Встреча первая
Мы встретились с ним на улице в Москве. Впрочем, мы могли встретиться и в Лондоне. Или на улице любого европейского города. В наше время интенсивного туризма ничего удивительного не будет в такой встрече.
Итак, мы встретились.
- Здо́рово, однако! - говорит он, оглядывая меня с ног до головы.
- Здо́рово! - говорю я, оглядывая его с головы до ног.
- Пожалуй, только нос у вас немножко толще моего, - говорит он, продолжая меня рассматривать. - Здесь природа допустила легкое отступление от нормы.
- Типичная английская самоуверенность! - отвечаю я. - Почему норма - это английский нос? Почему не русский?
Он улыбается.
- А почему вы решили, что я англичанин?
- Во-первых, потому, что англичанин всегда и везде англичанин. А во-вторых, потому, что я вас знаю. Вас зовут Ричард. Когда вам было девять лет, вы были фельдмаршалом. Вы неплохо начинали!
Глаза у Ричарда лезут на лоб, лицо вытягивается, и он становится совсем непохожим на меня. Я спешу рассказать ему историю с коллекционированием журналов. Ричард поражен. Мы обмениваемся обязательными в подобных случаях фразами.
- Жизнь - самый изобретательный выдумщик!
- А вот напишешь про такое - не поверят!
Начинается взаимное выяснение биографий.
Оказывается, мой двойник все же стал военным специалистом. Начав в девять лет с фельдмаршала, он к пятидесяти годам обратным ходом дошел до полковника авиации. Он участник воздушной битвы за Англию во время второй мировой войны. Чувствуется, что Ричард был не последним человеком среди храбрых британских авиаторов в те дни. Мы решаем, что надо отметить такую необычайную встречу, и идем в ближайший бар. Раздеваясь в вестибюле, мы опять придирчиво разглядываем друг друга и снова поражаемся таинственной игре природы. Ричард верен традиции: он заказывает себе виски с содовой. Я предпочитаю итальянский белый вермут. Это не мешает нам разговаривать в дружественных тонах.
И вот разговор переходит на самую важную, самую злободневную тему.
- Что вы думаете о мирном сосуществовании? - спрашиваю я.
Ричард хмурится.
- Я солдат. Мое дело выполнять приказы, а не думать. Я не думал о подобных вещах.
- Напрасно, Ричард! - говорю я. - Когда вы отражали атаки "юнкерсов", а я писал фельетоны про Гитлера в газете нашего Брянского фронта, мы оба не только выполняли приказы, но и думали кое о чем!
- Это так!
- Мы дружили в военное время, когда у нас с вами был один общий враг. Зачем же нам ссориться в мирное? И потом, вы понимаете, что война в современных условиях - бессмыслица?
- Авиация у вас сильная! - отвечает Ричард уклончиво. - Русские летчики умеют драться. И авиационная техника у вас высокая. И… ракеты. И вообще…
- Наши силы - в лучшем для вас случае - равны! - говорю я. - Но мы считаем, что можем с вами обо всем договориться, не размахивая бомбой. И жизнь за нас. Земной шар в своем извечном полете ложится на мирный курс. Это видно каждому, кто держит глаза открытыми. Я говорю элементарные вещи, но… попробуйте все же подумать о них!
- Да, пожалуй, надо подумать! - говорит он. - Подумать надо!
- Давайте выпьем за правильные мысли!
Мы чокаемся и пьем: он - свое виски, а я - свой вермут.
Встреча вторая
Встреча происходит так же, как это описано выше.
Но когда дело доходит до взаимного выяснения биографий, то оказывается, что мой двойник стал не военным специалистом, а промышленником и предпринимателем. О своем детском увлечении военной карьерой он говорит с улыбкой:
- Все мы в детстве бываем фельдмаршалами и генералами.
И вот мы сидим в баре, отмечая нашу необычайную встречу. Этот Ричард пьет коньяк, я верен итальянскому вермуту.
- Что вы думаете о нашем мирном сосуществовании?
- Это - стоящее дело! - говорит он, потягивая коньяк. - Должен признаться, на моем деловом существовании сосуществование с вами отражается хорошо. Ваша древесина - отличная. И никаких микробов коммунизма мои химики в ней не обнаружили.
- Давайте выпьем за деловую честность и взаимные выгоды! - предлагаю я.
Мы чокаемся и пьем: он - свой коньяк, я - свой вермут.
Встреча третья
Мы встретились в концертном зале, только я сначала сидел среди зрителей в третьем ряду, а он - за роялем на эстраде.
После концерта я пошел к нему за кулисы, в артистическую комнату.
Он, конечно, был поражен не меньше, чем Ричарды первый и второй.
Я сказал ему:
- Хоть вы и не стали фельдмаршалом, Ричард, но покорять и властвовать вы умеете! Я поздравляю вас с успехом.
- Что вам больше всего понравилось из того, что я играл? - спросил он, продолжая разглядывать меня с болезненным любопытством.
- Вы очень тонко чувствуете Чайковского, - ответил я. - Чайковский и еще Шопен выразили в музыке все изгибы славянской души, а вы, англосакс, сумели передать все, что они хотели сказать.
Он поклонился. Я крепко пожал его руку.
Из всех Ричардов он нравится мне больше других. С ним не нужно говорить о мирном сосуществовании. В области искусства мы уже сосуществуем.
Встреча четвертая
Эта встреча самая трудная.
Четвертый Ричард может оказаться писателем. И далеко не прогрессивным.
И вот разговор у нас дойдет до темы сосуществования.
- Я не понимаю, - скажет Ричард, - как могут мирно сосуществовать такие убежденные идейные противники, как мы с вами?
- А почему идейный спор нужно обязательно решать дракой? - скажу я.
- Но если вы не принимаете моих доводов, а я ваших, как же можно решить наш спор?
- Наш спор решит жизнь. Я убежден, что жизнь подтвердит правильность наших концепций.
- А я убежден, что жизнь подтвердит правильность наших концепций. Видите, так мы не можем договориться!
- А в этом вопросе мы никогда и не договоримся! - говорю я. - Отстаивайте свои взгляды, а мы будем отстаивать свои. Но согласитесь, что сейчас, во второй половине двадцатого века, человечество не может позволить себе такую идиотскую роскошь, как война на идейной или религиозной почве. В средние века, когда танки ржали и махали хвостами, а их водители, закованные в броню, прокалывали друг друга длинными вертелами, выискивая незащищенное местечко на теле противника, тогда еще был какой-то смысл в физическом решении идейных конфликтов. Но сейчас, в эпоху ракет и атома… Согласитесь, что это - безумие!..
- Что же делать?
- Ждать, что скажет жизнь. А пока… давайте выпьем за честную, непримиримую, но бескровную идейную вражду!
Мы поднимаем бокалы, чокаемся и пьем.
МЕДУНИЦА
Рассказ летчика-ветерана
Из всех моих новогодних застолий запомнилась мне больше других встреча нового, одна тысяча девятьсот сорок пятого года в поле, вблизи глухой белорусской деревеньки с названием Дряньково. Встрече этой предшествовал мой первый воздушный бой, когда я, двадцатилетний летчик-истребитель, младший лейтенант, только что из училища, сбил своего первого "мессера".
Конечно, это счастливая случайность. Как поется в одной песенке, "их благородие госпожа удача" проявила ко мне в тот серенький, туманный зимний день свою благосклонность. Факт тем не менее остается фактом: сбил! Произошло все это в небесах над деревней Медуница, тоже белорусской, но расположенной значительно западнее деревеньки Дряньково, о которой речь будет впереди.
К вечеру того же дня командиру нашего полка позвонили, что генерал, командующий армией, требует, чтобы летчик, сбивший в бою 30 декабря 1944 года над деревней Медуница немецкого аса, полковника Эдмунда фон Гроссенберга, немедленно прибыл в штаб.
Командир полка дал мне свой "виллис", и я помчался.
Вхожу к генералу - любимцу всей летной фронтовой молодежи. А как же его было не любить?! Красив, как сам Аполлон, храбрец, Герой Советского Союза, боевой летчик с еще испанским стажем, добряк и умница.
Докладываю о своем прибытии по форме.
Генерал говорит, улыбаясь:
- Ну-ка, вьюнош (так он называл всех молодых летчиков, по-отечески обращаясь к ним на "ты"), расскажи, как же это ты ухитрился поразить такого страшного дракона, как сам непобедимый Гроссенберг?
И показывает мне глазами на немецкого летчика с нашейным Железным крестом, сидящего тут же на табуретке. Лицо каменное, губы крепко сжаты.
Пожимаю плечами и отвечаю генералу со всей искренностью и чистосердечием:
- Сам не знаю, товарищ генерал, повезло! Неожиданная улыбка фортуны!
Генерал обращается к военному переводчику - лейтенанту (он сидит на другой табуретке, рядом с немцем) и говорит:
- Скажите, лейтенант, полковнику Гроссенбергу - он меня просил показать ему, если это можно, летчика, который его сбил, - я его просьбу выполняю. Вот этот самый вьюнош его и сбил. Пусть полюбуется!
Полковник Гроссенберг посмотрел на меня, на мой потрепанный комбинезон, на кирзовые сапожищи, и, как мне показалось, по его каменному лицу скользнула презрительная не то усмешка, не то гримаса. "Ах ты, - думаю, - задавака фашистская!" А генерал, словно угадав мои мысли, смеется:
- Гроссенберг дрался с французскими, английскими асами и не знал поражений. А вот связался этот фашистский черт с русским младенцем - и младенец ему налепил! Смешно и обидно!
Гроссенберг по-немецки тем временем спрашивает у переводчика:
- Как называется населенный пункт, над которым я был сбит?
- Медуница.
- Что такое Ме-ду-ница?
- Такие цветы, очень душистые, они пахнут свежим медом.
- Хорошенький мед, черт побери! - говорит немец, кривясь.
Я по-немецки понимал и поспешил сказать генералу, о чем говорил Гроссенберг.
Генерал повеселел и спросил меня:
- Ты откуда сам?
- Москвич!
- Ну, вьюнош, считай, что фортуна тебе снова улыбнулась. Завтра к вечеру вылетишь на моем "Дугласе" в Москву, доставишь, куда нужно, полковника Гроссенберга, сдашь под расписку, погуляешь денек по столице - и назад… За каждый волос на голове Гроссенберга отвечаешь собственной. Вернешься - получишь награду, к которой ты уже представлен. Исполняй приказ, младший лейтенант! Желаю успеха…
…Вылетели мы поздним вечером 31 декабря 1944 года. "Дуглас" вел пилот генерала капитан Овчинников - летчик высшего класса. Вместе со мной и Гроссенбергом летели еще два штабных офицера - полковник и майор.
Пролетели минут тридцать - сорок, не больше, и вдруг чувствуем, что-то неладное творится с машиной… Началась болтанка, какое-то дребезжание… В салоне появился наш бортмеханик и, криво улыбаясь, сообщил неприятную весть:
- Идем на вынужденную, товарищи командиры… так что… будьте здоровы…
В общем, сели! Выбрались из самолета. Необозримое снежное поле, над головою морозные яркие звезды. Звонкая, хрустальная тишина. Но откуда-то издали доносится тоскливый волчий вой. В те фронтовые зимы в белорусских лесах волков развелось предостаточно. Веселая картинка! И последний штришок к ней: машина наша, оказывается, остановилась метрах в пяти от края бывшего противотанкового рва. В третий раз за два дня улыбнулась мне фортуна!
Выяснилось, что без посторонней помощи нам отсюда не выбраться. Овчинников достал карту. Где-то поблизости числилась на его карте деревня Дряньково. А как до нее добраться?
Вдруг штабной майор говорит:
- Поглядите - вот же там живой огонек мигает… И собачка лает… Слышите?
Действительно, вроде слышен лай. Какая-то храбрая собачка как бы переругивается с волчьей стаей.
- Наверное, это и есть Дряньково. Если там живет собака, значит, и люди живут. Я пойду за помощью, - говорит майор. - Водка есть у кого-нибудь во фляжке?
У меня оказалась пайковая, на самом дне. Майор выпил, утер рот рукавом шинели, достал из кобуры пистолет, сказал просто: "Ну, пока!" - и пошел по целине, проваливаясь в снег по колено.
Помощь прибыла через два часа на двух санях. Запряжены в них были ледащие, но довольно шустрые лошаденки. Из первых саней вывалился здоровенный мужик на протезе, в армейском полушубке и представился как бывший старшина-сапер, а ныне инвалид - председатель дряньковского колхоза Пустовалов Егор Матвеевич. Полковник сказал ему:
- Что это за название для деревни: Дряньково! Непорядок, Егор Матвеевич!
- Переименуем, товарищ полковник. Дайте срок! Вот отстроимся, возродимся, можно сказать, из пепла и переименуем. Было Дряньково, станет Хорошово, а то и Распрекрасное!.. А по вашему вопросу предложение такое у меня: все для вас будет сделано в лучшем виде, но сначала надо Новый год отметить. Я тут кое-что привез с собой. Бабы наши, извините, наварили… Не шампанское Абрау-Дюрсо, конечно, но… берет крепко! И капустки захватил квашеной. Вам согреться надо, мороз-то вон как прижимает!..
Мороз действительно прижимал крепко. Достали кружки. Выпили за победу, закусили отличной капусткой, а дряньковская самогонка оказалась ужасающим по крепости и отвратительности пойлом. Тут Егор Матвеевич обратил внимание на полковника Гроссенберга. Он, обутый в щегольские сапоги, вышагивал вдоль нашего самолета, постукивая одной ногой о другую.
- Это что за чучело с вами?
Я объяснил Егору Матвеевичу.
- Надо бы и ему первача поднести, - подумав, сказал Егор Матвеевич, - тоже, поди, и у него печенка к ребрам примерзла! Тем более пленный. Черт с ним!
Я подошел к Гроссенбергу и спросил, не хочет ли он выпить самогонки - водки, изготовленной крестьянами деревни Дряньково, которые прибыли к нам на помощь. Полковник радостно закивал: "Данке зер! Данке зер!"
Егор Матвеевич налил полную кружку своего дьявольского питья, положил на тарелку капусты. Гроссенберг осушил кружку до дна, и… глаза у него полезли на лоб. Насилу отдышался!..
На рассвете мы поднялись и полетели. До самой Москвы полковник Гроссенберг спал, положив голову на мое плечо. При этом он так храпел, стенал и скрежетал зубами во сне, что я стал бояться, как бы он не угодил вместо Москвы в свой немецкий рай. Перед Москвой я его едва растолкал. У нашего полковника нашлись в полевой сумке таблетки от головной боли. И, в общем, мой немец, как говорится, оклемался.
Теперь позвольте мне перейти к финалу этой истории. Он произошел значительно позже, в прошлом году.
В составе одной туристской группы я поехал в ФРГ. Привезли нас в один уютный городок, название, извините, забыл. Ну, город как город. Готический собор какого-то очень дальнего века, островерхие крыши домов, аптекарская чистота на улицах. Прелесть!
Вечером приглашают на прием, который устраивает фирма по производству ликеров. Про хозяина фирмы было известно только то, что он прогрессивно настроен. Являемся. Стол уже накрыт. Много бутылок и бутылочек разной формы с разными яркими этикетками.
Встречает хозяин - красивый седой господин в смокинге с крахмальной сорочкой и галстуком-бабочкой. Я пригляделся: батюшки-светы, да это же мой полковник Эдмунд фон Гроссенберг! Меня он не узнал. Начинается прием-дегустация. Налили в рюмки ликеру цвета расплавленного золота. Замечательный ликер - пахнет медом и немного лимоном.
Гроссенберг говорит:
- Вы пьете, господа, наш новый ликер. Он даже еще не имеет названия!
Я не выдержал, встал и сказал:
- Назовите этот ликер "Медуницей", господин полковник!
Тут и он меня узнал. Подошел, улыбаясь, с рюмкой ликера в руке:
- Давайте выпьем за встречу. Этот свой ликер я обязательно назову "Медуницей", он мне действительно удался. Но должен сказать, что ваша крестьянская водка - это тоже вещь! Она произвела на меня тогда большое впечатление.
Мы посмеялись и выпили.
ПОЕЗДКА В ВИДИН
1
Я много раз бывал в Болгарии, объездил ее вдоль и поперек и навсегда полюбил суровое величие ее гор и нежную прелесть ее плодородных долин с тысячелетней культурой земледелия. Я бродил по тесным улочкам Несебра и Созопла и любовался с прибрежной крутизны сияющей голубизной морского покоя. Я подолгу простаивал в болгарских монастырях перед старинными иконами, вглядываясь в сумрачные бородатые лики мудрых болгарских мужиков, с которых старые мастера болгарской иконописи писали святых и великомучеников. Но я видел и молодую индустриальную Болгарию, обходя цехи Кремиковицкого металлургического гиганта. Здесь трудится юность Народной Болгарии - интеллигентная, пылкая, прямодушная. Гордость и честь болгарского рабочего класса.
Из всех моих поездок по Болгарии крепче других запомнилась мне поездка в Видин, на празднование шестидесятилетия моего друга, писателя Ангела Тодорова.
Почему именно эта поездка проложила такой отчетливый, не зарастающий "травой забвенья" след в моей душе?
Видимо, вот почему. Каждому путешествующему по стране, которая ему сразу приглянулась, а тем более путешествующему писателю, хочется постигнуть тайну ее очарования, понять, за что, собственно говоря, он полюбил "с первого взгляда" и эту страну, и этот народ. Мне кажется, что именно поездка в Видин помогла мне разобраться в моих чувствах к Болгарии и кое-что осознать и понять.
Все началось с телефонного звонка ко мне в софийскую гостиницу. Я снял трубку и услышал мужественный баритон моего друга:
- Леонид, говорит Ангел Тодоров! Послезавтра мне стукнет шестьдесят!
- Поздравляю тебя уже сегодня, дорогой Ангел, и обнимаю по телефону!
- Я хочу, чтобы ты это сделал очно и именно послезавтра.
- Скажи, куда я должен явиться, и я явлюсь!
- Ты должен явиться в Видин, в мой родной город, самый красивый… один из самых красивых городов Болгарии. Союз писателей дает нам свой автобус, и мы едем в Видин через Петрохан, самый красивый… один из самых красивых горных болгарских перевалов. Отпразднуем в Видине мой юбилей и вернемся в Софию. Согласен?
- Конечно, согласен!