- Забудь, что я тебе сказала. - Она отодвинула тарелку. - Выкинь это из головы. Ты идешь на войну. Бог весть, сколько она еще продлится. - Ута смотрела словно сквозь него, в пространство. - Вашему брату трудно примириться с жестокой правдой, что все жертвы напрасны. - Ее взгляд смущал и приказывал. - Да и вообще забудь эту нашу поездку. - С минуту она колебалась. - Возможно, я скоро выйду замуж. Прошу тебя, забудь все, что между нами было.
Быть брошенным, отвергнутым так бесцеремонно - все его существо восставало против этого.
- Мне на войну идти… Ты лишаешь меня и последнего… А раз так…
Ута одной лишь ей присущим движением провела левой рукой по шее, она ждала продолжения оборванной фразы.
- А раз так - пусти меня этой ночью к себе, - потребовал он.
Она поднялась так порывисто, что зазвенела посуда.
Хольт слышал, как наверху хлопнула дверь. Он остался сидеть, растерянный, чувствуя, как к нему подбирается озноб. Потом встал, закрыл окна и погасил свет.
В доме воцарилась мертвая тишина. Оцепенело стоял он у себя в комнате. Ему было трудно решиться. Наконец он вышел в коридор. Долгие секунды стоял против ее двери. Надавил ручку. Дверь подалась.
В открытые окна струился слабый свет. Она обняла его за шею и привлекла к себе, в темноту. Но он различал перед собой ее лицо с широко раскрытыми глазами. По движению ее губ он видел, что причиняет ей боль. Боль и наслаждение.
Он пробыл у нее до рассвета. Занявшийся день был для него только светлым пятном на фоне двух ночей. Впервые он сознательно вбирал в себя зрелище живой красоты, и Ута ничего от него не таила.
Но и другая картина вторгалась в его сознание - так повелительно, что он долгие секунды лежал сраженный, не в силах отогнать: фосфор, ужасные раны, обуглившиеся тела. Он прятал голову у нее на плече. Потом он слышал, как она говорила:
- Я противилась, сколько могла. Но будь что будет! Ничего не поделаешь - война! Кто знает, что нас ждет!
В первых рядах актового зала сидели сплошь семиклассники в форме гитлерюгенда. Хольт занял место в третьем ряду, позади Вольцова, под одним из стрельчатых окон. Он опоздал. Директор уже произносил свою речь. Хольт его не слушал. Увидимся на вокзале! Он вспомнил, как соскочил с дрожек и пустился бегом. Увидимся! Еще целый час продолжался этот сон. Он снова видел, как запряженный в дрожки конь мчит их по полям. С закрытыми глазами прислушивался он к тому, что было: раз уж я ее добился, то ни за что не отступлю!
Зал аплодировал. Но тут по паркету загремели подбитые гвоздями сапоги. На кафедру поднялся баннфюрер Кнопф.
- Камрады!..
Земцкий, мирно клевавший носом, проснулся и стал дико озираться. У Кнопфа был деревянный командирский голос.
- В тяжелую минуту взывает фюрер к своей молодежи, требуя от нее жертв… На Востоке смертельно раненный противник предпринимает нечеловеческие усилия, чтобы ослабить петлю, железной удавкой впившуюся ему в горло.
Феттер громко высморкался, но осекся под грозным взглядом Вольцова:
- Перестань! Это тебе не игрушки! Дисциплина!
- …Как недавно сказал фюрер в своей замечательной речи по поводу воздушной войны, "мы заняты подготовкой таких технических и организационных преобразований, которые не только сломят воздушный террор, но и воздадут за него сторицей!" А пока - время не терпит! Вам, камрады, выпало счастье защищать немецкое воздушное пространство. - Стуча сапогами, баннфюрер спустился с кафедры и каждому в отдельности пожал руку.
У выхода толпились учителя. Доктор Цикель, как всегда, плевался:
- Кхе-кхе… кхе! Как поглядишь, ведь это же мальчишки… кхе… кхе… совсем еще дети, слышь, и таких-то гонят на войну! Бог знает что!
На улице родные и близкие спешили на вокзал.
- Ноги моей больше не будет ни в одной школе! - поклялся Вольцов.
По площади прокатился знакомый заливистый свисток.
- Внимание! В ряды стройсь! Шагом марш! - Хольт узнал голос Барта. А на вокзале ждет Ута…
Хольт маршировал в колонне, распевая: "Пусть рушится все кругом, нас не сломят буря и гром!" До вокзала было недалеко. К перрону подошел поезд. Наконец-то Хольт получил возможность отойти от других. Недалеко в стороне от толпы стояла она у живой изгороди, отделяющей вокзал от площади.
Он сказал ей:
- Раньше я не мог дождаться минуты, когда меня пошлют. А теперь я бы век с тобой не расставался.
- Тебе бы скоро наскучило все одно и то же. - Но она сказала это, избегая его взгляда.
Паровоз дал свисток, и поезд тронулся. Хольт с трудом от нее оторвался. В его руке остался маленький сверточек. Он перескочил через изгородь и по шпалам бросился догонять уходящий состав. Гомулка втащил его в вагон.
Кто-то кричал в проходе: "Экстренное сообщение! Дуче освобожден отрядом парашютистов". Хольт слышал эти слова, не отдавая себе отчета в их значении.
Поезд черепахой тащился в горы. Хольт остался в проходе. Рядом с ним сумрачно и неподвижно стоял Гомулка.
Хольт развернул сверток, раскрыл коробочку. На черном бархате лежала цепочка с золотым крестиком чеканной работы. Он с трудом разобрал надпись, выгравированную крошечными старинными письменами: "Любовь - наш бог, мир держится любовью. Как счастлив был бы человек, когда бы пребывал в любви весь век свой!" И дата: 1692.
Это было все, что от нее осталось. И воспоминания…
За окном тянулись горы. Внизу искрилась лента реки. Поезд набирая скорость спускался в долину. Хольт вошел в купе и забился в угол. Засыпая, он слышал, как Феттер говорил соседу:
- Теперь мы свободны, как фли-бу-стьеры!
Часть первая
1
Город показался им угрюмым, неприветливым. Вместо горной гряды только цепи холмов тянулись на горизонте. Хмурые, подавленные, смущенные, собрались недавние школьники перед вокзалом - унылым кирпичным зданием, над плоской крышей которого пылало полуденное солнце.
В приказе значилось: "107-я батарея 3-го тяжелого зенитного артиллерийского полка ПВО, Большая арена". Это звучало таинственно. Вольцов осведомился у прохожего. Большая арена? Это далеко за городом, стадион.
- Вот те на! - разочарованно сказал Хольт Гомулке. - А я думал бог весь что. Обыкновенное футбольное поле.
И никому до нас дела нет, думал он. После прощания с Утой он особенно остро ощущал свою неприкаянность.
- Что же они никого не прислали? - возмутился Вольцов. - Ведь им известно о нашем приезде!
Вокруг него собрались Хольт, Гомулка, Феттер и Земцкий, а также Рутшер, Вебер, Бранцнер, Кирш, Глазер, Гутше, Каттнер, Мэбиус, Шахнер и Тиле. Остальные - Шенке, Шенфельдт, Шульц, Гэце, Груберт, Хампель, Кибак, Клейн, Кульман, Эберт, Кунерт и Шлем, составлявшие свиту Надлера, заявили, как по уговору, что разумнее всего идти походным строем. Надлер в форме гитлерюгенда, украшенной зеленым шнуром фюрера, приказал строиться, и маленькая колонна исчезла за углом.
- Пусть их топают, подхалимы несчастные! - сказал Вольцов с пренебрежительным жестом. Он подумал и решительно направился к телефонной будке.
Хольт потягивал пиво и, погруженный в себя, не слышал разговоров. Он все еще был под впечатлением прощанья. Кто знает, что ждет нас впереди… Вот и раскол намечается. До сих пор только железный кулак Вольцова поддерживал единство в классе. Вся эта сидящая за столиками мелюзга еще не разуверилась в могуществе Вольцова, но каждый из них переметнется на сторону сильнейшего, как только это окажется выгодным. На Гомулку можно положиться, думал Хольт, он не отступится от меня и Вольцова. Феттер тоже, он ходит за Вольцовом, как верный пес. А Земцкий - кто его знает! Вольцов подсел к Хольту.
- Все в порядке, - сказал он, - через полчаса за нами приедет грузовик. - Он рассказал, что у провода оказалась какая-то девица. Он напустил на себя важность, заявил, что "сопровождает транспорт" и т. п. - Она называла меня не иначе, как "господин лейтенант!"
Лейтенант? Ну, авось обойдется.
- Представляю, как те будут нам завидовать, - позлорадствовал Феттер.
Гомулка задумчиво играл подставкой для кружки.
- Нам надо быть осторожнее, - сказал он, - а то наломаем дров. Дома мы еще могли бы сказать отвяжитесь, через месяц нас все равно ушлют… А здесь…
Вольцов стукнул кружкой об стол.
- Уж я-то буду образцовым солдатом. Можешь не сомневаться!
Солнце отбрасывало длинные тени на привокзальную "лошадь. Из-за угла с грохотом вывернулся окрашенный в серый цвет грузовик. Из кабины водителя выпрыгнул солдат с красными петличками зенитных войск и ефрейторской нашивкой на рукаве.
- Мне велено доставить лейтенанта Вольцова и двадцать семь человек.
Вольцов сделал удивленное лицо:
- Телефонистка, должно быть, ослышалась!
Ефрейтор недоверчиво покосился на него.
- На посадку - марш! - скомандовал он.
Все побросали вещи в кузов грузовика. Вольцов и Хольт сели вперед, к водителю.
Они ехали извилистыми узкими улочками по тряской мостовой, пока грузовик не выбрался на широкое шоссе, окаймленное садовыми участками и огородами. Ефрейтор хмуро и молчаливо сидел за рулем. Вольцов достал из кармана пригоршню сигар. Ефрейтор с равнодушным видом сунул их в боковой карман. Однако он стал разговорчивее.
- Ну, как у вас дела? - спросил Вольцов.
- Живем тихо, - ответил ефрейтор; ему было не больше девятнадцати. - Тоска зелечная.
Грузовик поднялся на возвышенность. Отсюда было видно далеко кругом. Надлер и его отряд понуро шагали по шоссе.
- Езжай дальше! - приказал Вольцов, и ефрейтор дал полный газ. Позади раздались крики разочарования. - Прокатиться захотели! - сказал Вольцов. Ефрейтор промолчал.
Далеко впреди, на холме среди лугов и пашен, показался овал стадиона и высокое многоэтажное сооружение - трибуны для зрителей.
На плоской крыше маленькие серые фигурки сновали вокруг большого, накрытого брезентом прибора.
- Похоже на дальномер, верно? - сказал Хольт.
- Дальномер? Ерунда! - фыркнул Вольцов. - Звукоулавливатель, хочешь ты сказать, - это первое, а второе - эти штуки давно уже не котируются. Это радиолокатор.
- У нас называется локатор или радар, - пояснил ефрейтор.
Грузовик свернул с шоссе на широкую подъездную дорогу, усыпанную шлаком. Они приближались к стадиону.
Здесь, на холме, еще ослепительно сияло солнце. Хольт зажмурился. Так же щедро заливали его лучи землю, когда они с Утой гуляли по лесу… Каких-нибудь двадцать четыре часа назад!
- Приехали! - сказал ефрейтор.
Хояьт увидел несколько бараков. По ту сторону стадиона в открытом поле, вокруг высокой земляной насыпи, шесть серых овалов образовали правильный круг. Ефрейтор остановятся у одного из бараков. "Слезай!" Они посмотрели вслед грохочущему грузовику. Никому решительно до них дела нет.
- Все уладится! - сказал Вольцов. Он первым вошел в барак. Из узкого коридора две расположенные по обе стороны двери вели в спальни с койками в два этажа и шкафчиками - эти запущенные, грязные комнаты производили впечатление покинутых, нежилых.
- На худой конец потом переедем. Но стоять без дела тоже не годится. Это подрывает боевой дух. - Вольцов захватил помещение окнами на юг.
Хольт приглядел себе верхнюю койку у окна, подальше от двери, укрытую двумя шкафчиками от непрошеных глаз. Вольцов устроился рядом, а Гомулка удовольствовался нижней койкой. Вся эта грязь вокруг и мусор, лежавший по углам кучами, действовали на Хольта угнетающе. Но Вольцов взял дело в свои руки:
- Прежде всего мы покончим с этим свинством! Посмотрим, нельзя ли здесь раздобыть метлу!
Никто не проронил ни звука, и Вольцов не заметил в дверях коренастую фигуру человека лет тридцати пяти. Он стоял на пороге, расставив ноги, со сдвинутой на затылок фуражкой, в синем мундире, расшитом серебром. Остальные смотрели на него во все глаза. Хольт пытался предупредить Вольцова знаком, но безуспешно - из-за шкафчиков донеслось все то же недовольное рычание:
- Какой-то свинарник! Здесь, должно быть, жили готтентоты! - Только тут Вольцов заметил, что кто-то шагнул в комнату.
- Неплохо сказано! - произнес незнакомец. - Готтентоты - неплохо сказано. - Он вошел в проход между шкафчиками, и взгляд его, обойдя всех, остановился на Кирше. - Фамилия?
Кирш чуть не подавился хлебом, который тайком дожевывал. Силясь разгадать значение звездочки на серебряных погонах незнакомца, он отрапортовал:
- Кирш, господин фельдфебель!
- Сожалею. У нас фельдфебеля зовут вахмистром. Итак, еще раз: фамилия?
- Кирш, господин вахмистр!
- Крайне сожалею! Кто же вы - водолаз, врач-гинеколог или тюремный служитель?
Вольцов отважился на ухмылку прямо в лицо начальнику. Тот слегка поднял брови. Кирш отрапортовал в третий раз:
- Курсант Кирш, господин вахмистр!
- Вот это хорошо! - просиял начальник. Хольт смотрел на него не отрываясь. - Хвалю! Я вас запомню! Но единицы вы не получите, вы только на третий раз ответили как нужно. Удовлетворимся двойкой! - Он достал из-за борта мундира записную книжку и занес в нее отметку. После чего повернулся к Вольцову.
- Фамилия?
- Курсант Вольцов, господин вахмистр!
- Занятие отца, Вольцов?
- Полковник, господин вахмистр! Он пал…
- Ай-ай-ай, - замотал головой вахмистр. - Об этом вас никто не спрашивает, я этого не слышал! Скажите же скорее, чем занимается хотя бы ваш дядя, может, это больше подойдет.
- Генерал-майор, господин вахмистр!
- Час от часу не легче!
Хольт едва успел спросить себя, что же тут ужасного, как вахмистр с огорчением сказал:
- Вот видите, придется вам поставить плохо, а знаете, почему?
- Никак нет, господин вахмистр!
- Ваши товарищи, - он указал на стоявших вокруг юношей, - еще подумают, что я с вами церемонюсь, потому что дядя у вас генерал. - И он что-то снова записал себе в книжку. - Мне вас жаль, Вольцов! Вам у меня придется несладко. - Сказав это, он сунул книжку за борт мундира и обвел взглядом остальных юношей. - Моя фамилия Готтескнехт. Вахмистр Готтескнехт. Начальник учебной части… - Он сказал это с самым серьезным видом. - Те, кто меня знает, - продолжал он, - говорят, что я и в самом деле слуга господень , но тот, кто вздумает здесь важничать и задаваться, пожалуй, скажет, что я чертов слуга.
Он прошелся по комнате.
- Я никогда не ругаюсь, но зато так и сыплю отметками - от единицы до шестерки, как в школе. У кого наберется пять единиц кряду, тот получает увольнительную вне очереди. Впрочем, это случается редко.
Он остановился против Холлта, смерил его глазами и спросил:
- Фамилия?
- Курсант Хольт, господин вахмистр!
Готтескнехт достал книжку и записал.
- Занятие отца?
- Инспектор продовольственных товаров, господин вахмистр! - осторожно ответил Хольт.
- Вот это здорово! Пошлите ему здешнего сыра, так называемого гарцского, говорят, в него кладут гипс и… еще какую-то дрянь, чтобы больше вонял.
Хольт так и прыснул, за ним Гомулка и Вольцов, остальные смущенно переглядывались. Вахмистр расцвел.
- Вас в самом деле насмешила моя шутка? Получайте за это отлично! - Он осведомился у Гомулки, как его фамилия, и записал. - У меня полагается смеяться. Но кто смеется невпопад, тому я ставлю плохо. Кто совсем не смеется, получает очень плохо - за трусость! Гомулка, занятие отца?
Гомулка нерешительно помедлил:
- Непременный член суда, господин вахмистр!
- Судья? - насторожился Готтескнехт.
- Никак нет, господин вахмистр, адвокат!
- Ну, это вам повезло! Сыновьям высокопоставленных лиц у меня не до смеху. - Он направился к двери. - Два человека за мной! Получите веники и одеяла. Приведете в порядок казарму, потом можно и пошабашить.
Рутшер и Бранцнер пошли за ним.
- Что ты о нем скажешь? - спросил Хольт Гомулку.
- Комедия, чистейший балаган, - сказал Вольцов. - Разве ты не видишь, что он представляется? А в душе он зверь!
К тому времени как Надлер со своими людьми ввалился в коридор, уборка помещения была полностью закончена. У Надлера было кислое, обиженное лицо, зеленый шнур фюрера исчез с его мундира. Вольцов указал ему помещение напротив.
- Вы поступили не по-товарищески, - накинулся на него Надлер. - Почему нас не взяли?
- Кто откалывается от главных сил, должен нести все последствия, - пояснил ему Вольцов. А белобрысый Каттнер захлопнул дверь перед самым его носом.
- Наши растяпы, - рассказывал потом Рутшер, - сразу же налетели на Готтескнехта. Он всем им поставил плохо за то, что они явились после нас. Наддеру влепил очень плохо, з-з-з-зачем он нацепил на себя шнур фюрера, курсанту это не положено.
Хольт знаком вызвал Гомулку на улицу. Осторожно огляделся. Солнце уже садилось, и его багровый, подернутый дымкой диск повис над холмами. Широкая, посыпанная шлаком дорога проходила перед самым бараком и мимо еще четырех-пяти бараков, за которыми возвышался стадион. Правее, к северу, находилась огневая позиция.
От дороги решетчатые настилы вели к орудийным окопам. Друзья остановились перед одним из серых валов. Земля была насыпана на высоту в два метра; аккуратно обшитый досками ход сообщения вел зигзагом через укрепление.
Хольт вошел первым. Стены орудийного окопа были укреплены подпорами, пол посыпан шлаком. Вход в блиндаж зиял чернотой. Пушка была укрыта брезентовым чехлом, виден был только узкий ствол и станина лафета.
У пушки стоял плечистый худой малый в скромной серо-голубой форме без петлиц и нашивок, почти ровесник Хольта. На правом ухе у него сидел большой наушник, плотно прижатый резиновым кольцом, на шее висел ларингофон, выключатель которого был укреплен на груди зажимом. Он делал что-то непонятное. Приподняв брезент, он включил какой-то провод, поднес к свободному уху второй наушник, послушал внимательно, отложил второй наушник и, включив ларингофон, сказал: "Антон… взрыватель… порядок". Затем перелез через станину, приподнял брезент в другом месте, и непонятная игра снова повторилась. "Антон… азимут… порядок". Закончив эти манипуляции, он сорвал с себя синюю лыжную шапку, снял наушники и ларингофон и отнес то и другое в блиндаж. А потом сказал, глядя на Хольта и Гомулку:
- Ну?
- Мы только сегодня прибыли. Моя фамилия Хольт.
- Старший курсант Бергер, - незнакомый юноша слегка поклонился.
- Давно здесь? - спросил Хольт.
- Полгода.
Хольт вытащил из кармана сигареты. Они закурили.
- Что это ты сейчас делал? - поинтересовался Гомулка.
- Да все то же: проверка телефонной линии. Вечно одно и то же дерьмо. Три раза в день - утром, днем и вечером.
- Ну а вообще? Вообще у вас как?
- У нас здесь тишь да гладь, - сказал Бергер. - Живем день за день. Утром школьные занятия, после обеда служба.
- Ну а стрельба? Случается вам вести огонь?
- Какое там! Разве изредка залетит шальной разведчик. Стреляли мы, только пока обучались. По воздушному мешку.
- Да, невеселая перспективочка, - сказал Хольт. Бергер скорчил гримасу.
- Вы еще хлебнете горя - сами не рады будете. Вас здесь не оставят.
Хольт и Гомулка переглянулись.
- Объясни толком, куда это нас пошлют?