо сновали между столиками, накрытыми чистыми скатертями, проворные официанты в белых куртках и черных галстуках, звенела посуда и пахло подгоревшим маслом.
Важный буфетчик, с розовой, как сырой свиной шницель, физиономией, осененный разноцветным иконостасом винных бутылок, священнодействовал за стойкой. Видно было, что официанты его побаивались.
Игорь подошел к газетному киоску в углу зала. Газетчика звали Вадим Николаевич, они были знакомы, и это давало право почитать журналы у стойки бесплатно.
Поздоровавшись с тонкоротым и остроскулым Вадимом Николаевичем, Игорь взял свежий номер "Донской волны" - иллюстрированного журнала, выходившего в Новочеркасске, и стал листать страницы.
Последнее фото генерала Деникина. Усы, аккуратная бородка, припухшие умные, брюзгливые глаза: Похож на протоиерея, преподававшего Игорю Ступину в петроградской гимназии закон божий. Строгий был батюшка, лепил единицы кому попало!.. Стихотворение "Революция"…
Заинтересовавшийся Игорь стал читать, повторяя строки стихотворения про себя:
Красней огня и пурпура багровей,
Она идет чрез бледные года,
Паденье власти может быть без крови.
Но революция без крови - никогда!
И гильотины стонущая сталь,
И виселиц безмолвная работа,
И голова маркизы Дю Ламбаль
Кровавая на пике санкюлота!..
Сидевший один за столиком высокий сутулый поручик-дроздовец вдруг резко поднялся и подошел в киоску. Его фуражка с малиновым захватанным, грязным околышем была лихо смята, в глазах с воспаленными веками стыла пьяная тоска. Он с сумасшедшей подозрительностью посмотрел на газетчика и хрипло выкрикнул, словно скомандовал:
- "Вечернее время"!
- "Время" кончилось! - любезно улыбаясь, сказал Вадим Николаевич.
Глаза дроздовца зажглись такой лютой злобой, что Игорю стало не по себе.
"Сейчас он вытащит пистолет и выстрелит в Вадима Николаевича!" - подумал он, но в ту же секунду шалые глаза поручика как бы подернулись пеплом. Он молча повернулся и пошел к своему столику, устало волоча ноги в разбитых, давно не чищенных сапогах.
Игорь попрощался с Вадимом Николаевичем и, сунув мелочь в протянутую лапу ливрейного бородача швейцара, вышел на перрон.
Без четверти девять, точно по расписанию, что было удивительно, подошел ростовский поезд. Ни Пархаева Валентина, ни Аси Игорь нигде не обнаружил, хотя обежал весь перрон. Чувствуя себя самым несчастным человеком на земле, он собирался уже войти в вагон, как вдруг увидел бегущего к нему по перрону третьеклассника. Пархаев Валентин подбежал к офицерскому вагону и произнес, бурно дыша:
- Ну вот, я пришел! Давай вознаграждение!
- А где Ася?
- Святая икона, я передал ей письмо! - сказал Пархаев Валентин, осенив себя крестным знаменем.
- Почему же она не пришла с тобой?
- Она хотела, святая икона! А потом за ней зашел Павел Орлов, из восьмого класса - знаешь? - и она с ним пошла в биограф! Я не виноват, давай вознаграждение!
Раздался свисток, поезд тронулся. Игорь вскочил на подножку вагона.
- Святая икона, я не виноват! Давай же вознаграждение! - продолжал канючить Пархаев Валентин. Он бежал, клянча и укоряя, рядом с офицерским вагоном, и видно было, что готов так бежать до самого Ростова.
Что оставалось делать Игорю? Он "дал ему злата и проклял его".
В купе, куда он вошел, сидели и тихо разговаривали двое пассажиров: усатый военный чиновник в старом кителе и полный штатский господин в сером, свободном, дорогом костюме. Они покосились на вошедшего гимназиста и замолчали. Игорь бросил свой портплед на верхнюю полку, залез туда сам, повернулся к оскорбившему его чувство холодному миру спиной и уснул так быстро, что даже не успел как следует пожалеть себя.
5. ПОСЛЕДНИЙ ПОЕЗД
Проснувшись утром, Игорь обнаружил, что едет один. Попутчики исчезли. Странно! По обрывкам фраз, которые он слышал, засыпая, можно было понять, что военный чиновник и штатский господин так же, как и Игорь, направлялись в Ростов. Куда же они делись?
Игорь вышел в коридор. Вагон сильно бросало на ходу. Мглистое, ненастное утро тревожными клубами паровозного дыма растекалось за окном. По пустому коридору гулял пронзительный холодок, пахнущий угольным перегаром, и от этого ощущение тревоги и неблагополучия стало еще острее.
Игорь отворил дверь соседнего купе - пусто! Отворил еще одну дверь, еще и еще. Пусто! Лишь в пятом купе оказался пассажир. Когда дверь с грохотом открылась, сидевший на диване хмурый подполковник в травянисто-зеленой английской шинели и в такой же фуражке с коричневым козырьком схватился за кобуру револьвера.
Увидев Игоря и гимназические петлицы на воротнике его шинели, он грубо выругался.
- Стучаться надо, господин гимназист!
В уборной Игорь кое-как умылся ледяной ржавой водой, почистил зубы. Дверь в служебное купе была открыта. Там сидели и пили чай проводники: пожилой и помоложе. Они были профессионально невозмутимы и спокойны. Когда Игорь проходил мимо, пожилой, с черными фельдфебельскими усами, что-то тихо сказал своему напарнику - невзрачному блондину с большой курчавой головой, а тот весело ответил ему:
- Теперь они врассыпную кинутся. Как крысы!
В Батайске поезд не остановился. Состав тихо, словно крадучись, проехал по мосту над замерзшим Доном, и Игорь успел разглядеть, что мост охраняют солдаты с черно-красными погонами на плечах. Корниловцы! Наконец поезд остановился у перрона ростовского вокзала.
Перрон был пуст и тоже оцеплен корниловцами. Командир оцепления, подпоручик, в шинели, перетянутой наплечными ремнями, поправил пенсне без оправы на озябшем, покрасневшем носу, сорванным голосом хрипло выкрикнул:
- Прибывшим господам офицерам и воинским чинам приготовить документы и быстро пройти в город. Вольных прошу следовать за мной.
Корниловцы с винтовками окружили немногочисленную группу людей в штатской одежде, с чемоданами и узлами, и повели их в здание вокзала. По заросшим, усталым лицам солдат, по их заляпанным грязью шинелям видно было, что корниловцы совсем недавно, может быть, лишь вчера, выведены из боя.
На вокзале пассажиров после тщательной проверки документов стали по очереди выпускать в город. Эту процедуру производил унтер-офицер, огромный детина, с жестоким лицом в рыжей трехдневной щетине, похожий на мясника с рынка, но с ухватками бойкого сельского писаря.
Он не просто прочитывал каждый документ, а долго вертел в руках так и этак, некоторые бумаги даже обнюхивал зачем-то и, возвращая документ владельцу, считал своим долгом всякий раз сказать что-либо смешное и остроумное. Хилому старцу в шубе с вытертым до мездры каракулевым воротником он ласково сказал:
- Нашли когда лечиться, папаша! Тут вам, в городе Ростове, сейчас такой клистир поставят, что оправляться будете уже на том свете. Проходите!
Возвращая паспорт бледной девушке в круглой меховой шапочке, он объявил, похабно осклабившись:
- Девица по паспорту! Песенка такая имеется: "Ах, мама, мама, мама, со мной случилась драма, вчера была девица, сегодня - дама". Проходите!
Из дверей боковой вокзальной комнаты два солдата вывели под руки человека в рыжем коротком полушубке, с разбитым, окровавленным лицом. Человек этот шел и… улыбался. Когда конвоир грубо толкнул его, чтобы заставить идти скорее, он с трудом разъял распухшие губы и громко, на весь зал, сказал:
- Чудаки вы, ваши благородия! Будто теперь вам это поможет!
- Большевик, наверное! - сказал кто-то из пассажиров почтительным шепотом. - Отчаянный!
Смешанное чувство восхищения мужеством этого обреченного на смерть человека и жалости к нему охватило Игоря. Но тут подошла его очередь. Унтер-офицер взял у Игоря справку, прочитал раз, потом второй, тяжело вздохнул и сказал:
- Арихметику, ученик, надо учить в такое время, а не кататься. По каким делам приехал?
- Там написано - по семейным.
- Какие у тебя, у сопляка, могут быть семейные дела?
- Потрудитесь со мной говорить вежливо. И на "вы"! - вспыхнул Игорь. - Я сын генерала, к вашему сведению!
- А хоть бы и фить-маршала! - сказал унтер-офицер свирепо. - Развелось вас… гимназистов, а пороть некому! Проходи!