Хольт узнал гостиную. Через раздвижную дверь видны были соседние комнаты. Фрау Цише, покинув гостей - человек двадцать мужчин и женщин, - подошла к нему торжественная и недоступная, разыгрывая хозяйку салона, и протянула ему кончики пальцев. Владелец шинели, высокий, бледный, белокурый унтер-офицер, судя по нашивке на рукаве мундира, служил в гренадерском танковом полку "Великая Германия", и все здесь называли его "Великой Германией". Когда горничная подошла к нему с подносом, уставленным рюмками, и он взял себе ликеру, кто-то из гостей крикнул: "Нашей Великой Германии все мало", чем вызвал общий смех.
Хольт сидел, не двигаясь, скованный смущением. Фрау Цише любезно занимала его беседой, в которой чувствовалась даже какая-то нотка интимности.
- Все это мои старинные коллеги, актеры оперетты. Как, разве вы не знаете, что я танцовщица по профессии? Я несколько лет считалась здесь прима-балериной… Меня, право же, стоило посмотреть. Я даже выезжала за границу на гастроли. Если вам интересно, я как-нибудь покажу вам свои снимки. - Она засмеялась. - Вот было времечко!
Хольт слушал ее, польщенный этой интимной доверчивостью. Ее близость волновала его, кружила голову.
- Желаю вам хорошенько повеселиться, - сказала она, поднимаясь, - но поосторожнее с девушками. Все это простые хористки, я бы их и не пригласила, но мужчинам нужно с кем-то танцевать. - И Хольт остался один.
Он неотступно провожал ее взглядом. Она была одета шн домашнему, в коричневую шелковую пижаму - широкие и длинные штаны-юбка и блуза свободного покроя с развевающимися рукавами, открывавшими ее белые стройные руки до самых плеч. Волосы ее были собраны на затылке в изящный античный узел. Единственным украшением ей служили сверкающие камешки в ушах. В душе Хольта зашевелилась ревность ко всем этим окружающим ее мужчинам. Он завидовал каждой подаренной ею улыбке, каждому брошенному мимоходом слову.
- Дернем по стаканчику, камрад! - И бледный унтер-офицер протянул ему рюмку коньяку. Кругом танцевали под проигрыватель. - В отпуску? - спросил унтер-офицер, еле ворочая языком. - Или здесь служите? А я… в отпуску, прямехонько с фронта! И знаете, что я вам скажу… - Он опрокинул рюмку. - Эх, приятель, камрад… дело дрянь… - Он вытер рукавом лоб. - Мне через три дня снова шуровать на Восточной… Прозит! - Он опять наполнил рюмки. - Верно говорю, камрад, дело дрянь… Да и что вы хотите? Весь мир до того оевреился, что нам обязательно накладут!
Но тут перед ними выросла фрау Цише и сказала повелительно и даже с оттенком раздражения:
- Разве я тебе не запретила говорить о войне? Поди-ка лучше потанцуй!
Унтер-офицер покорно встал и нетвердым шагом поплелся на другой конец гостиной.
Фрау Цише подсела к Хольту и сказала с наигранной обидой:
- Вам, молодой человек, решительно не хватает воспитания! Что же вы не пригласите хозяйку дома танцевать?
- Я не умею танцевать, - признался Хольт.
- Поставьте фокстрот! - крикнула фрау Цише девушке, сидевшей у проигрывателя, и, взяв Хольта за руку, показала ему несложный шаг. Хольт оказался понятливым учеником. - У вас получается бесподобно! - уверяла она его. С трепетным сердцем держал он ее в объятиях, осторожно и бережно, словно хрупкую вазу. Его правая ладонь ощущала сквозь тонкий шелк упругость ее спины. Пластинка кончилась. Но Хольт горячо взмолился: - Пожалуйста, еще раз!.. - Мерные движения танца погружали его в какое-то сладостное опьянение, он испытывал беспричинный восторг, все его чувства были напряжены. Он легко, а потом чуть крепче прижал ее к себе и сам испугался своей смелости.
Но когда и этот танец кончился - увы, слишком скоро, - она показалась ему еще более недоступной, чем когда-либо. Ревниво следил он, как она танцует с другими.
Подносы с бутербродами передавали из рук в руки. Сардинки в масле! Но он отказался от еды, хоть и был голоден. Наконец он подсел к хористкам, попросил себе коньяку - рюмку, другую, - но болтовня этих девушек и их размалеванные лица вызывали в нем отвращение.
Он собрался с духом и снова пригласил фрау Цише. Коньяк придал ему смелости, и он бесцеремонно толкнул актера, грозившего его опередить. Она засмеялась.
- Как видишь, Фриц, наши храбрые воины требуют, чтобы их обслуживали вне очереди!
Он смотрел на нее сверху вниз. Выпитое вино кружило голову. Были бы мы с ней вдвоем - я поцеловал бы ее. Вдруг послышался грохот, звон разбитых стаканов, истерический визг хористок. Унтер-офицер во весь свой рост растянулся на паркете. Двое актеров подняли его, фрау Цише и не глянула в ту сторону.
- Отведите его в ванную!.. Он пьян, - пояснила она Хольту. - Он так боится возвращения на фронт, что пьет без просыпу! - Она посмотрела на часы. - Через десять минут я выгоню всю эту братию!
По радиосети послышались позывные. Голос диктора объявил: "Крупные силы авиации противника приближаются к территории рейха…" "Приготовиться к ведению огня!" - подумал Хольт. Бежать! Если попадется такси, успею еще доехать! Он увидел испуг в глазах фрау Цише. Нет, останусь! Так уж у них повелось, хоть это никому и не вменялось в обязанность, чтобы отпускники при сигнале воздушной тревоги возвращались в часть. Останусь, решил Хольт.
Гости с шумом спускались по лестнице, упившегося унтер-офицера погрузили в машину. Фрау Цише покрикивала на девушку, отбывавшую у нее в доме годичную повинность.
- Нашли время возиться с посудой! Отнесите чемоданы в убежище, да поскорее. - Надев шубку, она в изнеможении упала в кресло. Сирены провыли первое предупреждение. Хольт открыл в темных комнатах все окна. В накуренной гостиной повеяло свежестью. Слышно было, как жильцы по всему дому спешат вниз, в убежище.
Фрау Цише трепетала, словно робкий, беспомощный ребенок.
- Это же никаких нервов не хватит. Вечные тревоги! С ума можно сойти!
- Что же заставляет вас сидеть в Эссене? - спросил Хольт.
- Муж считает, что мне нельзя уезжать: это может кое-кому не понравиться.
- Что за чепуха! Кому может понравиться, чтобы вы сидели здесь, пока вас самих не накроет! - Белобрысый толстяк по-прежнему вызывал в нем острую неостывающую ненависть.
Снова то усиливающийся, то замирающий вой сирен.
- Скорее в убежище!
- Не торопитесь, - сказал он и с видом превосходства направился к радиоприемнику. - Они только подошли к стопятидесятикилометровой зоне. Скажите, ваш приемник берет волну зенитного передатчика?
- Да, но это же китайская грамота!
- Ничего, я в ней разбираюсь.
Она опустилась рядом с ним на колени, шкала радиоприемника освещала ее лицо. Земцкий научил Хольта ориентироваться по большой карте с топографическими квадратами. "Скоростная эскадрилья от Марты - Генриха 64 движется по направлению Северный полюс - Ида 17".
- Это "следопыты"!.. Они в районе Динслакена… Если не изменят направление, должны пролететь южнее.
Позывные прекратились, голос диктора объявил: "Скоростная эскадрилья от …"
- Летят мимо, - сказал Хольт.
- А как скажут, если они летят на нас?
- Это я расскажу вам при случае. - Он прислушался к голосу диктора. - Бомбардировщики идут следом, мы остаемся в стороне!
- Мой пасынок мог бы мне давно это объяснить! - пожаловалась она. Где-то заговорили тяжелые зенитки, их грохот врывался в открытые окна; казалось, стреляют рядом.
Хольт прислушался.
- Бьют по "следопытам", - сказал он.
- Как только вы можете быть так спокойны? Отведите меня в убежище, я боюсь. - Она повисла у него на руке, и он спустился с лей по лестнице.
В подъезде маячила хмурая фигура коменданта бомбоубежища. Он с любопытством уставился на Хольта. "Долго же вы собирались! Вам давно пора быть внизу". Подвал был глубокий, стены укреплены балками. В проходах кучками толпились люди. Фрау Цише открыла дверцу где-то в глубине. "Я не хочу быть на народе". Стены опрятного чуланчика тоже были укреплены балками. Черта с два они помогут, думал Хольт с досадой. Он предпочел бы оказаться в орудийном окопе, под открытым небом.
Они уселись. Она все еще цеплялась за него, ее бил озноб, и она тесно к нему прижималась. В проходе горела слабая лампочка. Грохот зениток звучал здесь приглушенно.
Они сидели рядом и молчали. Наконец она сказала:
- Все эти люди действуют мне на нервы. А с вами я спокойна.
- Да и я, пожалуй, в такой дыре натерпелся бы страху. И все же я ужасно рад, что могу побыть с вами. - Он скорее почувствовал, чем увидел, что она бегло на него взглянула, а потом опять уставилась в пространство.
Из соседнего прохода доносились голоса и детский плач. Хольт ни на "что не обращал внимания. Он видел рядом эту женщину-девушку, кутающуюся в мех, из которого выглядывало только ее тонкое и теперь такое бледное лицо. Тяжелый узел ее волос распустился, их пышные с матовым блеском пряди ниспадали на шею, смешиваясь с пушистым мехом. Она откинула голову и прислонилась к стене.
- Почему вы тогда убежали? - спросила она беззвучно.
- Я и сегодня еле усидел.
- Но почему же!
- Мне… мне тяжело, когда вы танцуете с другими, я этого не могу вынести! - Она улыбнулась. - Это от меня не зависит, - продолжал он, - я знаю, что это глупо. - Она не отвечала.
Комендант пролаял в проходе: "Отбой!"
Хольт посмотрел на свои часы. Был двенадцатый час.
- Мне пора! - Как и в тот раз, он стоял перед ней, низко склонив голову, и, не выпуская ее руки, спрашивал: - Можно мне снова прийти?
Она ответила медленно, словно цедя слова:
- В сущности вы достаточно взрослый, чтобы самому судить, что вам можно, а чего нельзя. - Никогда он еще не видел такого непроницаемого лица.
Это странное знакомство не выходило у него из головы. Во время долгих часов у орудия или классных уроков он только и думал, что об этой темноглазой женщине. Сперва его останавливала мысль об Уте. Но старая привязанность вскоре капитулировала перед новым, более жарким чувством, хотя он немало мучился и упрекал себя.
За день до очередного свободного дня он позвонил фрау Цише и осведомился, можно ли ее навестить.
- Разумеется, если у вас нет в виду чего-нибудь более интересного.
Она сама ему открыла, она была одна в квартире. И опять она предстала перед Хольтом какой-то новой, еще не знакомой ему гранью. На этот раз она говорила с ним до странности деловито. Она опустилась на тахту в гостиной. Он придвинул себе кресло. Оба курили.
- Почему вы сказали: если у вас нет в виду чего-нибудь более интересного? - спросил он. - Мне больше всего хочется увидеть вас.
- В самом деле? - протянула она и удобнее расположилась на тахте. - А может быть - писать письма некоей фрейлейн Барним?
Он так смешался, что от растерянности ляпнул бестактность:
- Вы, кажется, шпионите за мной?
- Немножко, - ответила она и решительным движением бросила в пепельницу сигарету. - Во всяком случае, мне удалось вытянуть из моего пасынка нечто существенно важное.
- И это…
- Что вы не из тех, кто хвастает своими победами, - сказала она, глядя на него твердо и даже с вызовом, - словом, что вы умеете держать язык за зубами.
Он сидел, словно пораженный столбняком, пока взгляд его не упал на большую фотографию в безвкусной рамке. И тут возбуждение, лихорадочно гнавшее кровь по его жилам, на секунду вылилось в слепую ярость. Он швырнул портрет на пол с такой силой, что стекло разлетелось вдребезги. Она испуганно вскрикнула, и он кинулся к ней. Она потянула его к себе, вниз. Он принял ее похоть за страсть.
Он пробыл у нее до позднего вечера. Они лежали в спальне на широком супружеском ложе. Он, не отрываясь, глядел на ее расслабленное лицо, словно стараясь разгадать, что кроется за этим холодным лбом.
- Любишь меня? - спросил он наивно.
Она изумленно открыла глаза. Ее взгляд заставил его забыть, как неуместен этот вопрос. Но она уже снова закрыла глаза и выдохнула чуть слышное "да". А потом улыбнулась с закрытыми глазами.
Она лжет!
- Неправда, ты меня не любишь!
Она повернула к нему голову.
- Любовь… - сказала она презрительно. - Что такое любовь? Ведь я же не девочка-подросток. Я отдалась тебе - чего еще ты хочешь?
- А… сердце? - беспомощно пролепетал он. Она притянула его голову к своей груди.
- Молчи!
Перед его уходом она сказала:
- Ты бы лучше попросил себе отпуск на ночь, как все.
7
- Смотри, чтобы мой пасынок ничего не пронюхал, - предупреждала фрау Цише. И так как Хольт порой только на заре возвращался к себе на позицию, пришлось выдумать "подругу" - служаночку в Гельзенкирхене.
- Беда, если Цише что-нибудь заподозрит, - напоминала она, - это будет кастастрофа… Он ненавидит меня, берегись!
Одно время Хольт пытался ближе сойтись с Цише. Как-то он спросил его:
- Чем занимается твой отец?
- Он уполномоченный рейха по укреплению германского начала в генерал-губернаторстве, - ответствовал тот.
Хольт понятия не имел, что это значит.
- Что же он, собственно, делает?
Цише снизошел до объяснений.
- Ты, конечно, знаешь, что поляки - неполноценная нация. Однако и тут имеются градации, существуют ведь белокурые славяне, у которых исстари сохранился значительный процент германской крови. Мой отец отбирает таких детей по концлагерям, да и вообще по всей стране. Их отдают в немецкие семьи или отсылают в Германию для воспитания в немецком духе. Впоследствии их приобщат к нордической расе; таким образом при дальнейшем регулировании воспроизводства можно будет добиться значительного улучшения расы.
- А как же их родители? - спросил Хольт. Цише пожал плечами.
На этом и кончились попытки к сближению. А вскоре случайно сделанное Хольтом открытие и вовсе привело к ссоре и даже к взаимной вражде между несостоявшимися приятелями. У Цише имелся на батарее дружок, маленький белокурый блондин с шелковистыми волосами и мечтательным взглядом, по фамилии Финк. Как-то вечером Хольт нечаянно подглядел их тайное свидание в блиндаже "Антона". Те его не заметили, да и Хольт никому не рассказал о своем наблюдении.
Когда он несколько дней спустя часам к шести утра вернулся в барак, валясь с ног от усталости, Цише только покачал головой. Но во время послеобеденного перерыва он в присутствии Вольцова, Феттера и Гомулки отчитал Хольта:
- Тебе семнадцать лет, а ты уже вовсю с бабами путаешься.
Хольт смущенно молчал. Вольцов фыркнул.
- Никого это не касается! - огрызнулся Хольт. На что Цише:
- Мне просто дико, что человек может валяться в грязи, не испытывая к ней отвращения. - Он стоял, прислонясь к шкафчику, и смотрел на Хольта сверху вниз: - Лично я держусь прекрасных слов, которые Флекс предпослал своему "Путешественнику": "Остаться чистым, созревая, - вот самое высокое и прекрасное искусство жизни!"
Но тут Хольта взорвало.
- И ты, лицемерный скот, толкуешь о чистоте! А твои гнусные проделки с Финном?..
Услышав это, Феттер заржал от восторга, а Цише ринулся на Хольта, но он был слишком неуклюж, чтобы с ним справиться. С тех пор они стали смертельными врагами.
Хольт описал фрау Цише эту сцену. Она внимательно его выслушала.
- Ты поступил недальновидно, - сказала она. - Ты нажил в нем заклятого врага.
- Что значит - дальновидно или недальновидно?.. Ты так… расчетлива! Он мне нахамил, я ответил ему тем же, мы квиты!
Они сидели в гостиной. Она положила свои маленькие детские пальчики на его руку и сказала со вздохом:
- В тебе говорит твой строптивый возраст… Ты и сам станешь расчетливым, когда лучше узнаешь жизнь, а иначе…
- Что иначе?
- А иначе ничего не добьешься в жизни.
Во время обычных воздушных тревог они проводили вечера дома, у радиоприемника. Пусть грохочут зенитки, какое им дело!
- Опасно прицельное бомбометание, - пояснял Хольт. - А так разве только случайно где-нибудь упадут одна-две бомбы.
Комендант бомбоубежища напрасно бил тревогу. Они не подавали признаков жизни, квартира была хорошо затемнена. Приходящая служанка являлась через день.
Хольт любил эти часы воздушной тревоги. В доме все затихало, а отдаленный лай зенитных батарей заглушал все прочие шумы. Хольт стоял плечом к плечу с фрау Цише на коленях перед радиоприемником. Передатчик таинственно тикал, слабый свет, исходивший от шкалы радиоприемника, падал ей на лицо. Он обнимал ее плечи и смотрел на нее, не сводя глаз, и чем больше смотрел, тем больше ею пленялся. Она прислонялась к нему. Каждое его прикосновение приводило ее в трепет. А после отбоя они уходили в спальню и ложились на большую кровать.
- "Об этом можно говорить вслух!" - не раз повторяла она, цитируя название популярной книжки. Вначале его приводил в ужас ее цинизм. Но однажды в ответ на упреки в бесстыдстве она высмеяла его сентиментальность.
- Я лишаю тебя иллюзий? - говорила она. - Но к чему тебе иллюзии? Это лишний груз. Когда-нибудь ты будешь мне благодарен.
- Благодарен? - Это не умещалось у него в сознании.
- Большинство людей во всем, что касается любви, примитивны, как животные, - уверяла она.
- …Это - если сердце молчит, - возражал он, - и нет настоящего чувства…
Но она называла это детским лепетом… - К чему тебе пустая болтовня! Животное не знает наслаждения - вот в чем все различие. Да и не каждому оно доступно. Это искусство, которому надо учиться, а ведь вы, мужчины, ужасно эгоистичны…
- А как же любовь? - допытывался он.
- Одни разговоры, - уверяла она. - Никакой любви нет, есть только жажда наслаждений.
Порой она внушала ему страх. - Любовь, преклонение, почитание - все это очень мило, но скоро приедается. Женщине не нужно, чтобы ей поклонялись, она хочет, чтобы ее поработили и дарили ей наслаждение. Быть может, сначала она и сама этого не понимает, но если ее партнер чего-то стоит, она быстро входит во вкус. Запомни же! Мужчина не должен увиваться за женщиной, не должен ее уговаривать, женщину надо покорить, и не столько уговорами, как силой. Любовь? Ни одна женщина не будет верна мужу, если он ее только любит, но не удовлетворяет.
- Как же вас после этого уважать? - спрашивал Хольт.
- Уважать? - протянула она. - Кому нужно ваше уважение? Почитай Вейнингера. Его книга, правда, у нас запрещена, но познакомиться с ней стоит! Вот кто знал женщин! Почитай, что он о нас пишет, и все твое уважение как рукой снимет.
Эти рассуждения и отталкивали Хольта и одновременно притягивали к ней, так же как ее необузданная чувственность. Иногда пересиливало отвращение, как оно и было в данном случае. Но она гасила эту начинающуюся холодность, осыпая его ласками. Когда же он снова подпадал под ее власть, в нем разгоралась ревность.
Занималось утро, когда он спросил ее со злобой:
- Что заставило тебя выйти за этого человека?
Она смотрела на него с удивлением, подперев голову рукой.
- Ты, кажется, его ненавидишь? Как странно! Ведь ты его даже не знаешь! - Она взяла с ночного столика сигарету и спички. Он следил за каждым движением ее обнаженной руки. Она закурила сигарету и сунула ему в зубы. - Он и в самом деле заслуживает презрения, в этом смысле я просто не знаю ему равного!
Ему показалось, что он ослышался.
- Ты хочешь сказать, что он - сильная личность, а таких либо почитают, либо ненавидят?