* * *
После полудня в Солодовку на двух бричках приехали Михаил Путивцев, Клим Романов и Кузьма Хоменко. Был выходной день, и Михаил уговорил Романова поехать с ними. Ему давно хотелось показать Климу Солодовку, да и Клим давно собирался посмотреть родину своего фронтового товарища, Пантелея. А заодно поговорить с председателем, узнать, какая помощь требуется подшефному колхозу. Хоменко же напросился сам:
- Помогу вам при переезде.
Хоменко на пильгерстане больше не работал после той злополучной аварии. До этого Кузьма отлично сдал экзамен на машиниста пильгерстана. Председатель комиссии, немец Фридерикс, даже языком прищелкнул, выразив тем самым свое одобрение точным ответам молодого русского.
- Посмотрите, какие у него красные глаза, - сказал он своим коллегам. - Видно, ночи не спал, штудировал. - И добавил: - Не правда ли, он похож на рассерженного, нахохлившегося воробья?
Хоменко был мал ростом, коренаст, а волосы жесткие, белесые, как щетина. Глаза действительно красные, воспаленные. Кузьма был близорук и скрывал это. Врачи давно прописали ему очки, но он стеснялся носить их, а болезнь тем временем обострилась. Только когда случилась авария и на заседании комитета комсомола разбирали случившееся, Кузьма во всем сознался. Нашлись горячие головы, которые потребовали выгнать Хоменко с завода и записать ему выговор по комсомольской линии, но тут поднялся Михаил:
- Я не согласен. Да, Хоменко обманул нас, но с какой целью?..
- Все равно, - раздалась реплика.
- Нет, не все равно… Конечно, на пильгерстане он работать не может, но парень он грамотный и мог бы быть полезен заводской комсомольской организации.
- Я думаю, это будет правильно, - подал голос присутствующий на заседании Романов, и судьба Хоменко была решена.
Кузьма теперь носил очки, это придавало ему солидность, он стал казаться старше своих лет, а комсомольцы прозвали его профессором.
Михаил и Клим Романов ехали на одной бричке, "профессор" следом, на другой. Миновав пригорок, они стали спускаться в ложбину, по косогору, на котором и разбросала свои домики Солодовка.
Анастасия Сидоровна уже пришла с кладбища, была дома. Фекла, пока не было свекрови, успела погрызться с Максимом. Но приезд незнакомых людей сразу всех в доме примирил. Началась обычная в таких случаях суета. Анастасия Сидоровна погнала Феклу в погреб за малосольными помидорами и огурцами, стала накрывать на стол, желая первым делом накормить приехавших. Но Романов запротестовал:
- Спасибо, мамаша, перед отъездом мы плотно поели.
- Мы, мам, лучше пройдемся, - сказал Михаил. - Я товарищам село наше покажу. А вернемся - тогда и закусим.
- Та шо там смотреть? Село як село. Ни речки, ни озера нема. Була когда-сь речка у Красном яру, а теперь там один паслен растэ.
- Не место красит человека, а человек место, - сказал Романов. - Пантелеем вашим мы гордимся. Михаил, я уверен, тоже будет большим человеком. Добрые у вас и младшие сыновья. Такие люди новой нашей жизни очень нужны…
Эти слова растрогали Анастасию Сидоровну.
- Ци слова для матери радисть. Жаль, Афанас не чуе. Була сьодни на його могильци… - Анастасия Сидоровна обернулась к Михаилу: - Як помру, сынок, поховайтэ мэнз рядом с батьком.
- Та шо вы, мам, про смерть балакаете. Чи хвориете вы, чи шо? - подала голос Фекла.
- Хворий чи ни хворий - всьому свий час. Афанас - он не хворав, а час прийшов - и бог забрав.
- Не надо думать об этом, мама, - попросил Михаил.
- Та я и не думаю, сын. Так, к слову прийшлось.
* * *
- Вот это и есть наш Красный яр, - говорил Михаил. - Раньше он Черным звался. Текла по дну его речушка. А дно было черным. Антрацитная жила тут проходила. И вода казалась черной, вот поэтому яр и прозвали Черным. А уж в гражданскую, когда стоял здесь отряд есаула Семилетова, порубили здесь белоказаки десять своих односумов, которые хотели к красным перейти. Кровищи тут было - все кусты красные. Совсем озверели беляки: зло их жгло, что и казаки стали переходить на сторону красных… Вот тогда народ и прозвал этот яр по-новому - Красным.
- Хорошая сказка, - задумчиво сказал Клим.
- Да это ж не сказка.
- Я знаю, - перебил Романов. - Это я к тому, что рассказ твой надо бы высечь здесь на камне, чтобы все, кто приходил сюда, к Красному яру, и еще придут после нас, смогли бы узнать эту историю - почему яр этот Красным зовется.
Обрыв, на котором стояли Романов, Путивцев и Хоменко, круто уходил вниз, заросли пахучего паслена кустились на его неровностях. Местами склон был обнажен осыпями. Дно балки тоже заросло пасленом. Другой склон был пологим. Густая, высокая, местами пожухлая трава покрывала его.
- Если здесь антрацитная жила, чего ж разработок не ведут? - спросил Кузьма Хоменко.
- Не жила оказалась, а жилка, - пояснил Михаил. - Мужики кайлами ее вырубили - две зимы село углем топило, и все.
Вскоре вернулись в село. Михаил хотел было схитрить, миновать церковную площадь. Но церковь как перст торчала посреди села, а с площади доносился праздничный гомон, людской шум, ржание лошадей.
- Что у вас, праздник в селе? - поинтересовался Романов.
Михаил махнул рукой:
- Престол.
- Прочно религиозный дурман еще в людях сидит, - оживился Кузьма. - Вот батько мой, например. Вроде не верит. Случается, в бога загнет. А как прижучит его болезнь или беда какая - крестится: господи, помоги. Я ему говорю: "Батя, вы же неверующий". А он мне отвечает: "Ну и что ж? А вдруг да поможет?" - "Кто ж поможет, если его нету?" - "А может, и есть!" - "Тогда чего вы в бога ругаетесь - вдруг услышит?" - "Не услышит", - спокойненько отвечает он. "А почему?" - "Уж больно большое ухо надо иметь, чтоб всех услышать. Разве только я ругаю его в сей момент? Тыщи… а среди тыщ разве разберешь, кто это выругался: я или наш сосед, Тимоха". - "Интересно получается: когда ругаетесь, то он не узнает, а когда просишь, может, и дойдет до него твоя просьба…"
- Тесть мой тоже верующий, - сказал Михаил. - Без Библии - ни шагу. Да вы знаете…
- Плохо мы свою правду объяснять умеем. Нам бы тоже не мешало свою библию иметь. Чтоб на все случаи жизни. Кратко, ясно и понятно каждому. Учиться всем нам надо, - неожиданно повернул разговор Романов. - Только где времени взять?
- Может, Ананьин прав: надо заниматься только партийной работой, а производством пусть занимаются инженеры? - неуверенно спросил Михаил.
Романов будто ждал этого вопроса и с ходу:
- Волевач стар. И мыслит по-старому. Не знай я хоть немного производство, не подталкивай его - топтались бы мы на месте.
- Надо, значит, менять директора, - с непосредственностью, свойственной ему, посоветовал Кузьма.
- Ну, поставлю я вопрос перед крайкомом, перед ЦК. Дадут мне другого спеца. Лучше ли? Не знаю. Этот хоть не вредит. А своих, красных командиров производства, мы еще не вырастили. Читал я недавно в "Правде", что Промакадемия сделала первый выпуск - сто человек. А что такое сто человек на нашу страну? Вот и приходится заниматься всем, а в сутках - двадцать четыре часа.
- Тут, за углом, правление нашего колхоза. Зайдем. Дядька Демка должен быть там, - предложил Михаил.
Демьян Путивцев был в правлении. Увидев Михаила, а с ним двух незнакомых, оживился. Еще вчера Максим сказал ему, что должен приехать Михаил и перевезти их в город. "Редеет Солодовка, - с грустью подумал Демьян. - Сначала Михаил. Теперь вот Алексей и Максим… Алексей, говорят, механиком стал. Ему бы самый раз на тракторе. Сказал Михаилу об этом, а тот против: "Несознательный вы, дядя. Заводу тоже нужны люди". Может, и несознательный, а только жаль, что племянники уезжают".
Демьян поднялся навстречу гостям.
- Заходьте, заходьте!.. А вас як величати? - протягивая руку Романову, спросил он. - Як же, як же!.. Чув… Мишка завсегда гарно об вас балакае… А Хоменко у нас тоже е, то не сродственник твий? Ни… Ну, сидайте… Расповидайте, шо там…
- У великому свити робыться, - сверкнув улыбкой, закончил Михаил.
- Расскажите лучше вы. Как живете, как колхоз? - попросил Романов. - Давно я в селе не был.
- Та як?.. Гуртом, кажуть, и батька легше бити. А коли сказати правду, то биднота довольна. А зажиточни, ти, шо сознательни, мовчать. А есть и таки, шо ерепенятся. Давай, мол, мого коня, корову назад.
- Ну и что ж вы им на это?
- Та розъясняю, - уклончиво ответил Демьян. - Год нынче був сухый. Кавунов тилькы богато уродылось. Хочете покуштоваты? - предложил он.
И, не дожидаясь согласия, выкатил из-под стола огромный полосатый арбуз, расстелил старую газету на столе и вонзил складной нож в треснувшее сочное нутро.
Арбуз был медово-сладким. Нежная сахаристая мякоть просто таяла во рту.
- Очень хорош, - похвалил Романов, беря вторую скибку и вытирая тыльной стороной руки липкую от сока бороду.
- От як интересно, - усмехнулся Демьян. - Кому сухота - погибель, а йому - сахар. И дэ тильки вин береться? Земля - солона, а вин солодкий.
- Какая помощь от нас, заводских, требуется? - спросил Романов.
- Два "фордзона" у нас всего, да один из них хромае. Ездил наш тракторист до городу, да нужного не нашел. Помогли бы, а?
- Пусть с понедельника приезжает и прямо ко мне, - сказал Романов.
- Добре.
- Много у вас кулаков было? - поинтересовался Клим.
- Та ни. Село наше малэ… Сусекин та Бородачов… А Заозерный то не куркуль. Дурный якись був мужик. Все добро свое спалил тай утик.
- Это я слышал. Михаил вот рассказывал… У вас сегодня, Демьян Петрович, в деревне праздник?
- Та не кажить мне за цей праздник!.. А шо я зроблю? Тяжко с цим дурманом бороться.
Кузьма Хоменко поправил сползшие на нос очки.
- С религией, Демьян Петрович, можно и днем бороться. Вот, к примеру, есть у вас на селе гармошка?
- Ну есть.
- Можете вы дать ее мне часа на два?
- Что ты задумал? - спросил Михаил.
- Ну, дайте гармошку - увидите…
Принесли гармошку. Кузьма растянул мехи, провел пальцами по басам.
- Пошли на площадь.
Михаил не верил в затею Хоменко, но Романов решил по-своему: "Пусть попробует".
На площади было уже не так людно, как утром, но в церкви народу было по-прежнему густо.
На убыль подалась и торговлишка. Почти все, что должно было быть продано, продали. Теперь и торговцы, и покупатели праздно шатались по ярмарке, лузгали семечки. Парни перебрасывались с девицами игривыми словами. Старики кучковались, усевшись на возах, на рогожных подстилках в тени деревьев. Среди мужиков было немало выпивших, но держались пристойно, тихо. Только Пашка-ключник, приблудный, живший в примаках у сорокапятилетней вдовы Аграфены, хватил с утра лишнего, что с ним случалось нередко, и начал было бузотерить. Но скоро угомонился и лежал теперь под акацией, похрапывая.
- Ну, начинай свою агитацию, - скомандовал Романов Кузьме.
- Щас.
Хоменко вышел на середину базарной площади. Огляделся, как бы призывая всех обратить внимание на него, и растянул мехи. Мелодия "Варшавянки", возникшая сначала робко, загремела громче, подкрепляемая басами. За "Варшавянкой" грянули "Мы кузнецы", "Смело, товарищи, в ногу". Из старой гармошки Хоменко старался выжать все, что можно.
Вокруг Кузьмы стали собираться люди. От шума проснулся Пашка-ключник. Поднялся, пошел к музыканту, диковато улыбаясь, блестя пьяными маслеными глазами, работая костлявыми локтями.
- А ну! Пусти… Пусти, тебе говорят!..
Наконец он пробился в центр круга, подбоченился и вдруг… пошел вприсядку, в пляс, с трудом удерживая равновесие, выбрасывая в стороны длинные ноги, вызывая смех толпы.
Кузьма покраснел от неожиданности, от неловкости. "Вприсядку под такую песню?!" Скрипнул еще несколько раз на гармошке и, не зная, что делать, умолк.
- Давай! Давай! - закричал Пашка, дрыгаясь из последних сил, но тут, видно, земля пошла у него перед глазами кругом, и он свалился на бок, в пыль.
Из толпы вынырнула Аграфена, схватила полюбовника за шиворот, бранясь, что испачкал обновку, купленную к празднику, потащила домой. И снова вроде можно было начинать концерт. Но тут из церкви вышел священник и направился прямо к Кузьме.
Кузьма снова заиграл, и как можно громче. Толпа расступилась перед священником. Он подошел к играющему и бросил к его ногам полтинник. Недоуменно всхлипнула гармошка и снова смолкла.
И к ногам Кузьмы полетели медные пятаки и копейки. Кузьма стоял красный, пот градом катился по его лицу. Язык будто отнялся. Неловкое молчание длилось всего две-три секунды. Люди стали расходиться. Опомнившись, Хоменко закричал:
- Куда же вы?! Я ж не за деньги! Я ж для вас…
* * *
- В городе рабочий класс давно попам на горло наступил, а вы тут цацкаетесь с ними! - гремел Романов, потрясая кулаками перед носом Демьяна Путивцева, будто он был виноват в случившемся. - Ну, каков подлец!.. Какой ловкий ход!.. По закону его и взять нельзя… - немного остыв, уже мягче говорил Клим.
- О! По закону и не можно! - обрадованно согласился Демьян.
К вечеру подъехала долгожданная кинопередвижка. Привезли ленту "Медвежья свадьба". Между двумя столбами на базарной площади натянули сшитые вместе четыре простыни. С наступлением темноты почти все село снова собралось здесь. В Солодовке кино крутили в третий раз. В первый раз движение человеческих фигур на экране вызвало у сельчан такие бурные чувства, что и скрипача, прятавшегося за экраном, не было слышно. Читать многие не умели, некоторые читали, но по складам - и титры прочитывать не успевали. В следующий раз комсомольцы организовали дело по-другому. Самый голосистый и грамотный парень в селе Спирька Кобяков стоял на возвышении, на столе, и что есть мочи, в полную силу молодых легких, как можно громче, читал титры. Скрипача попросили играть потише. Бабки сдвинули платки с уха. Все липли ближе к тому месту, где возвышался Спирька. Так было и на этот раз.
История несчастной любви, заканчивающаяся жестоким убийством, потрясла многих. Особенно женщин.
- Ой, лышинько, ой, страх який!..
- Та втикай же, панночка, втикай! Вин жэ звирюка!..
- Отведи, господи, и сохрани! - раздавались женские голоса.
- Та замовкнить! Дайте послухать!
- От сороки, разгомонились…
Погас экран. Кончился фильм, а скрипач еще выводил последние рулады грустной мелодии, венчающей финал. А потом наступила тишина, только сверчки трещали в траве.
Расходились нехотя, не спеша. Старшие по домам, а молодые за околицу, позоревать. Кузьма, все еще расстроенный, тоже пошел спать. А Клим Романов и Михаил решили немного пройтись, покурить.
Глаза привыкли к темноте, и ночь не казалась такой густо-синей. Ясный месяц, рожками книзу - на вёдро, светил щедро. Соломенные крыши домов будто облили желтым. Светились отраженным светом белые стены хат. Пыльная дорога, уходящая вдаль, за косогор, тускло серебрилась.
Михаилу взгрустнулось: вот и покидают они родные края. Правда, остаются в деревне дядьки. К матери он ездил часто, а теперь когда еще выберется сюда?.. По этой земле сделал он первые шаги. В этом доме зимними вечерами сидел он на коленях у отца и учил первые буквы. Здесь посадил первую яблоню и познал впервые женскую любовь. А зимой! Какие игрища они устраивали. По мягкому, притоптанному на дороге снегу легко скользили огромные сани. Вместо лошадей впрягались в эти сани четверо крепких парней и неслись вскачь по улице что есть духу. А девчата и парубки, стоявшие по обе стороны вдоль дороги, должны были на ходу прыгать в эти сани. Прыгали друг на друга, росла куча мала, пока под девичий визг и хохот не рассыпались. И тогда парни-"лошади" могли целовать тех девушек, которые не удержались на санях, а для ребят было другое наказание - теперь они становились "лошадьми" и впрягались в сани…
А как волнующе пахнет земля в марте, когда начинает паровать на солнце, когда на подсыхающих пригорках пробивается первая зелень. Такого запаха в городе не бывает. И снег тает, и земля обнажается, а все не то…
Клим и Михаил вышли на окраину села. Поднимался легкий полуночный ветерок. Нежно шуршала под ногами сухая трава. И вдруг в ночи раздался крик - женский, холодящий сердце своей неподдельностью. Будто не кончилась "Медвежья свадьба", будто снова крутили страшный финал, когда невеста перед смертью, перед тем как ее загрыз жених, закричала вот таким голосом. И тут из-за бугра выскочили три пары. Бежали не понарошку, а вовсю девки, задрав подолы юбок, мелькая белизной ног, парни не отставали от них. В одном из парней Михаил разглядел Степана Заерко.
- Степка! Что случилось?
- Привидение!.. С кладбища!.. Тикайте!.. - не сбавляя прыти, прокричал на ходу парень.
- Что за черт! - выругался Клим Романов. - Какое еще привидение?.. Снова поповские штучки?..
Кладбище было рядом. Месяц за тучу зашел. Матово белели кресты на могилах. Часовенка с круглым куполом пряталась в тени деревьев. И тут они увидели е г о… Роста нечеловеческого. Метра три. Всё в белом. Руки длинные, тонкие, как кости, а голова?.. Не голова - шар какой-то. И завывание - уууууу… Двигалось о н о медленно. Не шагало, а будто плыло.
У Михаила все похолодело внутри, ноги сами готовы были нести его прочь. А Романов? На одной ноге не уйдешь! И Романов побледнел. А может, так показалось, потому что месяц как раз в это время снова вышел из-за тучи. Романов закричал высоким, не своим голосом:
- Стой, чертово привидение!.. Стой, тебе говорю, в бога-мать!
Михаил никогда прежде не слышал, чтобы Романов матерился.
- Стой! Стрелять буду! - уже со злостью и угрозой, тоном ниже, громко сказал Клим и вытащил маузер.
А о н о будто сильнее подвывать стало, шаг прибавило.
- Стой, говорю в последний раз!..
Романов выстрелил вверх, шагнул, зацепился деревяшкой за кочку, споткнулся, и по ушам Михаила ударил второй выстрел.
Михаил увидел, как оно остановилось и стало переламываться пополам: верхняя половина клонилась, клонилась и рухнула, глухо ударившись, как мешок, о землю. Нижняя половина заметалась, сдирая с себя белое, завопила:
- Убили! Никишку убили!..
От этого крика холодный пот покрыл лоб. В сознание острием вонзилось одно - беда! Случилась беда! Михаил побежал туда… Романов заковылял следом, чувствуя непомерную тяжесть во всем теле, руки и ноги словно одеревенели.
Васька Мартынюк - теперь Михаил узнал его - в разодранной старой простыне стоял на коленях над Никишкой, все еще замотанным в белое. Никишка был без сознания. Темное пятно на белой простыне расползалось вширь.
Романов рухнул рядом, разорвал простыню, увидел совсем молоденькое лицо и протяжно застонал:
- Михаил! Бери передвижку! Гони в район! Врача, скорей!