Но Гомулка смотрел иначе.
- Если мне придется ведать списками, у меня не будет плутней! - сказал он.
И Хольт поддержал его. Решено было вывести Вильде на чистую воду. Три недели вели они учет, накапливая обвинительный материал. За это время Гюнше трижды получал увольнение, Хольт - раз, Пингель Отто - четыре раза, Кирш - два раза. Как-то вечером все курсанты расчета "Антон" написали жалобы. Коллективные претензии считались бунтом, запрещалось даже собирать индивидуальные жалобы и подавать их вместе. Поэтому каждый писал от себя, а потом они в течение полутора часов являлись в канцелярию и подавали заявления остолбеневшему дежурному. Текст заявлений почти совпадал, доказательства совпадали полностью. Жалобы поступили по инстанции к Готтескнехту, и этим же вечером он зашел к ним в барак. Сперва он для виду устроил проверку шкафчиков, перевернул все вверх дном и наложил на Вольцова и Феттера взыскание "за недозволенный смех при проверке личных шкафов" - двадцать пять приседаний. После чего поставил всем отлично "за догадливость".
Капитан не торопился с ответом. "Боится огорчить своих любимчиков", - комментировал его молчание Вольцов. Только на третий день на утренней поверке Кутшера объявил:
- Старший курсант Вильде, выйти из строя! Эти прощелыги из расчета "Антон", эти бандиты жалуются, что вы неправильно ведете увольнительные списки. Я это дело расследовал. Правильно они жалуются. - И Готтескнехту: - Оставить Вильде на две недели без увольнения! Болван! - прорычал он, снова обращаясь к оторопевшему Вильде. - Уж если вы плутуете, делайте это так, чтобы я ничего не знал!
Цише в тот вечер побывал у гамбуржцев и по возвращении довел до общего сведения: "Ну и заварили вы кашу! Они там рвут и мечут!" Хольт, Вольцов и Гомулка, проходя через огневую, старались теперь держаться вместе.
Хольт эту субботу был выходной. Он отправился на трамвае в Эссен. Хорошо бы встретить знакомую девушку, мечтал он, бесцельно бродя по Кайзерштрассе, повесив на руку каску. Встречные пешеходы все куда-то торопились. Это из-за вечных воздушных тревог, думал Хольт. Он постарался не заметить двух-трех попавшихся ему руководителей гитлерюгенда, но зато лихо откозырял майору танковых войск с золотым Германским крестом на груди. Постоял перед кинотеатром. Афиша возвещала "Великого короля" в постановке Вейта Гарлана с Густавом Фрелихом и Кристиной Зедербаум в главных ролях. Обычная дребедень, подумал Хольт.
Мимо него прошел юноша в форме курсанта, ведя под руку изящную девушку. Да это же Цише! - удивился Хольт. Прибавив шагу, он обогнал парочку и поклонился.
Но тут он увидел, что не с молоденькой девушкой прогуливается одутловатый блондин Цише, заботливо поддерживая ее под руку, а с черноволосой дамой лет двадцати пяти. Она повернула к Хольту узкое девичье лицо и вопросительно глянула на него темными глазами, прежде чем кивком ответить на его поклон. Цише и его дама стояли посреди тротуара, людской поток обтекал их с обеих сторон. Цише откашлялся и представил Хольта:
- Мой сослуживец Вернер Хольт. Моя мать!
- Я была бы тебе крайне обязана, - недовольно отозвалась молодая женщина, говорившая с заметным южнонемецким акцентом, - если бы ты хоть намекнул, что я тебе не родная мать, а мачеха. А то вы еще вообразите, - обратилась она к Хольту, - что это парнокопытное, - и она толкнула Цише локтем, - мой родной сын!
Цише принужденно рассмеялся.
- Допустим, мачеха! - сказал он.
Только теперь, отставив локоток, она подала Хольту руку. Ее взгляд смутил его. В ту единственную секунду, когда он наклонил голову, все смешалось в его сознании: мать Цише - нет, мачеха. Она совсем как девушка, нежная, хрупкая. Он поднял голову. Зачем я так на нее смотрю? Он вконец растерялся.
Они пошли втроем. Но, пройдя несколько шагов, Цише недовольно заметил:
- Ведь мы собирались в кино!
- А я передумала, - заявила она капризно, тоном своенравного ребенка. - Мне расхотелось в кино.
- Тогда незачем было сюда тащиться, сидели бы спокойно дома! - в раздражении выкрикнул Цише.
- Знаешь что, - ответила фрау Цише с готовностью - к ней, видимо, вернулось хорошее настроение. - Пойдем домой! Я приготовлю чай, и мы поболтаем.
- Нет уж, с меня хватит! - Цише резко остановился. - Я пойду в кино, а ты как знаешь. Хайль Гитлер! - Весь побагровев, он сердито повернулся и исчез в толпе.
Хольта неприятно поразила эта сцена. Он не знал, как себя вести. А она шла с ним рядом и непринужденно болтала:
- Мой пасынок доставляет мне одни огорчения! Его матушка была этакая сверхблондинка в арийском духе… и я ему не импонирую! - Она остановилась. - А вы? Тоже бросите меня на улице одну? - Она была много ниже Хольта и смотрела на него своими темными глазами робко и беспомощно.
Ее откровенная игра все больше его смущала.
- Если позволите, я провожу вас, - сказал он неловко. Она улыбнулась. Узкое лицо фрау Цише казалось ему знакомым, словно он давным-давно ее знает и видел много раз.
- Но куда же мы пойдем? - спросил он.
- Ко мне домой! - Он с трудом приноравливался к ее шагу. - Вы ведь за городом стоите? А как проводите свободные дни?
Он сказал, что они бывают в кино, сидят в кафе, играют на бильярде…
- Ну а девушки? - допытывалась она. - Все больше гимназистки?
- Что ж, для некоторых это единственная возможность рассеяться, набраться новых впечатлений. И это вполне понятно.
- Для некоторых? Но не для вас же?
- Нет, не для меня. - сказал он, внутренне поеживаясь. Этот допрос был ему крайне неприятен.
- В шестнадцать лет - на зенитной батарее, какой ужас! Ведь вы же еще дети! - негодовала она. Он напрасно искал ответа, язвительного, меткого… И думал с тоской: зачем я позволяю над собой издеваться?.. Но когда они подошли к подъезду большого многоквартирного дома и она спросила: "Не зайдете ли выпить чашку чаю?" - Хольт мгновенно растаял. "Охотно", - сказал он и последовал за ней.
Он помог ей снять черную меховую шубку; тоненькая, стройная, она в своем коричневом шерстяном платье походила на узкобедрого мальчика. Фрау Цише ввела его в комнату, и он растерянно остановился посреди пестрого ковра, озираясь по сторонам. На столике для кабинетной лампы, вставленный в рамку, стоял портрет пятидесятилетнего мужчины в эсэсовском мундире и форменной фуражке с изображением мертвой головы; его топорные черты и вся его одутловатая физиономия походила на лицо Гюнтера Цише… Отец, конечно! Хольт повернул карточку и на оборотной стороне прочел: "Моей горичо любимой Герти ( "горячо" в самом деле через "и", да и почерк, неуклюжий, корявый, показался ему отвратительным) к двадцать шестому дню рождения от ее Эрвина". Дата: Краков, 1942 г. Значит, ей скоро двадцать восемь…
Взволнованный, уставился Хольт на одутловатую зверскую физиономию. Все его существо до краев преисполнилось ненависти к этому человеку в крикливой форме, писавшему с грубыми орфографическими ошибками, что не мешало ему быть мужем неотразимой женщины-девушки…
Позади хлопнула дверь. Быстрыми, легкими движениями фрау Цише расставляла чайную посуду. Она ласково улыбалась ему и доверчиво болтала.
- У нас неуютно, как видите. Мы почти все вывезли за город. В один прекрасный день и в этот дом ударит бомба.
Он сидел против нее угрюмый, молчаливый.
- Что с вами? - участливо спросила она.
- Ничего. У меня неспокойно на душе. Должно быть, перед тревогой.
Она наклонилась к радиоприемнику. Хольт против воли следил за движениями ее тонких рук.
"…В воздушном пространстве рейха не обнаружено вражеских самолетов".
Фрау Цише включила музыку.
- Ну что, успокоились? - Она удобно откинулась на спинку кресла.
Бежать! - думал Хольт. Лучше бы я пошел в кино! Взгляд одутловатого блондина, казалось, сверлил ему спину. Нельзя же было все время сидеть, опустив глаза в чашку, и он нет-нет и поглядывал на нее, как она уютно прикорнула в кресле, поджав под себя ноги. Нежный профиль, длинные темные волосы собраны на затылке в небрежный узел…
- Пожалуй, я пойду. - Он встал со стула. - У меня неспокойно на душе.
Она удивленно на него посмотрела.
- Что ж, как хотите, - сказала она с подчеркнутой любезностью. - Я вас не задерживаю!
В коридоре он быстро надел шинель. Она протянула ему руку.
- Пожалуйста, не сердитесь! - пролепетал он, сам того не ожидая.
Она высоко вздернула брови. Он не осмеливался поднять на нее глаза.
- Можно мне будет еще прийти?
- Почему же нет? - сказала она равнодушно. - У меня есть телефон. Попросите Гюнтера, он вам даст.
Он опрометью сбежал по лестнице и потом долго бродил по улицам, прежде чем вернуться на батарею.
В тот вечер он долго не мог заснуть. Рядом похрапывал Феттер. Хольт уставился в темноту.
Он видел миндалевидные глаза и темные волосы, собранные на затылке в небрежный узел.
А Ута?
Хольт решил, что ноги его больше не будет у фрау Цише.
6
В воскресенье Кутшера был в скверном настроении: придравшись к тому, что кто-то недостаточно четко ему откозьн ряд, он заставил всю батарею полтора часа прошагать в строю. Только сигнал тревоги освободил юношей.
После воскресного обеда - неизменного тушеного мяса с подливкой, именуемой "баланда по-армейски", кислой капусты и картофеля в мундире - на батарею устремился воскресный поток посетителей, родные и знакомые курсантов из окрестных городов.
Феттер, Кирш и Рутшер, как всегда в воскресенье после обеда, резались в скат. Феттер не мог нахвалиться здешним, как он выражался, "райским житьем". "Попробовали бы теперь мои родичи сунуться ко мне с плеткой!" Вольцов читал Клаузевица. Гомулка подремывал на своей койке.
Хольт писал Уте письмо. Но тут кто-то просунул голову в дверь и крикнул: "Цише, в столовую, к тебе пришли!" Цише исчез. Это может быть только она, подумал Хольт. Ута была мгновенно забыта. Посмотреть - она или не она.
В комнату вошел Земцкий. Феттер подсчитывал взятки:
- Пятьдесят восемь, шестьдесят два - за глаза хватит!
- Гильберт, - прощебетал Земцкий, - тебя зовут к орудию "Цезарь". Старшие ефрейторы испытывают гидравлический зарядный лоток!
Вольцов закрыл книгу.
- Что ж, посмотреть стоит! - сказал он и ушел, хлопнув дверью.
Не могу же я пойти в столовую, убеждал себя Хольт. Я покажусь ей смешным.
- Что такое зарядный лоток? - спросил кто-то.
- Для 128- и 150-миллиметровок, - пустился в объяснения Феттер, - требуются такие тяжелые снаряды, что вручную не справишься. 88-миллиметровки обходятся меньшими.
Да, 88-миллиметровки обходятся меньшими, машинально подумал Хольт. Зарядный лоток - что за ерунда!..
- Зепп! - вскричал он вдруг и принялся трясти Гомулку. - Зепп, что-то тут неладно. Бежим скорей! - И он сломя голову бросился бежать по решетчатому настилу.
Орудие "Цезарь" стояло в западном направлении, на склоне возвышенности, пониже БКП. Подбегая, Хольт видел окоп как на ладони. Брезентовую покрышку с орудия сняли. Повсюду сновали фигуры в курсантских шапках. Хольт побежал напрямик полем и вскоре был у цели. Орудийный окоп кишел старшими курсантами.
На Вольцова напали гурьбой, его перекинули через станину лафета и все туловище до пояса обернули брезентом. Четверо или пятеро стояли на коленях на этом бесформенном Свертке и не давали двигаться. На каждую ногу Вольцова навалилось по трое, а Гюнше стоял рядом и многохвостой ременной плеткой хлестал его по обнаженной спине. Хольт, не задумываясь, бросился на них, а следом Гомулка - он успел-таки прихватить решетину и дубасил ею наотмашь, не разбирая кого и что. Хольт вырвался было из железного кольца рук, но его тут же зажали намертво. Зато освободился Вольцов.
Он сорвал с себя брезент. Лицо его посинело, глаза выкатились из орбит; раза два он судорожно заглотнул воздух и кинулся на толпу, молотя вокруг своими кулачищами. Прежде всего он отбил у противника своего друга Хольта, которому досталось не на шутку, а потом бросился на Гюнше, поднял его и со всей силы швырнул куда-то в угол. Все дрались молча, и только у Вольцова вырывалось из груди яростное рычание.
И тут подоспел Готтескнехт. То, что он увидел, являло неутешительную картину. Из носа у Хольта хлестала кровь. Вольцов долго не мог опомниться, он стоял перед вахмистром с искаженным яростью лицом, устремив на него бессмысленный, мутный взгляд.
Несколько старших курсантов валялись на земле. Гюнше лежал замертво, не открывая глаз. Один из близнецов стонал, сидя на усыпанной шлаком земле и закрыв лицо руками. Сквозь его растопыренные пальцы ручьем бежала кровь - он стукнулся головой об орудие. Еще двое катались по земле, не в силах вздохнуть. Впрочем, эти еще дешево отделались. У всех были разбиты носы и губы. Один Гомулка не пострадал. Он разбил свою решетину вдребезги, уцелел только жалкий обломок, он так и не выпускал его из рук.
- Гомулка, - распорядился Готтескнехт, - бегите за санитаром! - Сам он занялся Гюнше, который по-прежнему лежал без чувств. Только когда старший ефрейтор санитарной службы поднес ему к носу пузырек с нашатырем, Гюнше раскрыл глаза. Его тут же стошнило; без помощи стоять на ногах он не мог. Сотрясение мозга! У одного из близнецов от лба к скуле зияла глубокая ссадина и левый глаз затек.
- Господин вахмистр, - доложил санитар. - Гюнше и Пингеля придется сдать на медпункт.
- Валяйте! - односложно ответил Готтескнехт.
В этому времени окоп опустел, оставались только Хольт, Вольцов и Гомулка. Они натянули на пушку брезент. Готтескнехт смотрел на них с немым укором.
- Господин вахмистр, - не выдержал Вольцов, - у меня не было выхода, это была вынужденная оборона. - Готтескнехт по-прежнему молчал. - Их было одиннадцать человек, они заманили меня и все вместе напали на безоружного.
- Придержите язык, Вольцов, - устало отмахнулся Готтескнехт, - меня это ни капли не интересует. Меня интересует только то, что на ближайшие дни у нас выбыло из строя два прибориста.
- Не беда, - с раздражением заметил Хольт, - все устроится; разве только остальные господа прибористы останутся на время без увольнения!
Но вахмистр озабоченно качал головой:
- Сколько у меня из-за вас неприятностей! Как я об этом доложу шефу?
На следующий день в столовой состоялось очередное выступление капитана. В качестве представителя национал-социалистской партии при штабе он руководил так называемой "военно-политической учебой". Он снял свой автомобильный плащ и, бросив его на руки Готтескнехту, грозно подбоченился.
- Слушать всем! - начал он. - Вчера у вас была потасовка. Двоих пришлось сдать на медпункт. Неслыханное безобразие! Кто виноват - меня не касается! В наказание приказываю: всю батарею на неделю лишить увольнений в город. Благодарите за это негодяев, которые вас так подвели!
После этого предисловия он перешел к уроку: положение на фронтах, политический обзор, танковый бой под Житомиром, недавний невиданно тяжелый массированный налет на Берлин. Весь народ призывается к фанатическому.сопротивлению… Хольт не слушал. Это мы, думал он, мы подвели всю батарею!
Вечером Вольцов сказал:
- Надоело! Сейчас же отправлюсь в "Берту", поговорю со старшими.
- Это значит лезть в когти ко льву, - сказал Гомулка. - Ничего у тебя не выйдет!
- По крайней мере сделаю попытку! - стоял на своем Вольцов.
- Одного мы тебя не пустим! - решил Хольт. - Зепп, Христиан, пошли с ним!
Приход четырех друзей застал старших курсантов врасплох. Большинство уже лежало по своим койкам, остальные сидели за столом. "Уютно устроились черти!" - подумал Хольт.
Все шкафчики стояли в ряд, стеной, за которой не видно было коек. Перед окном красовался большой аквариум с золотыми рыбками, на подоконниках цвели в горшках азалии и альпийские фиалки.
Вольцов остановился посреди комнаты. Кто-то съязвил:
- Высокие гости пожаловали!
Но Вольцов и бровью не повел:
- Давайте жить в мире, - предложил он спокойно.
- Жить в мире? - отозвался один из близнецов, вскочив в постели. - И это после того, как моего брата изуродовали на вечные времена!
- Напал-то не я, - возразил Вольцов. Но тут поднялся старший курсант Вильде.
- В армии существует неписаный закон, - сказал он. - Мир будет заключен не раньше, чем мы сделаем вам обтирание!
Услышав это, Вольцов взвыл от ярости и шагнул к Вильде, а тот, не теряя времени, отгородился столом.
- Еще одно такое подлое нападение, - предупредил Вольцов, - и пусть над вами смилуется господь бог!
В ответ раздалось насмешливое гоготание противника, но в нем не чувствовалось обычной уверенности.
- Ничего у нас не выйдет, - заявил позднее Хояьт. - Тоже мне, товарищи! Один готов другому горло перегрызть. Раньше я себе иначе представлял армию. Думал, это - братское содружество.
- Болтовня! - огрызнулся Вольцов.
А Феттер:
- Братское содружество - но сперва получай свои полсотни горячих ременной плеткой!
Хольт и его друзья чувствовали себя одинокими. Их одноклассники, работавшие на приборах, подлаживались теперь к старшим курсантам.
В декабре заметно участились массированные налеты на окрестные города. Хольт время от времени получал письма от матери; гамбургский дядюшка регулярно снабжал его сигаретами, да и сам Хольт иногда просил присылать ему деньги: он не укладывался в солдатское жалованье - пятьдесят пфеннигов в день. Он выхлопотал себе на рождество краткосрочный отпуск и долго раздумывал, как лучше его провести. Прежде всего мелькнула мысль об Уте, но Ута писала ему еще в ноябре, что они всей семьей проведут святки в Шварцвальде. Ехать к матери не хотелось. Спасаясь от одиночества, он позвонил фрау Цише.
Готтескнехт упорно торчал в канцелярии, по-видимому увлеченный беседой с пухленькой связисткой, о которой говорили, что она любовница капитана. Хольт недоверчиво покосился на вахмистра. Прошла целая вечность, пока не освободился провод. Наконец в трубке послышался искаженный до неузнаваемости, дребезжащий голос фрау Цише:
- Разумеется, приходите, - у меня как раз гости, это будет очень кстати!
Исполненный щемящих предчувствий, он тут же отправился в путь.
Перед подъездом стояли две обшарпанные машины. Дверь открыла горничная, взявшая у него шинель. Он поставил на пол каску. На военной шинели, висевшей на вешалке, не было офицерских погонов - Хольт установил это с чувством облегчения. Из гостиной доносилась танцевальная музыка и смех.