- Нашел вполне пригодную хатку с воспалением, ваше высокородие! Хозяин твердит, что, мол, у него температура под сорок в тени, но хозяйка проговорилась, что это не тиф, а воспаление легких. Так что можно довериться, ваше высокородие. И тем более, что ужин у них уже стоит на столе. Колбаса, ваше высокородие, жареная, такая - слюнки текут!
- Пошли! - скомандовал повеселевший Курсовский.
Гриша Чистов взял Игоря за локоть, сказал тихо:
- Игорь, я вам советую дуть прямо на вокзал.
Он показал глазами на спину шагавшего впереди кадета и шепнул:
- Уходите скорей, а то Юрка еще пристукнет вас ненароком. Он такой! Я напомню подполковнику насчет отпускной бумажонки. Погуляйте пока по улице, а потом приходите. Я все устрою.
Когда Игорь вошел в хату, подполковник Курсовский уже блаженствовал за чаем. Он сидел без сапог, с дымящейся жестяной кружкой в руках и рассказывал бледному хозяину хаты, лежавшему на деревянной кровати в углу, про свой собственный особый способ приготовления домашней свиной колбасы.
Увидев Игоря, он сказал с язвительным благодушием:
- Покидаете нас, молодой человек? Ну что же, спасибо, так сказать, за компанию! Сейчас я вам выдам удостовереньице.
Он вынул из кармана кителя карандаш и блокнот. Быстро сочинив бумагу, прочитал ее вслух:
- "Дана добровольцу Первого офицерского стрелкового имени генерала Маркова полка Игорю Ступину в том, что он отпущен из полка по делам службы начиная с сего декабря двадцать четвертого дня по третье января 1920 года, то есть на десять дней".
Размашисто расписался, закричал фальцетом:
- Авдюхин! Подай чемоданчик.
Авдюхин, жевавший у печки хозяйскую колбасу, вскочил, подал подполковнику кожаный, видавший виды чемодан.
Курсовский открыл ключиком замок, достал круглую печать, подышав на нее, придавил справку.
- Вот-с! Извольте!.. Документик надежный! Счастливого пути! Кланяйтесь мамаше! А мы понесем, так сказать, свой крест дальше… Авдюхин, давай, бродяга, еще чаю!
Игорь взял свой саквояж, попрощался с подполковником и Авдюхиным (кадет даже не взглянул на него) и вышел.
К ночи снова прижал мороз, сковал грязь. Небо было в рваных тучах, кое-где робко проглядывали бледные звезды.
Гриша Чистов довел Игоря до главной улицы села.
- Ступайте прямо. Станция в той стороне… Эх, и я бы с вами поехал с удовольствием… к папе под крыло!
- Едемте пока к нам, Гриша! Мама будет очень рада.
- Нельзя.
В глазах у "кутилки-мученика" была непривычная для него грусть.
- Помните, что сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост? Ехать так ехать… То-то! Прощайте, Игорек!
И, пожав Игорю руку, он быстро, не оглядываясь, ушел.
Игорь постоял и тоже пошел по пустынной улице. Он шел, стараясь ступать как можно тише, держась поближе к заборам. Село казалось начисто вымершим. Ни собачьего лая, ни шороха шагов, ни человеческого голоса.
Игорю стало жутко от этой давящей безысходной тишины. Вот и попал он в гиблый водоворот, о котором говорила ему Елена Ивановна: крутится теперь ее сын, как щепка, в его черной холодной пене. Куда вынесет?! Да и вынесет ли!
"Ноги едва идут! Господи, да где же эта проклятая станция!" Подбадривая себя, Игорь стал чуть слышно повторять себе под нос: "По небу полуночи ангел летел. И тихую песню он пел… По небу полуночи ангел летел…"
И вдруг издали до его ушей действительно долетела песня. Только пел ее не ангел, а хорошо слаженный хор мужских голосов. Песня была старинная, казачья, невыразимо печальная. Уехал молодой казак далеко на чужбину, уехал и не вернется в родной отчий дом, к родному вишневому садочку.
"Шкуровцы поют", - решил Игорь.
Он остановился, послушал. На высоких нотах рыдающей тоски вели песню тенора, вторя им, печально и глухо гудели басы.
"Словно сами себя отпевают!" - подумал Игорь и двинулся дальше, в ночь.
11. "И ДЛЯ ПОРТУГАЛИИ НАЙДЕТСЯ КУСОЧЕК"
О счастье! На первом пути станции Каял стоит поезд, готовый к отправлению на юг. Паровоз сердито, нетерпеливо пыхтит. Скорей, скорей!
Игорь подбежал к вагону, схватился за поручни, но стоявший на вагонной площадке верзила в белом халате, из-под которого виднелись высокие сапоги, остановил его:
- Нельзя! Это санитарный поезд!
- Пустите, пожалуйста! Мне очень нужно ехать!
- Только с разрешения главного врача.
- А где он?
- В четвертом вагоне.
Игорь быстро пошел вдоль молчаливого темного состава, разыскивая четвертый вагон.
"Скажу этому доктору, - думал он на ходу, - что я сын военного врача. Может быть, он даже знал папу".
И вдруг поезд тронулся. Один за другим, убыстряя ход, лязгая железом, проплывали перед Игорем темные вагоны с неподвижными человеческими фигурами в белых халатах на каждой площадке. Но вот движется вагон с открытой дверью. И на площадке - никого! Игорь успел прочитать на вагонной стенке крупную надпись мелом: "Для тяжелораненых". Он догнал вагон, забросил свой саквояж на площадку, схватился за поручни, прыгнул. Только бы не мимо ступеньки! Его рвануло, бросило в сторону, ударило о стенку вагона, но пальцы, вцепившиеся в поручни намертво, не разжались, и ноги тоже не подвели - оказались на ступеньке. Обе!
Игорь перевел дух. Закрыл дверь вагона, чтобы не так задувал ледяной ветер. И сразу почувствовал стопудовую страшную усталость. Его поташнивало от голода, но спать хотелось больше, чем есть. Мучительно потянуло лечь тут же, на холодное грохочущее железо вагонной площадки.
"Если усну здесь - замерзну!" - мелькнула мысль.
Он нажал ручку внутренней двери, вошел в слабо освещенный тамбур вагона. Здесь было теплее. Во всяком случае, не так дуло. Но зато несло отвратительной аммиачной вонью из уборной. Это усилило ощущение тошноты.
Сдерживая тошнотную судорогу, Игорь открыл следующую дверь и увидел, что попал в самый обыкновенный вагон третьего класса. Двери многих купе были открыты - для воздуха. Он пошел по коридору, заглядывая в эти открытые купе, заставленные чемоданами, корзинами и узлами. На полках с матрацами спали люди, укрытые одеялами, пледами, дорогими шубами. Мужчины, женщины, дети. Кто-то мирно храпел, выводя носом сложные рулады. Теплый спертый воздух был насыщен запахами дорожной еды, разлитого одеколона, табачного дыма? Что-то не похожи были спящие на тяжелораненых!
В шестом от края купе одна нижняя полка оказалась свободной. На другой, разметавшись, лежала укрытая тигровым одеялом хорошенькая белокурая девочка лет шести, с личиком фарфоровой куклы. В ногах у девочки сидела молодая женщина. Она курила, глядя прямо перед собой. Темные, неподвижные глаза, красивые белокурые, как у девочки, высоко зачесанные волосы, на плечах белый пушистый оренбургский платок, в ушах - бирюзовые сережки.
Игорь вошел в купе.
- Эта полка свободна?
Женщина посмотрела на него с испугом, неопределенно пожала плечами под теплым платком, не ответила.
Игорь положил на полку саквояж, сел. Боже мой, как хочется спать! Неприличная собачья зевота громко разодрала его рот.
- Извините, - сказал Игорь. - Я страшно устал.
Девочка на полке захныкала.
Женщина склонилась над ней, сказала шепотом:
- Спи, Лидуся! Надо спать!
- Надо спать! - повторил за ней Игорь бессмысленно и закрыл глаза.
Он услышал, что женщина встала и вышла. Тем лучше. Скорее лечь. Не открывая глаз, он растянулся на лавке. Господи, как хорошо! Игорь вздохнул и сразу перестал сознавать, где он и что с ним. Сон сразил его мгновенно, как пуля в висок.
Очнулся Игорь оттого, что кто-то настойчиво и сильно толкал его в плечо.
Он открыл глаза и увидел офицера в незастегнутом кителе. За его спиной стояла дама в оренбургском платке на плечах.
Игорь поднялся.
- Ваши документы! - сказал офицер, штабс-капитан с опухшими подглазьями на сонном бледном лице штабного канцеляриста.
Игорь подал ему свою роскошную справку. Штабс-капитан прочел ее, аккуратно свернул, отдал Игорю.
- У вас есть разрешение главного врача ехать в этом поезде?
- Нет.
- Потрудитесь очистить вагон!
- Господин штабс-капитан! - умоляюще сказал Игорь. - Я страшно устал и валюсь с ног. Мы сделали большой пеший переход. Я только немножко посплю…
Штабс-капитан молчал.
- Здесь же нет тяжелораненых! Я никому не помешаю.
- Потрудитесь очистить вагон! - повторил штабс-капитан. - Без разрешения нельзя ехать.
Он вышел из купе и встал в коридоре у окна. Хотел проследить, как Игорь выполнит его распоряжение.
Игорь взял саквояж и, едва передвигая ноги, вышел в тамбур. Железный грохот поезда оглушил его. Вонючий холодок потек в рукав шинели, за воротник. Снова появилось мерзкое ощущение голодной тошноты.
Он стоял, прислонившись к стене вагона напротив уборной, через закрытую дверь которой удушливыми волнами наносило аммиачную вонь, готовый разреветься от только что пережитого унижения. Вышвырнули за дверь, в сортир, как паршивого котенка! Его - их защитника! Ведь в удостоверении написано, что он доброволец, марковец. Хороши тяжелораненые! Буржуи проклятые, недорезанные!
Ноги совсем не держат. Надо лечь. На пол. Черт с ними! А под голову - саквояж. Ох, какая вонь! Черт с ней! Лечь! Лечь! Он не заметил, как опустился на железный пол и уснул полусидя.
Приснилась Ася Пархаева. Она приблизила к губам Игоря свои теплые податливые губы, они поцеловались. И вдруг возник краснорожий Павлик Орлов с плеткой Юрия Балковича в руках. Размахнулся и ударил Игоря по ногам. Еще раз.
Игорь застонал и проснулся. Над ним склонился сановитый старик в расстегнутой шубе с бобровым воротником.
- Мне нужно пи-пи! - жалобно сказал старик голосом капризного дитяти. - Пропустите, пожалуйста!
Игорь нехотя поднялся. Старик был карикатурно уродлив: дряблое лицо в лиловых и красных пятнах, большой бугристый нос, жабий рот до мохнатых вялых ушей. Остатки седых волос торчали на его крупной голове в разные стороны, как взъерошенные перышки. Под распахнутой шубой белела сорочка без воротника с передней запонкой, впившейся в большой желтый кадык.
Шаловливо подмигнув Игорю блеклым выпуклым глазом, старик скрылся за дверью в уборной. Он долго не выходил оттуда. В сущности, он ни в чем не был виноват перед Игорем, но для Игоря эта старая неопрятная жаба олицетворяла сейчас весь вагон "для тяжелораненых", так безжалостно и цинично выбросивший его в холодный вонючий тамбур.
"Что он там так долго возится? - думал Игорь, уже бешено ненавидя старика в бобрах. - Выходи, скотина! Ты же видишь, что здесь люди спят!.."
Наконец старик ушел к себе в вагон. Игорь с наслаждением опустился на железный вздрагивающий пол вагона. Сон повторился в сумасшедшей последовательности. Снова появилась Ася Пархаева, снова возник краснорожий Павлик Орлов, и снова Игорь ощутил удар по ногам.
Он открыл глаза. Склонившись над ним, стоял тот же старик в бобрах. И это был не сон. Старик был реален, как белая эмалированная дощечка с надписью "ватерклозет" на дверях уборной. Он улыбался Игорю, как старому знакомому.
Игорь поднялся, поеживаясь от озноба. В мутных глазах старца появилось выражение подловатого сочувствия.
- Что, солдатик, холодно? - сказал он капризным голосом и, не ожидая ответа, скрылся за дверью с белой дощечкой.
На этот раз старик вышел сравнительно скоро. Он казался вполне довольным жизнью.
- Это вас Буденный так напугал? - развязно сказал ему Игорь.
Старик вздрогнул.
- Почему Буденный?.. Где… Буденный?!
- Я говорю: это Буденный так здорово вас напугал, что вы сюда бегаете через каждые полчаса?
Старик в бобрах посмотрел ошалело на Игоря, хихикнул и поспешил исчезнуть.
"Пойду в вагон, - решил Игорь. - Сяду где-нибудь. И никуда не уйду!"
Он открыл дверь и пошел по коридору. Вагон для тяжелораненых продолжал безмятежно спать. Лишь в шестом купе бодрствовали.
Дама с оренбургским платком на плечах по-прежнему сидела в ногах у спящей девочки. На свободной нижней полке напротив удобно разместился пожилой казачий офицер-есаул с темно-рыжими лихими усами на толстощеком лице. Его бурка лежала на верхней полке, где он, видимо, спал раньше. На столике стоял большой жестяной чайник. Дама и офицер держали в руках белые фаянсовые кружки.
Увидев Игоря в коридоре, женщина смутилась.
- Заходите, - сказала она с виноватой улыбкой.
Игорь робко вошел в купе.
- Подвиньтесь, Павел Сергеевич! - приказала дама есаулу. - Дайте сесть молодому человеку.
Надо было, собственно, попросить разрешения сесть у офицера, и есаул явно ждал этого, но, не дождавшись, молча подвинулся. Игорь сел рядом с есаулом.
- Я вам налью чаю! - с той же светской улыбкой сказала женщина. - Только он у нас холодный.
Она налила из чайника в кружку черного как деготь чаю, подала Игорю. И тут же обратилась к офицеру:
- Значит, пропали ваши заводики, Павел Сергеевич?
- Тю-тю, Нина Александровна! - печально сказал есаул. - А какие кони им достались! Боже мой, какие кони! Один Алмаз чего стоит! Как подумаю, что на нем сейчас какой-нибудь комиссар Митюха скачет, сердце переворачивается! - Он обернулся к Игорю, спросил коротко, словно допрашивал: - В боях бывали?
- Так точно! Под Иловайской! - соврал Игорь.
- Это где они вас разделали, как бог черепаху?
- Один налетел на меня… - начал было Игорь, обращаясь к даме. - Конь у него, понимаете, рыжий… сабля рыжая…
Есаул грубо прервал его:
- Вот вам, Нина Александровна, в подтверждение моей мысли. У них в армии народишко здоровый, злой на драку. А у нас… на одних ударных офицерских полках не выедешь! На кого мы можем по-настоящему положиться, если здраво рассуждать? Казачишки - дрянь, мурло. Того и гляди, тебя самого шашкой по затылку секанут. Вот разве на них только, на мальчишек! - Он с презрением показал глазами на Игоря. - А что стоят такие мальчишки в боевом отношении? - Он безнадежно махнул рукой. - Нет, если союзнички как следует за ум не возьмутся, нам труба!
- Союзники же помогают нам! - сказала дама.
- В двадцать раз больше нужна помощь! Нужны танки, аэропланы, снаряды! А главное - солдаты, боевая сила. Пускай кого угодно дают. Хоть обезьян дрессированных. Хотите за это Украину? Нате, подавитесь! Американцам Камчатку можно отдать, японцам - Дальний Восток, англичанам - на Кавказе что-нибудь. - Храбрый есаул в боевом азарте готов был всю "единую неделимую и великую Россию" отдать, лишь бы ему вернули его конные заводы.
- А вот еще Португалия могла бы!.. - не выдержал Игорь.
- Что могла бы Португалия? - уставился на него есаул.
- Португалия могла бы помочь!
- И для Португалии найдется кусочек, - сказал есаул вдохновенно. - Потом как-нибудь рассчитаемся, вернем свое. А сейчас пускай дивизии дают! А то… будет поздно.
В коридоре послышались быстрые шаги. В открытых дверях купе появился штабс-капитан, тот, что выставил Игоря ночью из вагона.
- Новость, господа! - сказал он, не обращая на Игоря ни малейшего внимания. - Только что был у главного врача. В Крыловской получена депеша. Наш поезд из Тихорецкой поворачивает на Екатеринодар - Новороссийск.
"Придется сойти в Тихорецкой", - тревожно подумал Игорь.
Он поднялся, сказал: "Спасибо!" Ему не ответили: пассажирам шестого купе было не до него.
Игорь вышел на площадку. Бесснежная пустая степь неслась навстречу поезду.
Пожалуй, только один Игорь изо всех пассажиров вагона "для тяжелораненых" не испытывал чувства смутной тревоги оттого, что поезд повернули из Тихорецкой на Екатеринодар, а потом, видимо, погонят дальше на Новороссийск, к морю. Игорю-то от Тихорецкой до дому рукой подать!
Но - странное дело! - не о доме и не о матери думал сейчас Игорь, стоя на вагонной площадке и глядя на несущуюся ему навстречу степь. Его очень задели рассуждения толстощекого есаула, владельца конных заводов.
Он вспомнил Диму, свой разговор с ним. Правильно сказал Димка про таких: "Гнилой сор". Худо их дело!
- Ну и черт с ними! - произнес он вслух с удивившей его самого неожиданной веселой злостью.
12. В ТЕПЛУШКЕ
В Тихорецкой Игорь долго бродил по бесконечным путям, пока не наткнулся на длинный темный эшелон с тяжело и гулко вздыхавшим паровозом. Наглухо закрытые товарные вагоны. Когда он отправляется? И куда?! Двери одной теплушки были раскрыты.
Игорь подошел, заглянул внутрь вагона. Там спали люди.
Засунув руки поглубже в рукава полушубков, надвинув на лоб кубанки и мохнатые папахи, по-братски прижавшись друг к другу, на соломе вповалку лежали казаки.
Могучий солдатский храп заглушал тихий разговор, который вели в углу теплушки невидимые собеседники.
Игорь постоял, спросил робко:
- Этот поезд на юг пойдет?
Кто-то отозвался нетрезвым тенорком:
- На юг! А чего?
- Скоро?
- А хто его знает? Свисток дадут - поедем!
- Можно с вами? Мне тут недалеко.
- А ты что за птица?
- Я не птица. Я доброволец.
- Какого полка?
- Первого марковского.
Наступило молчание. В глубине вагона заворочались, задвигались. В дверях теплушки возникла темная человеческая фигура.
Здоровенный казачина-урядник в полушубке и башлыке, с шашкой, висевшей на ремне, посмотрел на Игоря с высоты своего теплушечьего величия, сытно отрыгивая, спросил:
- Документ, е?
- Есть. Предъявить?
- Бисову батьке предъяви кое-чего.
- Зачем же вы меня тогда спрашиваете про документы?
- Для хвормы!
Урядник аппетитно зевнул.
- Полезай!
Он подал Игорю руку и одним рывком втащил его в теплушку.
Осторожно ступая, Игорь пробрался в угол, нашел свободное место и опустился на солому. В тот же миг раздался глухой свисток паровоза, эшелон дернулся, лязгнул железными суставами и покатился. Кто-то застонал и выругался во сне. Кто-то уже знакомым нетрезвым тенорком сказал:
- Игнат, не зачиняй дверей! Нехай ветерком провиет, а то вить тут такого одиколону напустили, дьяволы, не про дыхнуть!
Когда глаза привыкли к темноте, Игорь разглядел тех, кто не спал. Скуластый в кубанке, сдвинутой на затылок, что сидит на корточках у стены, - это, видимо, обладатель пьяного тенорка. Рядом с ним полулежит казак в бурке с широченными прямыми плечами, в мохнатой папахе. Вот он чиркнул спичкой, стал раскуривать короткую трубочку. Игорь увидел хищный орлиный нос, черную бородку, глаза навыкате с большими яркими белками. Горец! Какое, однако, свирепое лицо. Попадись такому под руку в атаке - разрубит до крестца, не моргнув.
Урядник, пустивший Игоря в теплушку (он сидел тут же у стены, рядом с подвыпившим казаком), сказал, обращаясь к горцу:
- Ну, и як же оно у вас дальше получилось?
Горец раскурил трубку, аккуратно замял пальцами спичку.
- Дальше, - сказал он с сильным акцентом, - братанья была. Крым-генерал к сибе в вагон уходил, сердился, офицеры тоже сердился, а солдат братался! Весь наш третий конный корпус братался!
- Як же вы братались?
- Чай с ними пили, водку, речи говорили.
- Яки речи?
- Рабочий и солдат - братья! - выкрикнул горец запальчиво, как на митинге.