Отто Барт, с зелено-белым шнуром фюрера, стоял перед фронтом, рослый и широкоплечий, от надсадного крика его прыщавое лицо налилось кровью. Этот семнадцатилетний юноша, так же как и его начальник штаммфюрер Герберт Вурм, был по роду своих обязанностей освобожден от службы в зенитной артиллерии. Вольцов не прощал этого обоим дружкам и, как только баннфюрер куда-нибудь отлучался, всячески выражал свое к ним презрение.
- Баннфюрер! - предупреждающе пискнул Земцкий. И действительно, баннфюрер Кнопф неторопливо прошел перед строем.
Барт отдал рапорт Вурму. Вурм отдал рапорт Кнопфу. Баннфюрер сказал несколько назидательных слов об участии каждого немца в общих усилиях, о его обязанностях и обязательствах.
Когда Хольт протиснулся в отведенный им вагон, все места уже были заняты, но Вольцов шугнул со скамеек каких-то четвероклассников. Феттер сдал карты для ската Вольцов вытащил из рюкзака сигары. Каждый откусил кончик и выплюнул на пол. Купе заволокло дымом. Малыши почтительно глядели на старшеклассников.
- Если все пойдет как следует, - сказал Вольцов, - мы уже через месяц будем зенитчиками. Вурм и Барт нам не указ.
- Каждый из нас мог давно уже стать штаммфюрером, - подхватил Хольт.
Через полчаса Вурм и Барт явились с обходом. Вурм был высокий сухопарый малый с яйцевидной головой и густо напомаженными черными волосами. Нижняя челюсть у него отвисала, и постоянно открытый рот придавал лицу невыразимо глупый вид. Увидев курящих школьников, он опешил:
- Нет, вы поглядите! Эти господа курят сигары!
Вольцов протянул ему ящичек.
- Пожалуйста, закуривай!
Вурм наотмашь ударил рукой по коробке, сигары рассыпались по полу. Вольцов встал и отложил карты.
- За это, штаммфюрер, ты мне ответишь!
Вурм поспешил спрятаться за своего адъютанта.
- Не задирайся, Вольцов, - сказал Барт, - а не то придется доложить по команде.
- Пусть подберет сигары! - заупрямился Вольцов.
- Довольно! - гаркнул Барт и, обратясь к малышам, добавил: - Подберите все с полу!
Вольцов снова сел. Феттер выложил на откидной столик первую карту. Кто-то в соседнем купе рассказывал: "Фюрер встретился с дуче где-то в Северной Италии. Это, я вам скажу, неспроста! Теперь эту ловушку в Сицилии непременно захлопнут".
После пяти часов езды по железной дороге, на маленькой сельской станции заливистый свисток Барта выгнал школьников из вагона.
Шоссе утопало в пыли, солнце нещадно палило головы, колонна пела: "Вот мчатся синие драгуны". Справа и слева тянулись поля, уставленные копнами скошенной ржи.
После двухчасового марша колонна вошла в большое село. На лужайке перед трактиром Барт разделил школьников на звенья. Вурм стоял рядом и наблюдал с открытым ртом. Разместили всех в деревенской школе.
- Никакой жратвы до завтра не предвидится, - доложил товарищам Феттер. - В половине пятого всем собраться на площади. Строевые учения! А потом Барт устраивает товарищеский вечер.
Эта программа была полностью отвергнута. У Феттера и Земцкого возникли было сомнения, но Вольцов их рассеял. Как только внизу заверещал свисток и вся школа пришла в движение, Хольт захлопнул дверь, оторвал от классной доски деревянный борт, переломил его о колено и одной из половинок заклинил ручку двери. После чего приятели завалились спать.
Часов в восемь вечера они проснулись.
- А теперь айда в трактир! - приказал Вольцов.
В темной душной распивочной несколько крестьян потягивали пиво. За стойкой орудовала темноглазая девушка лет двадцати.
- Скажите, фрейлейн, - обратился к ней Вольцов басом, - когда у вас собирается народ?
- А вот как накормят скотину, - отвечала девушка. Хольт подумал: хорошенькая… Феттер снова сдал карты.
В углу поднялся один из крестьян. Хольт пододвинул ему стул.
- Сигару? - предложил Вольцов. - Фрейлейн, еще пива!
Вскоре к ним присоединились еще несколько крестьян, все курили и пили пиво, которым угощал Вольцов. Трактир постепенно наполнялся посетителями. Кто-то бренчал на расстроенном рояле. Лампа, свисавшая с потолка, изливала мутный свет, в воздухе стоял туман от сигарного дыма.
Хольт глаз не сводил с девушки, обносившей посетителей пивом. Время от времени, поймав его взгляд, она улыбалась ему или высоко вскидывала брови. Земцкий, Гомулка и Феттер с азартом резались в скат. Крестьяне, сидевшие вокруг, заглядывали к ним в карты и долго препирались после каждого хода.
Душой общества был Вольцов. Он выпил подряд пять кружек пива. Начал он с того, что стал хвалиться своими мускулами, а потом схватился один на один с одноглазым кузнечным подмастерьем, похожим на пирата. После долгой возни с неопределенным исходом зрители объявили ничью. Была принесена кочерга в палец толщиной, Вольцов согнул ее одним махом, а подмастерье, скаля зубы, тут же разогнул. Наконец они стали посреди зальца лицом к лицу и, сплетя пальцы и напрягши мускулы, тщетно пытались поставить друг друга на колени. Оба долго кряхтели и пыхтели, но ни один так и не взял верх. Крестьяне наградили их усилия дружными хлопками.
Земцкий, Феттер и Гомулка напропалую дулись в карты, все творившееся кругом, казалось, нисколько их не интересовало.
Разошедшийся Вольцов ударил своего противника по плечу.
- Ставлю бочку пива! - объявил он. Поднялся невообразимый шум.
Хольт увидел, что трактирная служанка украдкой делает ему знаки. Он поднялся. Узкий коридор вел из общего зальца наружу. Они стояли в полутьме друг против друга.
- Достаточно ли у твоего товарища с собой денег? - спросила она. - Бочка стоит шестьдесят марок.
- Я полагаю, что достаточно, - сказал Хольт. От служанки пахло землей, потом и волосами.
- Что ты на меня вытаращился? - спросила она и засмеялась. Он схватил ее за руки и на минуту почувствовал теплоту ее кожи. Но она вырвалась.
- Некогда мне! - крикнула она. Убегая, она подарила его улыбкой, и ее белые зубы блеснули в темноте.
Хольт ощупью двинулся вперед по узкому коридору. Слева вела наверх крутая лестница. Он вышел во двор и стал у дверей конюшни. В небе высыпали звезды. Хольт глубоко вздохнул, его охватил внезапный стыд, но кончики пальцев все еще хранили щекочущее прикосновение ее кожи.
Суетня, и суматоха, и разноголосый гомон в зальце, где носились едкие облака дыма и натужно орало радио, вызвали у Хольта внезапный приступ отвращения. Вольцов стоял у стойки, окруженный толпой крестьян. Земцкий лихо выбросил на стол червонного туза, когда на пороге показались Вурм и Барт. Он сидел лицом к двери и при виде начальника испуганно крикнул:
- Черт бы их побрал! Теперь нас погонят на ученье!
Вурм и Барт, посовещавшись в дверях, нерешительно двинулись к столу. Вурм наклонился и сказал, понизив голос:
- Немедленно выкатывайтесь и ступайте на плац, а не то о вашем поведении будет доложено по инстанции!
Хольт увидел, что девушка за стойкой ищет его глазами… Многоголосый гомон поутих. Вольцов подошел к столу, провожаемый взглядами крестьян.
- Отвались! - проворчал он заплетающимся языком.
- Опомнись, Вольцов! - накинулся на него Барт. - Так отлынивать от своих обязанностей…
- Это кто же из нас отлынивает? - придрался к слову Вольцов. - Твое место не здесь, а в зенитных частях!
Барт покраснел, а Вольцов повернулся на каблуках и зашагал назад к стойке. Гомон возобновился с прежней силой. Кто-то опять забренчал на рояле. Земцкий, уже оправившийся от испуга, наново сдал карты. Вурм опять нагнулся над столом.
- Без разговоров, вон отсюда! - потребовал он.
- Восемнадцать, - объявил Феттер; пот прошиб его от страха; ища поддержки, он все оглядывался на Вольцова.
- Вист! - сказал Гомулка.
Вурм решил зайти с другого конца:
- Это Вольцов вас подначивает, - сказал он. - Не поддавайтесь на его подстрекательства. Если это будет продолжаться, предупреждаю - попадете в тюрьму для несовершеннолетних!
- Двадцать! - объявил Феттер.
- Вист! - отозвался Гомулка.
- Мы немедленно подадим на вас рапорт. Если же вы подчинитесь приказу, я, так и быть, на вас заявлять не стану.
- Двадцать четыре! - объявил Феттер.
- Давно бы так! - сказал Гомулка.
Чувствуя, что девушка на него поглядывает, Хольт отодвинулся вместе со стулом и заявил:
- Никуда мы не уйдем!
Вурм и Барт переглянулись. Хольт невольно втянул голову в плечи… И вдруг почувствовал, как кто-то мягко, но неудержимо тянет его куда-то в сторону.
- Ты в эти дела не путайся! - шепнула ему служанка. Он увидел, что глаза у нее темно-серые, а на губах застыли капельки слюны. Девушка оглянулась на стойку, откуда ее вдруг позвали, и шепнула, приблизив к нему лицо: - После полуночи… по коридору и вверх по лестнице, последняя дверь налево… Подожди меня там… Но только не лезь ты в эту склоку!
Спустя минуту она уже хлопотала за стойкой, а он думал смущенно и растерянно: Не может быть! Тут какая-то ошибка!..
- Пас! - провозгласил Феттер - поддержка Хольта и Вольцова его приободрила.
- Большой шлем! - объявил Гомулка. - Все взятки мои. И первый ход мой.
Вурм оправил поясной ремень.
- Ну, как знаете! Потом наплачетесь. Пошли, Отто!
- Скатертью дорога! - сказал Гомулка, выбрасывая на стол валета. За Вурмом и Бартом захлопнулась дверь.
Пробило полночь. Хольт сказал Гомулке:
- Я пойду вперед.
Он вышел на улицу.
Силуэты надворных построек расплывались в темноте. Где-то далеко залаяла собака. Шум, доносившийся из трактира, звучал здесь, на воле, приглушенно и казался нереальным. Хольт зябко повел плечами.
"Вверх по лестнице, и последняя дверь налево…" Он уже овладел собой. Недаром говорят, что мечты лгут! Жизнь ни капли на них не похожа. Так стоит ли вечно чего-то ждать! Он сделал несколько шагов дальше, в ночь; пьяный гомон куда-то канул, кругом стояла тишина. Из трактира высыпали крестьяне.
Хольт обошел кругом и через ворота проник во двор. В этом длинном коридоре он чувствовал себя как дома, будто с детства был с ним знаком, да и по этой лестнице он поднимался сотни раз… Несколько дверей из грубых досок, точь-в-точь как у них дома на чердаке, где он тайком рылся в старых ящиках, с трепетом ожидая чудесных открытий… Он притворил за собой дверь и огляделся в тесной каморке. Ощупью пробрался мимо кровати и надолго застыл у открытого окна, прислушиваясь к замирающим вдали голосам друзей.
В сущности я всегда был одинок, даже дома у мамы. В сущности я всегда тосковал - о ком-то и о чем-то. Тосковал и - боялся. Приди же! Мгновенье - и ты будешь здесь, полускрытая темнотой.
Она увлекла его от окна и откинула пуховую перинку. Платье ее зашуршало. Он делал все машинально, словно в забытьи, и только когда его нетерпение наткнулось на какой-то неразвязывавшийся шнурок, сердце оглушительно забилось и не утихало до тех пор, пока он не лег с нею рядом и не почувствовал всем телом ее тело.
Над кровлями крестьянских домишек взошло утро. Хольту оставалось поспать какой-то час до того, как заверещит свисток Барта. Проснувшись, он подставил голову под водопроводный кран. Потом все они работали в поле.
Два дня грузили на фуры собранный урожай. Руки и плечи болели. На третий Вольцов решил, что с него хватит.
- Такое штатское занятие не по мне! - заявил он. - Пошли купаться!
В поле они не вернулись. После обеда незаметно уложили свои рюкзаки и зашагали на станцию. Хольт окинул прощальным взглядом деревню, трактир. Пока ехали, он молча сидел у окна, не слыша обращенных к нему вопросов Вольцова.
Он размышлял, оправдала ли действительность его ожидания, познал ли он те восторги, что сулили ему воображение и мечты… Ведь он даже имени ее не знает. Он думал о Мари Крюгер. Думал об Уте.
На другой день они увязывали на вилле Вольцова поклажу в большие тюки. При мысли о предстоящей встрече с Мейснером и о последующем побеге в горы Хольтом овладело беспокойство; после некоторого колебания он объявил:
- Мне надо еще кое-куда наведаться.
- Куда это ты собрался? - с удивлением спросил Вольцов.
- К Барнимам.
Вольцов скорчил недовольную гримасу.
- Все за юбками бегаешь! Ладно, ступай, но чтобы ни одна душа тебя не видела.
Хольт помыл руки над кухонной раковиной, почистил ногти кинжалом и причесался. Когда он позвонил у дверей Барнимов, на него напала внезапная робость - с какой радостью он повернул бы обратно! Его заставили долго ждать в холле. Но, увидев Уту, он начисто забыл свои сомнения. "Она вошла, как богиня!" - мелькнуло у него в голове, - эту фразу пел Каварадоси в тот единственный раз, когда юному школьнику посчастливилось попасть в оперу.
- Вот уж не ожидала! - воскликнула она, и ее улыбка его окончательно покорила. - А как же сбор урожая?
- Оттуда я дал тягу. А теперь думаю… исчезнуть надолго. Мне и захотелось на прощанье с вами поговорить.
- И, насколько я вас знаю, на убийственно серьезную тему, не так ли? Что ж, идемте!
Он поднялся за Утой по лестнице на второй этаж. Она открыла одну из дверей в коридоре и пропустила его вперед. Вся комната была залита ярким солнечным светом. На полу лежал пестрый, ручного тканья ковер. Перед тахтой стоял чайный столик с пуфами. Комната утопала в цветах. У окна, у балконной двери, на чайном столике алели розы и гвоздики; по гардинам вились гирляндами настурции и вика, спускаясь до. самого ковра, а также пышно разросшаяся традесканция. На балконе стоял шезлонг, а рядом - столик с курительным прибором.
- Возьмите стул, - сказала Ута, расположившись в шезлонге и закинув руки за голову. Хольт принес себе из комнаты пуф и уселся рядом. Она молча протянула ему медную сигарочницу. Он закурил.
- Вы пришли с каким-нибудь делом или только поглядеть на меня? - спросила она.
Ее шутки приводили его в отчаяние. Он пробормотал, что здесь в городе "он совсем одинок… ни одной близкой души".
- Ну так рассказывайте! Почему вы живете один, без родителей?
- С матерью я не ужился. А отец…
- Вам, может, тяжело об этом говорить?
- Нет, отчего же, но только с вами. Он работает в городском управлении контролером продовольственных товаров. Хотя по специальности врач.
Она посмотрела на него с интересом: - Это что же, своего рода репрессия?
- Я, собственно, сам не знаю, - хмуро протянул Хольт; как и всегда при расспросах об отце, им овладели неуверенность и смущение. - Отец долго жил в тропиках, потом преподавал медицину в Гамбургском университете и в институте тропических заболеваний. Моя мать - из семьи фабрикантов. После женитьбы отец поселился в Леверкузене. Там он занялся исследованием возбудителей болезней или еще чем-то в этом роде. А. потом ему предложили другую работу, по-видимому… военного назначения. Отец наотрез отказался и вынужден был уйти. Он так и не нашел другой работы. Мать развелась с ним, насколько я понимаю, по этой же причине… Его объявили политически неблагонадежным. Должно быть, он отчаянный упрямец. Предпочитает голодать…
- По всему видно, - заметила Ута, - ваш отец человек с характером.
Хольт окончательно смешался.
- Да, собственно… - начал он, но она не дала ему договорить:
- Почему же вы с ним не живете?
- Опекунский суд лишил его отцовских прав. Да и мне это в сущности ни к чему. Я предпочитаю чувствовать себя независимым! Потому-то я и уехал от матери. Того, что называется семьей, у нас все равно не было - и раньше тоже. Отец только и думал о своей работе. Ну а мать - она много моложе - вечно возилась с гостями или сама где-то пропадала. Я убежал из дому, но меня вернули с полицией. Этой весной мать наконец согласилась меня отпустить. Предполагалось, что я поеду к дяде в Гамбург, он член наблюдательного совета крупной табачной фабрики. А потом мать устроила меня сюда в пансион. Она каждый месяц присылает мне деньги, ей это не трудному нее большое состояние. - Он замолчал и теперь спрашивал себя: зачем я ей все это рассказываю?
- Уж не ищете ли вы у меня тепла и уюта, материнского участия?
- Вам, видно, нравится надо мною подшучивать, - сказал он с упреком. - Если я надоел вам, скажите прямо, я уйду. Быть может, у вас есть близкий человек, которому вы можете довериться, а мне…
- Что вы, что вы, с вами уж и пошутить нельзя! Странный вы человек, - продолжала она, словно рассуждая вслух. - Визе рисовал мне вас этаким бесшабашным малым… А ведь вы с вашей сверхчувствительностью мало подходите под это определение.
- Визе меня не знает, - бросил Хольт презрительно и тут же спохватился: значит, она спрашивала о нем у Визе. - Изводить учителей и кривляться - это одно…
- А вторая душа, что живет у вас в груди, ищет отдушины у Визе, и Визе играет ей "Преподнесение серебряной розы", хотя в клавире это звучит отвратительно! - Она рассмеялась. - Меня, однако, радует, что со мной вы не кривляетесь. Жалуйте же меня и впредь своим доверием. Но научитесь не обижаться на шутку. По-моему, вам только полезно, чтобы над вами шутили.
Ута поднялась с шезлонга и подошла к перилам балкона. Прислонясь к ним, она продолжала:
- Но если вы думаете, что я счастливее вас… - Она замолчала. А потом закончила, словно сама над собой подшучивая: - …то вы находитесь в приятном заблуждении. - Ветер, игравший ее волосами, бросил ей в лицо шелковистую прядь. - Разумеется, когда у меня на исходе карманные деньги, я могу, как вы трогательно выразились, "довериться" маме! - Опять она шутила. - Но ведь все это пошлые житейские мелочи… Погодите-ка! - Она взяла в комнате какую-то книгу и снова уселась в шезлонг. - "Во всем же, что нам дорого и насущно важно, - прочитала она вслух, - мы несказанно одиноки".
Он разобрал на корешке название книги: Рильке, Письма. "Во всем, что нам дорого и насущно важно… несказанно одиноки", - мысленно повторил Хольт. Но почему же?
- А ведь каждому надо иметь близкого человека, которому он полностью доверяет! Вот мы сейчас кое-что задумали. Может, мне скоро понадобится такой человек. Захотите ли вы помочь мне, если я обращусь к вам за помощью?
- В вашем доверии есть что-то сокрушительное, - ответила она, снова впадая в шутливый тон. - Впрочем, ладно. Попробуйте! Я сделаю все, что в моих силах!
Во второй половине дня Хольт, нахохлившись, сидел у камина. На вопросы Вольцова он только отмахивался. Феттер, Земцкий и Гомулка играли в скат. Теперь, на пороге настоящего приключения, Хольта лихорадило от возбуждения, и он напрасно старался собой овладеть. Но вот Гильберт незаметно подмигнул ему. Когда они вместе поднялись наверх, Хольт спросил:
- Ну, как по-твоему! Получится у нас?
- А ты слушай! - Вольцов вынул из ящика свой "вальтер" и протянул его Хольту. - Держи его все время под прицелом. Главное - чтобы он не удрал. При первой же попытке к бегству стреляй в спину, не рассуждая. Я беру парабеллум. Ну как, не сдрейфишь?
Хольт стиснул в руке пистолет.
- Главное - чтобы не удрал, - повторил Вольцов. - Держи его под прицелом, пока не подпишет. А там можешь отвести свою пушку. О том, чтобы он подписался, позабочусь я. Да и все остальное - моя забота. А теперь пошли. Только не волнуйся, разыграем все как по нотам.
Хольт заранее приготовил фразу: "Привет тебе от Руфи Вагнер!" Это во имя справедливости, твердил он себе, во имя справедливости!