* * *
Михаил в этот вечер вернулся из командировки. Ксеня - к нему со слезами. "Что за ерунда", - подумал он. Обедать Михаил отказался, пошел к Захару - мужу Марфы. Путивцев написал заявление на имя начальника городского ГПУ. Так и так, мол, мы, коммунисты, такой-то, такой-то, ручаемся за нашего тестя. Человек он безвредный, к Советской власти лояльный, и потому просим отпустить его под наше поручительство. И две подписи. С этой бумагой отправился в ГПУ, к начальнику. Тот прочитал заявление, вызвал Гребенникова. Познакомились.
- Понимаете, товарищ Путивцев, есть у нас сведения, что из-за границы в город приехал опасный человек. Решили проверить… Теперь все выяснилось. Можете забрать тестя хоть сейчас. Однако… - Гребенников по привычке щелкнул пальцами. - Дурмана религиозного у него полная голова.
- Это я знаю, - сказал Михаил.
Тихона Ивановича он подождал в коридоре. Тот вышел - и сразу к зятю:
- Спасибо, Миша…
Михаил ответил сдержанно:
- Здравствуйте, Тихон Иванович. Пойдемте, а то дома волнуются…
Константинов видел, что Михаил чем-то недоволен, но расспрашивать не стал, только вздыхал изредка. Они вышли на улицу.
- Вот вы, Тихон Иванович, попов любите, а они вам за любовь подлостью платят.
- Та пропади они пропадом. Я их николы не любив! - зло воскликнул Константинов. - Господи! Покарай богоотступников, шо твоим именем черное дило робять… И прости меня, грешного…
Возле Степка, где стояла церковь, Тихон Иванович взял Михаила за руку:
- Погодь тут чуток. Я быстро.
Отца Еремея Константинов нашел в доме при церкви. Тот явно не ждал этого визита. Прикинулся радушным:
- Тихон Иванович, вы? Какими судьбами?..
- Не ждал, антихрист! Иуда!.. Будь ты проклят, развратник! Вор!.. Страшись суда божьего!.. - И швырнул в ненавистное, искаженное злобой лицо ключи от церковной кассы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В сентябре пошли монотонные, нудные, моросящие дожди. Прояснивалось редко. Но осень еще только угадывалась. Листья на деревьях были зеленые, свежие, дороги просыхали быстро, выскальзывающее временами из-за туч солнце, как горячим утюгом, проглаживало их, и, даже когда выпадали по-настоящему прохладные дни, еще не верилось в то, что пришла осень, и ходили в рубашках с закатанными выше локтей рукавами.
В один из таких сентябрьских дней Михаилу Путивцеву пришла телеграмма от старшего брата:
"Приеду двадцатого поезд десятый вагон седьмой".
Комбриг Путивцев получил благодарность "за успешное выполнение правительственного задания". В Москве ему вручили путевку в санаторий РККА на берегу Черного моря, а дорога туда лежала через родные края.
Пантелей Афанасьевич стоял у раскрытого окна вагона и смотрел на приазовскую, выгоревшую за лето степь. Только вдоль железной дороги кустились заросли чертополоха и лебеды, влажно-зеленые от недавно прошедшего дождя. Желтизной отсвечивала стерня. Еще дальше чернел свежевспаханный клин чернозема.
Поезд замедлил свой бег - начались пригороды. Над высокими подсолнухами с тяжелыми, опущенными книзу шляпками кружились стремительные воробьи. На бахчах лежали арбузы. Один, расколотый, с ярко-красной сахаристой сердцевиной, валялся у самой дороги.
В Германии арбузов не было, а в Москве Пантелей тоже не успел отведать. При виде этого расколотого арбуза у Путивцева пересохло в горле.
В сиреневой кисейной дымке показались трубы металлургического завода. Мимо проплыла водокачка - поезд подходил к станции. Сам город находился в железнодорожном тупике, и поезда дальнего следования в него не заходили.
- Подъезжаем, - сообщил проводник. - Вам помочь? (Путивцев был в форме с орденом Красного Знамени на груди.)
- Что вы, товарищ… Я сам.
Пожелав попутчикам счастливого пути и взяв чемодан, Путивцев стал пробираться к выходу. В раскрытую в тамбуре дверь увидел Михаила, который легкой рысцой трусил за седьмым вагоном.
Поезд еще не совсем остановился, а Пантелей Афанасьевич легко спрыгнул с подножки и сразу попал в объятия брата. По перрону к ним уже спешили Романов и Ананьин.
- Ну, здорово, Пантелей, здорово!.. - Романов тоже обнял его.
Они расцеловались. Потом настала очередь Ананьина.
- Хорош! Хорош!.. Ничего не скажешь, - разглядывая Пантелея, говорил Ананьин, тиская руку железными пальцами.
- Рад видеть вас всех вместе. Живы-здоровы?
- Как видишь, - ответил за всех Романов. - А ты как?
- Нормально.
- Пошли, что ли…
У перрона стоял автомобиль.
- Вы, я вижу, разбогатели, - заметил Пантелей.
- Богатеем понемножку… Ты где сядешь, впереди? - спросил Романов.
- Все равно.
- Тогда я впереди сяду, если не возражаешь. Сподручней мне с моей деревяшкой.
В машине было душно, крыша нагрелась на солнце. Опустили боковые стекла.
- Как тебе ездилось, брат, в Германию? - спросил Михаил.
- Коротко не ответишь.
- А ты не коротко, - посоветовал Ананьин.
Машину мягко качнуло на выбоине.
- "Бюик"? - поинтересовался Путивцев у шофера.
- "Бюик", товарищ комбриг.
- Эх, братцы, скорее бы научиться все это делать своими руками - и автомобили, и самолеты. Тогда нам никакой черт страшен не будет. А пока приходится покупать и то и другое.
- Скоро научимся, - пообещал Романов.
- Как ты? - спросил Пантелей Михаила. - Как Ксеня?
- У меня все в порядке. Ксеня дома с Вовкой.
- Вовке сколько уже?
- Четвертый год.
- Мать не прибаливает?
- Есть немного. Как дадут квартиру, заберу ее в город. Ксеня тут не даст ей ничего по дому делать - будет отдыхать.
- Как все? Максим? Что Алексей?.. Лентяй он насчет писем. Еще весной прислал мне открытку: докладываю, товарищ комбриг, служба идет нормально, числюсь в рядах отличников боевой и политической подготовки… И с тех пор - ни слова.
- Алешка демобилизовался. Неделю уже как в Солодовке. Сегодня приезжает. С тобой хочет повидаться, - сообщил Михаил.
- Это здорово! В кои-то веки все вместе соберемся…
Машина выехала на Камышановскую. Слева осталась заводская бухта, где стояли суда подсобного рыболовецкого хозяйства металлургического завода.
- Захар теперь тут директорствует, муж Марфы, - сообщил Михаил.
Появление автомобиля на Амвросиевской вызвало оживление. Как только машина остановилась, мальчишки окружили ее, наиболее смелые пытались стать на подножку.
- Дядя, погуди…
Клим, опередив шофера (знал, что тот - противник ненужного гудения, так как это разряжало аккумулятор), нажал на клаксон в угоду ребятам.
На звук клаксона вышла Ксеня. Пантелей и Михаил вылезли из машины.
- Знакомься, - сказал не без гордости Михаил. - Моя жена.
Ксеня сразу понравилась Пантелею.
- Ну, ты уж не обессудь, если я, как старший брат… - Тут он слегка нагнулся и поцеловал Ксеню.
Та засмущалась.
- Милости просим… Сергей Аристархович, Клим Федорович, - обратилась она к Романову и Ананьину.
- Через час у нас партком, а вечером, если не возражаете, заглянем, - пообещал Романов. - А ты, Михаил, можешь остаться, раз такой случай.
- Как же так, присядьте хоть на минутку, - не сдавалась Ксеня. - Сейчас вот и Максим с Алексеем подъедут.
- Никак нельзя…
- Ждем вас к обеду, часам к шести. Не опаздывайте, - сказал Пантелей Романову и Ананьину.
- Постараемся, - пообещал Клим и тронул рукой шофера за плечо: - Поехали.
Ксеня, Михаил и Пантелей вошли во двор. Пантелей увидел в садике старика с белой бородой, в бумазейной застиранной рубашке, в холщовых штанах, в растоптанных тапочках на босу ногу. Догадался, что это тесть Михаила.
- Здравствуйте, Тихон Иванович!
Любопытство и нетерпение выгнали Константинова во двор. За годы службы в царской армии разных чинов он повидал, но красного генерала видел впервые. Босые пятки Тихона Ивановича как-то сами собой сошлись вместе. Он растерянно пожал протянутую руку. Удивился, как Пантелей узнал его, назвал по имени-отчеству. Ведь раньше они никогда не виделись.
Тут же, в саду, барахтались в траве Коля, сын Захара и Марфы, худенький мальчик лет девяти, и толстенький, с белыми курчавыми волосами, как у девочки, Володя - сын Михаила. Увидев старших, ребята перестали бороться, поднялись на ноги, отряхиваясь.
- А это что, ромб? - Коля показал пальцем на петлицу.
- Точно. А ты откуда знаешь?
- Тоже военная косточка растет, - заметил Михаил. - Все воинские знаки различия знает. А это мой, - с гордостью добавил он, подхватив Володьку на руки.
- Митька, ты чого ж на дерево злиз? А ну злазь виттеля. - Евгения Федоровна вышла на крыльцо, увидела Митьку на груше.
- А это чей же? - поинтересовался Пантелей Афанасьевич.
- Это Нюрин. Гостит у нас вторую неделю.
Митька тем временем легко, по-обезьяньи, соскользнул с дерева. Подтянул трусы, заправил в них выцветшую бледно-голубую майку и незаметно исчез.
- Та заходьте ж у хату, - пригласила Евгения Федоровна. - Чи з дорогы треба умыться? Ксеня, возьми чистый рушник у комоде.
Ксеня налила в рукомойник колодезной холодной воды, принесла чистое полотенце:
- А вот и Алексей!
Алексей почти вбежал во двор. Черные волосы - ежиком, глаза - зеленые, веселые. За ним шел худощавый Максим с Алешкиным солдатским фанерным чемоданчиком.
Алексей, увидев старшего брата, почтительно-озорно вытянулся:
- Здравия желаем, товарищ комбриг!
Снова объятия, гомон, шум во дворе.
Прихромал соседский подросток Толя. Как всегда, серьезный, сосредоточенный. На боку, на ремешке, болтался фотоаппарат, штатив - под мышкой.
- Толя! Вот молодец, что пришел. Карточку сделаешь? - обрадовалась Ксеня.
- Вам какого размера? Такого или такого? - Толя стал показывать образцы фотобумаги, сказал, сколько это будет стоить.
Толя охромел в раннем возрасте: упал с дерева, сломал ногу, и кость срослась плохо. Мать его брала в стирку белье у соседей, тем и зарабатывала. Отец бросил их и уехал неизвестно куда. Денег не хватало, и Толе приходилось подрабатывать фотографией. Сначала никакой определенной платы он не брал. Сколько дадут - и ладно. Но теперь у него была точно установленная такса. Толя любил делать карточки большие, групповые, и чтоб каждому по карточке.
- Побольше, Толя, побольше. Чтобы мы все поместились… - ответила Ксеня.
Толя засуетился, установил штатив, расставил треногу.
- Вас прошу сюда, в сторонку. Вы, дядя, - во второй ряд. Не загораживайте! Не загораживайте! Теперь хорошо.
- А теперь, Толя, сними нас отдельно. Братьев! В одну шеренгу становись! - скомандовал Пантелей.
Пантелей стал в центре - самый высокий, блондин, в мать, совсем не похож на братьев, слева - Михаил и Алексей, справа прилепился Максим, худенький, носатый.
- Внимание, снимаю. Минуточку! Еще раз…
- Ходить уже до хаты. Уси ж с дороги голодни. - Евгения Федоровна снова вышла на крыльцо. - Ксеня, та приглашай же дорогих гостей.
Ксеня, возбужденная встречей, счастливым, несвойственным ей звонким голосом приказала:
- Мужчины, марш за стол!
- После вас, Ксенечка, только после вас. - У Алексея такая же белозубая улыбка, как и у Михаила. Глаза только другие - с хитринкой, плутоватые.
"Ох, Алешка… Снятся кому-то кислицы. Не одной, наверное, голову задуришь!" - подумала Ксеня.
В доме распоряжалась Евгения Федоровна. Ей помогала розовощекая Марфа. Тяжелый дубовый стол с толстыми резными ножками выдвинули на середину. Стульев не хватало, поэтому принесли со двора две лавки. Евгения Федоровна накрыла их ряднушками, чтоб было удобнее сидеть. На столе стояла закуска: соленья, паюсная икра, моченые яблоки, терновка. Большими кусками был нарезан огромный золотистый от жира чебак. Над всем этим возвышался круглой формы высокий подовый хлеб. Евгения Федоровна всю ночь с ним провозилась, пока испекла. Жаль, тесто немного перестояло, с кислинкой получилось. Но гостям понравилось, хвалили.
Мужчины выпили водки. А женщин Пантелей угощал сладким душистым вином с "заграничным" названием - "Шато Икем".
Алексей сел сначала рядом с Пантелеем, но как только появилась молоденькая чернявая соседка Нина, подсел к ней.
Тихон Иванович, отяжелевший от выпивки и еды, допытывался у Пантелея, хорош ли немец как хозяин:
- Сын мий, Ананий, був в плену, у австрийцив. Австриец - хозяин гарный, а нимиц?.. - И наконец спросил о том, что его занимало больше всего: - Чи правда, шо ты вроде енерала?
- Не верится?
- Та не то шоб не вирилось, но хворма у тэбэ така ни енеральска. Ни тоби эполет, ни аксельбантов…
- Так я ж красный генерал, батя.
- Та так-то воно так, а усе ж таки…
За столом за разговорами просидели до вечера, зажгли лампы. Женщины стали готовить стол к обеду.
- А вот и я… - На пороге с видом заезжего факира появился Захар. В руке - ведро вареных раков, густо пересыпанных пахучим укропом.
- На шо ты цих страшилищ принис? - накинулась на него Евгения Федоровна.
- Мамаша, вы ничего не понимаете. Посмотрите, какой красавец. - Захар взял из ведра крупного, длинноусого, с огромными клешнями рака и сунул под нос подвернувшемуся под руку Митьке: - Хо!
- Захар, иди сюда, место есть, - позвал Михаил.
- Я тут примощусь, между бабами.
- Да там же негде.
- Мне много места не надо. Я, как прутик, в любую дырочку влезу.
Был он действительно сух, как прошлогодняя ветка. Еще суше Максима. Теперь, когда они сидели рядом, это было особенно заметно.
- Максим, ты чого такой невеселый? Молчишь и молчишь, - спросила его Марфа, подавая второе.
- Та хиба за моими братьями поспеешь?
- Максим у нас молчун, - сообщил Алексей.
- Та уж не такой, як ты, пустобрех.
- Ниночка, разве я пустобрех, я просто веселый. Правда?
Нина засмущалась, не зная, что ответить.
Вдруг раздался голос Романова:
- Мы не опоздали?
Из-за спины его выглядывал Ананьин.
- Это называется в шесть часов? - загремел Пантелей.
- Извиняйте. Задержались малость.
- Не извиняю! По штрафной им!
- По штрафной! По штрафной! - дружно закричали все.
- Проходите, Клим Федорович, Сергей Аристархович, - приглашала Ксения. - Садитесь, садитесь. Тут вам будет удобно.
Романова и Ананьина посадили рядом с Пантелеем. Налили в стаканы водки, поставили по тарелке с борщом.
- Вы давайте ешьте, - наказывал Пантелей.
Пока Романов и Ананьин закусывали, Пантелей подозвал Алексея:
- Куда на работу думаешь устраиваться?
- Осмотрюсь немного… Михаил вот на завод зовет.
- Правильно, - поддержал Романов, - механики нам вот так нужны, - и провел ребром ладони по горлу.
- Вы - член партии, комсомолец? - поинтересовался Ананьин.
- Комсомолец.
- Подойдет…
- А ты что ж это - беспартийного и на работу бы не взял?
- Вот видишь, Пантелей. Стоит только слово сказать, а он уже с придирками.
- Пошли, мужики, во двор, перекурим это дело, - предложил Пантелей.
Расселись на грубо сколоченной лавке под развесистой шелковицей Пантелей, Клим, Сергей, Михаил и Захар. Алексей исчез куда-то с Ниной. Максим остался в доме с женщинами.
Вечер стоял мягкий, тихий. Крупные теплые звезды струились тусклым молочным светом. На темно-синем небе густо лежала серебристая звездная пыль. Пантелей вспомнил о ночных полетах там, над Германией…
- Нет лучше воздуха, чем в наших краях, - сказал он, подумав о своем. - В Средней Азии сухо, как в духовке. На Балтике сыро. За все лето в Германии ни одного такого вечера не было…
Помолчали немного, светя в ночи папиросами.
- Тебе приходилось, брат, встречаться с немецкими коммунистами? - спросил Михаил.
- Приходилось.
- Скажи, возможна ли в ближайшее время там революция?
- А что вы слыхали о партии Гитлера? - неожиданно спросил Пантелей.
- А разве в России не было соглашателей? - вопросом на вопрос ответил Ананьин.
- Это не партия соглашателей, - возразил Путивцев. - Это значительно опаснее. Я слышал Гитлера. Он ловко играет на национальных чувствах немцев. Умело использует социальные лозунги, выдавая свою партию за партию рабочих.
- А разве меньшевики не использовали социальные лозунги? - не сдавался Ананьин.
- Использовали, - сказал Пантелей. - Не смогу я, наверное, объяснить… Но это совсем другое. Надо побывать там, пожить, увидеть все своими глазами…
- А ты как считаешь, Гитлер и его партия могут прийти к власти? - спросил Романов.
- Видишь ли, завод, на котором я был, не совсем обычный.
И Путивцев рассказал о Хейнкеле, о его заводе, об обедневших бауэрах, вчерашних люмпен-пролетариях, которых набрал Хейнкель на свой завод. Рассказал о Видере, о человеке, который не хочет даже слышать слово "политика".
- И таких, как он, в Германии немало. Но главная беда - раскол, который внесли социал-демократы в ряды рабочего класса. В таких условиях Гитлер может прийти к власти. А это враг коммунистов, враг опасный, убежденный, и борьба с ним будет трудной.
- Классовая борьба везде и всегда была трудной. Но в Германии она ведется в открытую, у нас же принимает скрытые формы, - заметил Ананьин.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Пантелей.
- На словах сегодня все за Советскую власть, а на деле у нас еще есть такие, которые стараются вставлять палки в колесо истории.
- Опять ты завел любимую пластинку, - недовольно поморщился Романов. Видно, не раз они говорили об этом.
- Это не пластинка, это мое твердое убеждение. Я уверен, что передовая линия борьбы социализма с капитализмом проходит в нашей стране. Сумеем одолеть своих внутренних врагов - никто нас не одолеет.
- Пока армию не перевооружим - опасность превеликая. Фактор времени для нас сейчас - самый важный, - сказал Пантелей.
- Вот именно! - воодушевился Ананьин. - Этой задаче необходимо подчинить все.
- А средства? - раскуривая новую папиросу, спросил Романов.
- Деньги, что ли?
- Да, средства.
- Деньги надо взять в деревне.
- А где же они в деревне? На улице, что ли, валяются? - усмехнулся Романов.
- А ты что думаешь, комсомольский вожак? - спросил Ананьин.
Михаил расправил плечи, будто собирался вступать в драку:
- Не люблю я ваших споров. Один говорит - вроде прав, другой - тоже прав.
Ананьин недовольно повел бровью:
- Дипломатом ты становишься, Михаил.
- Бросьте вы, Сергей Аристархович, приписывать мне разное… А если хотите без дипломатии… Не нравится мне, что вы… что вы…
- Ну-ну, давай-давай, без дипломатии…
- Что вы о людях не думаете!
- О каких это людях, позволь спросить? Есть люди, а есть человеки. Есть бедняк, а есть кулак, есть рабочий и есть буржуй… Всеобщего братства быть не может!
Тихон Иванович Константинов сидел поодаль, на завалинке, тоже курил, прислушивался к разговору. Слушал, слушал и не выдержал:
- А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего, подлежит суду.