- Привязать к дереву и отхлестать плетью! - загремел Кутшера. - Неслыханное дело - новички расправляются со старшими! - Симпатии его были явно на стороне гамбуржцев.
Но тут, откуда ни возьмись, появился Готтескнехт, он стал рядом с капитаном, и тот неохотно повернулся к нему. Если еще и он нанесет нам удар в спину, значит, Гильберт прав и Готтескнехт подлец и зверь. Но вахмистр сказал, как обычно, не повышая голоса:
- Простите, господин капитан, я наблюдал за ними с командирского пункта. На этот раз новички меньше виноваты. Гюнше ударил первым.
- Та-ак… - недовольно протянул Кутшера; казалось, он собирается оборвать вахмистра. Но, передумав, он заявил: - В таком случае мое дело сторона. Слыхали, Гюнше? - И, обращаясь к близнецам: - Пингели, сукины дети! Если вы такие болваны, значит, так вам и надо, чтобы вас колотила всякая мелюзга! - И, величественно повернувшись, мастодонт зашагал дальше в сопровождении своей собаки.
- А теперь умерьте свой пыл, господа! - сказал Готтескнехт, - а не то я займусь вами: накажу всех скопом!
Когда и Готтескнехт удалился, Гюнше прошипел:
- Вы за это поплатитесь!
- Кончай звонить! - огрызнулся Вольцов. И вдруг закричал, весь перегнувшись вперед и стиснув кулаки, Хольт еще не видел его в такой ярости: - Вы меня еще узнаете! Я вам такое устрою - в больницу на карачках поползете!
- Хватит! - вмешался Хольт и утащил его прочь.
В казарме Хольт п Вольцов занялись уборкой своих шкафчиков.
- Если нас не оставят в покое, я и один с ними разделаюсь, - грозился Вольцов.
- А не много ли берешь на себя? - иронически заметил Цише. - Среди гамбуржцев есть ребята хоть куда!
- Ты что, того же захотел? - огрызнулся Вольцов, вызывающе оглядывая его с головы до ног.
- А ты, Цише, попросту сбежал! - укоризненно заметил Хольт. - Разве мы с тобой не в одном расчете служим, не под одной крышей живем?
- Я старший курсант. Не стану я из-за вас ссориться с товарищами!
- Старшим становится всякий, прослуживший полгода, - возразил ему Хольт.
Вольцов с треском захлопнул шкафчик.
- Мне житья не дает вахмистр, уж и не знаю почему, а теперь, возможно, за меня возьмется и капитан. Но я на это плюю! Пойду один против всей батареи! Пусть выходят твои старшие курсанты все на одного! Ты что? - накинулся он на Цише. - Думаешь, я испугаюсь, если кто-нибудь набьет мне морду! Да меня хоть до смерти исколоти, но уж потом так и знай: око за око, зуб за зуб, пока я в силах хоть пальцем шевельнуть!
- Прикажешь передать им?.. - спросил Цише.
- Если не возьмешь нашу сторону… - пригрозил Хольт.
- Ты еще хорохоришься, гад паршивый! Хочешь, чтобы из тебя фарш сделали? - отозвался откуда-то сзади Феттер.
- Воздержитесь, юноши! - сказал Готтескнехт, внезапно появляясь в открытых дверях. - Матушка старшего курсанта будет в отчаянии…
Он, конечно, давно уже подслушивал, подумал Хольт… Плохо жить так, на отшибе. Хоть устанавливай караульный пост!
Готтескнехт огляделся. Растерявшийся Цише с запозданием крикнул "Смирно!" и доложил. Готтескнехт принюхивался, подняв вверх нос.
- Никак, господа курили? Ай-ай, как не стыдно! Разве вы не знаете, что это запрещено? - Подойдя к открытому шкафчику, принадлежащему Цише, он вытащил двумя пальцами книгу и взглянул на корешок.
- Флекс, - прочел он, - "Путешественник между двумя мирами" Эге! Кто же из вас читает такие истинно немецкие книги?
- Я, господин вахмистр!
- Так, так! У меня тоже найдется для вас кое-что почитать, из библиотеки моей жены, она всегда умывается миндальными отрубями, познакомьтесь с проспектом, может, у вас очистится кожа. - Юноши рассмеялись, а Цише неудержимо покраснел. - Вольцов и Хольт, за мной! - позвал Готтескнехт. Он шел впереди обоих курсантов. - Та-ак, а теперь начнем… Ну-ка, по направлению к северу - бегом, марш!
Секунда недоуменного колебания - и Хольт с Вольцовом сбежали вниз с крутого косогора.
- Внимание! - скомандовал Готтескнехт. Оба вытянулись в струнку, лицом к Готтескнехту, который стоял, словно в землю врос, широко расставив ноги. - Ложись! - Они бросились ничком на вспаханную землю. - А теперь ползите вверх ко мне, да повеселей! - Они ползком взобрались на крутой косогор. - Встать! - приказал Готтескнехт.
Вахмистр заглянул им в глаза, видно было, что он нисколько не сердится.
- А Вольцов все еще зол как черт? Жаль! - И почти участливо: - Скажите, Вольцов, ведь я прав? Вы в самом деле злитесь?
- Так точно, господин вахмистр!
- Вот видите! Я угадал по вашим глазам. Это, знаете, целая наука, мне ее преподал один пастух: ему достаточно было взглянуть человеку в зрачки, чтобы определить беременность, колики в животе или паховую грыжу… Давайте же продолжим наши занятия, пока Вольцов немножечко не поостынет, в этом состоянии я не рискую с ним беседовать. А вы, Хольт, составьте ему компанию, чтобы он не чувствовал себя одиноким. Ведь вы рады составить ему компанию, не так ли? - спросил он, и в голосе его опять зазвучало неподдельное участие.
- Так точно, господин вахмистр!
- Чудесно! Видите, Вольцов, вот истинная дружба! А теперь бегите вниз с откоса до самого шоссе, это сто двадцать метров по совершенно точному измерению. Потом присядьте па корточки и вверх подымитесь вприпрыжку, ну, вы же знаете, как это делается: зайчиком, прыг-скок…
- Так точно, господин вахмистр!
- Роскошно! Но только присесть надо как следует, руки вытянуть перед собой и хорошенько согнуть ножки в коленях… Ведь на здоровье вы не жалуетесь?
- Никак нет, господин вахмистр!
- Вот и отлично! Боюсь, Вольцов, как бы вам не пришлось проделывать это весь остаток дня. Я вижу, вы все еще гневаетесь! А теперь рысью!
Они спустились с откоса беглым шагом.
- Гильберт, что-то ему от нас нужно! Брось дурить!
- Пошел он… - огрызнулся Вольцов.
Потом они запрыгали вверх по откосу. У Хольта отчаянно заболели ноги, мускулы напряглись, колени дрожали. Вольцоп оставил его далеко позади. Косогор становился все круче. Хольт задыхался. А все проклятое курение, подумал он. Его так и тянуло броситься на траву и перевести дух. С онемевшими икрами и мучительной болью в спине, отдуваясь, в полном изнеможении добрался он до вахмистра.
- Ну, понравилось? - спросил Готтескнехт. Сдвинув фуражку на затылок, он курил и, казалось, был в прекрасном настроении. - Не правда ли, Вольцов, какое скотское обращение!
- Это дает приятную усталость, - заметил Хольт. - Нам, я вижу, не хватает тренировки.
- Что ж, давайте тренироваться почаще, за мной дело не станет! - Готтескнехт обернулся к Вольцову: - Ну как, отлегло у вас? - Тот промолчал. Вахмистр довольно ухмылялся.
- Господин вахмистр, - сказал Вольцов, - осмелюсь доложить, мне ваши "прыг-скок" вконец обрыдли!
- Обрыдли, говорите? - переспросил Готтескнехт. - Слышали, Хольт? Вот за это хвалю, Волъцов, вы нашли прекрасное выражение, за это вам полагается "отлично", вы мне доставили большую радость! - Он вытащил записную книжку.
- Господин вахмистр, ваше "отлично" мне ни к чему. Я все еще лишен права на увольнение!
- Были лишены! - возразил Готтескнехт. - С сегодняшнего дня это отменяется, ведь вы доставили мне огромнейшую радость. Что вам сегодня впервые обрыдла военная муштра - это, я считаю, надо отпраздновать; приглашаю вас в субботу в нашу столовую, разопьем бутылочку пивца, и вас тоже, Поллукс, ведь вы такой верный друг нашему Кастору! Знаете что, Вольцов? Сегодня мы с вами заключим мир, вы у меня будете ходить в любимчиках. А знаете, почему я вам до сих пор спуску не давал?
- Догадываюсь, - совсем не по-военному буркнул Вольцов. - Из-за дяди Ганса!
- Офицерские сынки - моя давнишняя слабость, - пояснил Готтескнехт. - Был у меня один такой, папенька у него майор, ну и хлебнул я с ним лиха! Я еще унтер-офицером служил. Сынок только и знал, что клепать на меня папаше, старик вечно бегал начальству жаловаться, а я из-за него подзатыльники получал. С тех пор не лежит у меня душа к этой публике, сами понимаете! Что до Вольцова, я только и ждал, что он натравит на меня все главное командование Воздушных сил! Так нет же! И не подумал доносить! Не так он глуп, решил я, чтобы науськать на меня весь генералитет в письме, которое проходит через мои руки! И вот с неделю назад я на машине погнался за нашей судомойкой, которой вы поручили опустить письмо с наклеенной маркой. Ну, думаю, теперь я его застукал, и заранее торжествовал. Так нет же, дудки! "Мы здесь живем на большой!" - пишете вы в письме. Я, понятно, страшно огорчился. - Хольт и Вольцов рассмеялись. - Чего ради понадобилось вам посылать это письмо не полевой почтой?
- У меня вышел табак, - пояснил Вольцов, - а в канцелярии письма у вас валяются и по три дня!
- С вашими этого больше не будет, - заверил его Готтескнехт. - Я буду отправлять их с нарочным! Да и ваши тоже, Хольт! - Он усмехнулся. - Занятная, должно быть, девица, ваша Ута!
- Господин вахмистр! - Хольт почувствовал, как краска заливает ему лицо… - Прошу вас… Эта переписка действительно никого не касается!
- Кстати, у меня для вас письмишко, - продолжал Готтескнехт. Он полез в карман и протянул Хольту знакомый ему узкий плотный конверт. - Ну, сами скажите, плохо ли я с вами обращаюсь? Найдите мне другого начальника, который согласился бы исполнять обязанности вашего postilion d'amour .
Внезапно он перешел на серьезный тон.
- Шмидлинг просит за вас, Вольцов, чтобы вам разрешили заряжать орудие боевыми патронами, и шеф дал согласие при условии, что он при следующей же тревоге сам посмотрит, как вы справляетесь. Примите к сведению!
- Слушаюсь, господин вахмистр!
- А теперь к делу! - продолжал Готтескнехт с озабоченным видом. - С вами не оберешься хлопот, Вольцов! Вы восстановили против себя "старичков", и теперь вам несдобровать, они на вас живого места не оставят! Капитан это обожает! У него это называется самовоспитанием!
- Господин вахмистр, - возразил Вольцов надменно, - я не хочу хвалиться, но я никого из них не боюсь.
- А если придется иметь дело с целой дюжиной?
- И у меня есть друзья. Хольт знает джиу-джитсу, а Гомулка тоже не промах; если его расшевелить, он кого угодно взгреет за мое почтение.
- Это-то меня и беспокоит! - сказал вахмистр. - Не то чтобы я боялся, что вам накладут по филейной части, поверьте, это было бы для меня неописуемой радостью! Но партийные разногласия, побоища, словно в древнем Риме! Драки в трактирах, да еще, возможно, раненые и увечные!.. Вы еще кого-нибудь убьете, Вольцов! И это за счет нашей боевой готовности! До сих пор все у нас было тихо-мирно! А ведь здесь, случается, и бомбы падают. Батарея должна работать слаженно, без задоринки!
- Господин вахмистр, это не от нас исходит! - сказал Хольт.
- Да знаю я…
- Пусть они отвяжутся! - воскликнул Вольцов. - Мы стреляем не хуже их. Я против них ничего не имею, но пусть отвяжутся и относятся к нам как к равным.
- Я уже побывал на "Берте" и говорил с гамбуржцами, - сказал Готтескнехт. - Все они твердят одно: Вольцову поставим горчичник, а за компанию и Хольту. Я запретил им, но это не поможет. Начальство-то ведь не против!
- А раз так, пусть все идет своим ходом, господин вахмистр!
- Есть одна возможность, - задумчиво сказал Готтескнехт, глядя в упор на Вольцова. - Надо, чтобы гамбуржцам запретил сам шеф, тогда от всех наших неприятностей останется одно воспоминание. Шефа должен надоумить кто-то сверху - вы меня понимаете? Хотите, Вольцов, я оставлю вас в канцелярии одного, свяжитесь по телефону с вашим дядей!
- У генерала достаточно забот, господин вахмистр!
- Жаль! - Готтескнехт оправил на себе ремень. - Передайте же своим: на сегодня тактические ученья отменяются. Только чистка орудия - потом будете свободны. Пока!
Друзья сообщили об этом разговоре Гомулке и из осторожности вечером отправились на проверку телефонной линии втроем. Они выдрали несколько палок из старой деревянной решетки и припрятали их в бараке. Цише молча следил за этими приготовлениями.
- Если ты шпионишь для гамбуржцев, - сказал Хольт, - мы с тебя…
У Феттера мелькнула идея:
- Мы тебя каждый вечер будем окунать в пожарную бочку!
Цише молчал.
Хольт забежал в канцелярию взять свой личный знак и прихватил лежавшее там письмо для Вольцова. Наконец у него нашлось время прочитать письмо Уты.
- Вот так так! Дядю произвели в генерал-лейтенанты, - ликовал Вольцов. - Это я понимаю - офицерская карьера!
- Генерал? - удивился Цише. - То-то, я гляжу, ты так заносишься!
- Прошу без зависти! - снисходительно буркнул Вольцов. Хольт лежал на своей койке. Ута писала, что чувствует себя одинокой. Она только изредка навещает соседей. Визе - это единственный дом, куда она еще заходит. Ей очень интересно все, что он пишет о своей службе в зенитной артиллерии. Что за бездушный тон! - подумал Хольт. Почему она никогда не даст себе волю? И только в самом конце она добавила несколько сердечных слов: письмо от него всегда для нее большая радость, пусть он остается таким, как есть, ее жизнь томительно однообразна, он вносит в нее немного света… Хольт лежал неподвижно и грезил… Когда он проснулся, было уже девять вечера. Гомулка подметал пол. В десять - вечерняя поверка. Феттер и Вольцов играли в скат. Вольцов бросил ему через плечо:
- Эх, ты, соня! Твой сухой паек в шкафчике.
Существовало правило - шкафчики запирать, чтобы "не вводить товарищей в соблазн". Но здесь с этим предписанием не считались.
Хольт только собрался ответить Уте, как объявили тревогу.
В ночное время у орудия находилось всего шесть курсантов - Кирш, Бранцнер, Каттнер и Вебер на ночь направлялись к "Берте". Взамен им присылали пятерых дружинников подносить боеприпасы. Измотанные дневным трудом, валившиеся с ног люди отправились в блиндаж покурить.
Хольт в качестве второго номера сел за маховик поворотного механизма. Цише занял место командира орудия. Шмидлинг потянулся было за рукавицей заряжающего, но Вольцов предъявил на нее свои права. В ту же минуту раздался сигнал воздушной тревоги, и в окрестных городах завыли сирены… Цише принял первые сведения о воздушной обстановке: "Крупные силы авиации противника над Голландией, направление - район Кельн-Эссен…" Здесь, случается, падают бомбы, подумал Хольт словами Готтескнехта. Он плотнее запахнулся в свой грубый плащ.
- Самолеты противника повернули на восток, - передал Цише. На батарейном командирском пункте уже залаял сеттер, и забористая ругань капитана спугнула ночную тишину. А спустя несколько секунд снова зловещее мурлыканье моторов. - Стрелять по данным радиолокатора! - скомандовал Цише, но данные для установки взрывателя были за пределами досягаемости.
Целых полчаса по северному небосклону волна за волной проходили бомбардировщики. На горизонте прожекторы прокалывали небо снопами лучей. Где-то в отдалении громыхали тяжелые зенитки.
- Это Мюнстер, - пояснил Цише. - Там стоят батареи войсковой зенитной артиллерии, а также 128- и 150-миллиметровые железнодорожные установки.
Без четверти одиннадцать был объявлен отбой. В городах сирены возвестили окончание воздушной тревоги.
Хольт поверх бруствера глядел в ночь. Над командирским пунктом разлилось бледное сияние. Мимо орудия призрачной тенью промелькнул силуэт капитана. Прожекторы обшаривали небо, зажигая в облаках пожар.
- Самолеты противника бомбят район Ганновер-Брауншвейг, - доложил Цише.
- Пошел вон, ротозей! - ругался Вольцов. - Рутшер, будешь работать седьмым номером: проклятый дружинник спит на ходу!
Хольт взглянул на свои часы. Циферблат слабо отсвечивал в темноте. Скоро полночь. В постель бы! - мелькнула мысль, но тут Цише выкрикнул: "Антон понял! Тревога!" - Хольт лишний раз проверил исправность крохотной лампочки, освещающей его угломерный круг. Сирены снова завыли, возвещая воздушную тревогу.
- Основное направление - три! - скомандовал Цише.
- Вольцов, рукавица у вас? - спросил Шмидлинг.
- Самолеты противника, не выполнив своей задачи в Центральной Германии, повернули назад и подходят с востока к району Кельн-Эссен, - объявил Цише. Он прикрикнул на дружинников: - Веселей подносить снаряды! Потише там! Принимаю обстановку!
Цише напряженно слушал. Кругом стояла темная ночь, тишину нарушало только стрекотание мотора: работала станция питания радиолокатора. "Антон понял"… Скоростные самолеты идут к Дортмунду, за ними следуют бомбардировщики.
- Скоростные самолеты, - пустился в объяснения Шмидлинг, - это "лайтнинги" и "москито", мы еще зовем их "следопыты", они летят впереди и засекают цель "рождественскими елками".
В это мгновение небо на западе занялось багровым пожаром. Пламя взвилось до самых облаков. - На сталелитейном выпускают плавку! - выкрикнул Цише. Ничего себе, подумал Хольт, выпускают плавку, когда бомбардировщики на подходе!
Вольцов между тем выговаривал Рутшеру:
- Смотри у меня, если я не найду в раструбе снаряда! Цише, следи, чтобы подавали бесперебойно!
- Скоростные самолеты миновали Дортмунд! - объявил Цише. - Бомбардировщики идут на запасные цели!
- Дортмундские батареи, - объяснил им Шмидлинг, - не стреляют по "следопытам". Это Кутшера стреляет во что ни попадя… Глядите, - продолжал он, - они так и не отбомбились и летят со своим дерьмом прямехонько на нас.
Цише между тем объявил:
- Командир батареи жертвует две бутылки водки расчету, который будет стрелять бесперебойно!
- Вольцов! - заволновался Шмидлинг. - Дали бы лучше рукавицу мне.
В наушниках у Хольта что-то защелкало и затрещало.
- Самолет - три! - заорал Цише. - Стрелять по данным радиолокатора.
Чей-то голос в наушниках Хольта отчетливо и спокойно произнес: "Пятнадцать ноль-ноль, пятнадцать ноль-ноль, пятнадцать…"
Небольшой поворот маховичка - и Хольт доложил: "Угол горизонтальной наводки установлен". Он еще услышал выкрик Цише: "Антон к бою готов!", а затем: "Беглый…" и "Огонь!" Грянул выстрел, темную ночь прорезала яркая вспышка огня. Хольта сперва подбросило вверх, а потом с такой же силой швырнуло вниз на сиденье…
- Огонь! - Раздался выстрел, и в наушниках опять зазвучал ясный, отчетливый голос: "Угол наводки пятнадцать - десять!"
- Перемена курса! - выкрикнул Цише. Хольт повернул орудие на сто восемьдесят градусов.
- Угол наводки сорок семьдесят…
- По удаляющейся цели… Беглый… Огонь! - Снова загремел "Антон", а за ним прокатился рев остальных пяти орудий.
Наступила мертвая тишина. Грохот других батарей не шел в счет по сравнению с грохочущим адом их собственных залпов.
- Перерыв огня!
- Что за дичь - стрелять по "москитам"! Разве за ними угонишься? - ворчал Цише.
Вольцов выходил из себя.
- Да подноси же быстрей снаряды, или я тебе так наподдам, забудешь как садиться!
- Молчать! - крикнул Цише. - Вот оно!
Хольт оцепенел.