Жарко Ивану, щеки румянцем расцвели, по лбу капельки пота ползут, но он не сдается. А матросы хохочут, подбадривают:
- Жми, Иван! На полные обороты!
Не всем, конечно, пляска по душе. Немало на корабле и любителей песни. Стоит только старшине 2-й статьи Георгию Бессонову начать: "Ревела буря, дождь шумел..." - как песню подхватывают десятки голосов.
Любит эту задушевную русскую песню и комиссар Стрельник. Об этом на корабле знают все. Что нравится ему в ней? Тревожная грусть или широкое раздолье? Трудно сказать. И вообще нелегко ответить, почему у каждого своя любимая песня. Есть она и у Петра Стрельника.
Рожденный в степном украинском селе, с детства мечтал он о море, о его широких и бескрайних просторах. Мальчишкой часто убегал к Днепру и подолгу сидел на крутом берегу, любуясь плавным течением усталых летних вод. По Днепру шли красавцы пароходы. Белые и легкие, пролетали они, как чайки, и манили Петю за собой в неизвестные морские дали. Видимо, в эти минуты и родилась в его мальчишеском сердце мечта стать моряком.
...Милые, беззаботные детские годы! Неповторимое время мальчишества! Кажется, оно ушло от нас навсегда. Но так ли это? Вот даже сейчас, когда нам далеко за сорок и на плечах у нас погоны старших морских офицеров, когда серебристым инеем посыпаны волосы, а дети наши окончили десятилетку, мы не забываем свои далекие мальчишеские мечты. Откуда и как прилетела в наше детство первая чайка, на каком ветру мы впервые услышали трепетание корабельных флагов, какие волны пересыхающих летом речек подняли нас однажды на пенящийся гребень? Мечта, родившись, жила и вела за собой, поднимала нашу юность на могучих крыльях... Нет! Мы никогда тебя не забудем, наше детство! Ведь из твоей радостной бухты мечтаний мы выходили в свое первое плавание. Ты нам всегда дорого, золотое время мальчишества!
Нелегким был для Петра Стрельника путь к морю. Окончив начальную школу в родном селе, юноша приехал в Киев и поступил в заводское училище. С большим желанием изучал он свою будущую специальность слесаря. Потом началась самостоятельная работа в цехе. Он надел рабочую форму - темно-синюю сатиновую спецовку. В ее левом нагрудном кармане лежала жесткая маленькая книжечка - заводской пропуск. Радостный и гордый спешил Петр по утрам на работу. Трудовой коллектив, как родного сына, принял его в свою семью. Хорошие, честные и внимательные люди окружили паренька заботой и любовью. "Как хорошо мне здесь", - не раз говорил сам себе Петр. Но его по-прежнему манило море. Вечерами, отдыхая в парке над Днепром, юноша снова, как в детстве, часами любовался уходящими к морю теплоходами. Мечта не давала покоя, неотступно звала за собой. Работая, молодой слесарь одновременно учился на вечернем рабфаке. Он знал: для поступления в военно-морское училище нужны большие знания.
Через три года Петр надел морскую форму. Юноша добился своего. Окончив военно-морское политическое училище, Петр Никитич Стрельник стал морским офицером, политработником.
...В разгар матросского веселья в кубрик вбежал запыхавшийся Михаил Климов:
- Новая стенгазета, братва! Прошу любить и жаловать!
Моряки окружили редактора, помогли ему прикрепить газету к переборке:
- Вот это дали прикурить!
- Оверкиль!!!
И раскатистый матросский смех разлился по кубрику:
- Хорош огонек!
Немало было высказано едких слов при чтении короткой заметки, в которой рассказывалось о сигнальщике Илье Тимофееве, о том, что он плохо заботится о своем заведовании. "В последнем походе у нерадивого сигнальщика запутался фал, и это задержало подъем важного сигнала. Командир объявил Тимофееву строгий выговор", - писала газета. Заметка кончалась немудрящими сатирическими стихами:
Эй, Илья, прими сигнал:
Содержи на "товсь" свой фал!
- Эй, Илья, прими сигнал! - кричит Сергей Хлюстов. Но Тимофеев уже удрал из кубрика.
- Пошел опровержение писать, - смеется кто-то из моряков.
- Да, не попадайся на зуб нашей газете.
- Холодной водицей окатит и пропесочит как следует.
- Бить надо разгильдяев! - твердо говорит Иван Быльченко.
- Верно, это Климов сочиняет, - с уважением подтверждает Георгий Бессонов.
- Мой командир - поэт? Вот это да! - удивляется радист Костя Блинов.
- Поди, целую тетрадь исписал, - улыбается Караваев. - Читать мне давал. Хорошие стихи. О море, о службе нашей.
Снова задорно и звонко заиграла гармоника, зазывая моряков в круг.
- Сыграй, Саша, что-нибудь задушевное, - просит Бессонов.
Пелевин растянул мехи и быстрой музыкальной скороговоркой пробежался по клавишам:
- Заказывайте!.. Что сыграть?
В кубрик вошел комиссар. Гармошка на минуту смолкла.
- Веселитесь, товарищи! Веселитесь!
Кто-то крикнул:
- "Ревела буря... давай!
И в наступившей тишине зазвучала любимая мелодия. Первым начал песню комиссар. Голос у него был мягкий, сердечный. В оперный театр, может быть, с таким голосом и не взяли бы, но для друзей он был лучше самых знаменитых баритонов. Пел Стрельник негромко, отчетливо выделяя каждое слово. Когда песня требовала особой взволнованности, он понижал голос и пел совсем тихо.
С рассветом глас раздастся мой,
На славу и на смерть зовущий...
- задушевно выводил комиссар.
Он стоял, окруженный матросами, чуть-чуть запрокинув голову, положив руку на плечо гармониста. Казалось, в эту минуту в нем поет все - и сердце, и душа, и сияющее от счастья лицо.
Благодарю моряков за огонек!
По корабельной трансляции передали:
- Отбоя ко сну не будет. Сразу после ужина становимся под погрузку угля. К утру быть готовыми к выходу в море. Срочное боевое задание.
Эта весть с быстротой молнии разнеслась по кораблю. На боевых постах оживление. Матросы осматривают механизмы, проверяют оружие.
В каюте командира собрались офицеры корабля.
- Я поговорю с коммунистами и комсомольцами, - сказал комиссар. - Специально собирать не буду, с каждым в отдельности потолкую.
Шестаков согласно кивнул и обратился к офицерам:
- Командиры боевых частей пусть займутся со своими подчиненными. Каждый матрос, каждый старшина должен знать, что идем на серьезное дело... - Сделав небольшую паузу, он твердо закончил: - Куда и зачем идем - и вы и они узнаете позже. Все! Вы свободны, товарищи!
Поздно вечером корабль встал под погрузку угля. Ночь прошла в напряженном труде. Только моряки кораблей-угольщиков знают, как тяжела эта работа. Одновременно на корабль принимались боезапас, продовольствие, питьевая и котельная вода. Поработать морякам пришлось крепко. Усталые, уже за полночь, вернулись они в кубрик. Едва успели помыться и переодеться в чистую робу, как затрезвонили колокола громкого боя, залилась пронзительным свистом боцманская дудка:
- Корабль к бою и походу изготовить!..
Через час "Туман" вышел в море.
Там, где Кольский залив делает крутой поворот к выходу в океан, корабль завернул в одну из тихих бухт. У причала, под прикрытием высоких скал, стояли сторожевые корабли и катера "малые охотники". Несмотря на раннее утро, здесь царило оживление. По трапам кораблей непрерывным потоком шли люди в ватниках, обвешанные гранатами, перекрещенными на груди пулеметными лентами, с автоматами за плечами.
- Алеша, ясно куда путь держим? - спросил у Караваева вахтенный рулевой Костя Семенов. - Смекаешь?
- Морская пехота... Значит, полундра фрицам! - поддержал его Караваев.
Погрузка шла быстро. Приняв на борт десантников, корабли по-одному уходили из бухты. Курс - открытое море.
...В начале июля сорок первого года фашистские войска, действовавшие на Крайнем Севере, предприняли вторую отчаянную попытку с ходу сломить сопротивление советских войск и любой ценой захватить Мурманск и главную базу Северного флота - город Полярный. С этой целью на северном побережье Финляндии и в Норвегии враг сосредоточил отборные егерские части, прошедшие школу боев в горных районах Греции и на острове Крит. Сюда были стянуты также крупные военно-морские и воздушные силы гитлеровцев. Количественный перевес был на стороне фашистов.
В первые дни боев фашистам ценой больших потерь удалось продвинуться немного вперед. Они были, как им казалось, недалеко от цели. После выхода к реке Западная Лица до Мурманска оставалось всего лишь несколько десятков километров.
Трудно было нашим войскам в те июльские дни сорок первого года. Но советские воины держались стойко, дрались до последней возможности, бились за каждую сопку, за каждый камень. В это тяжелое время на помощь армейцам пришли моряки, наша славная морская пехота - "черная смерть", как ее называли фашисты. На самые трудные участки фронта командование посылало отряды моряков. В критические моменты боев в атаку поднимались матросы. Сбросив с себя защитные солдатские гимнастерки и стальные каски, они шли на врага в своих легендарных сине-белых тельняшках и бескозырках с развевающимися на ветру лентами.
Так было под Одессой и Севастополем, под Ленинградом и Сталинградом. Так было и в сопках Заполярья, на подступах к Мурманску.
В ночь на 7 июля командование Северного флота решило высадить морской десант в тыл гитлеровским войскам, подошедшим к Западной Лице. В высадке десанта предстояло участвовать и "Туману".
На мостике сторожевика настороженная походная тишина. Еле слышно плещет вода под форштевнем, да откуда-то из глубины корабля доносится глухой гул работающих машин. Тишину изредка нарушают негромкие вскрики чаек, низко пролетающих над морем.
- Лев Александрович, - нарушил молчание Стрельник, - Мироненко мне вчера опять докладную подал.
- О чем?
Но разговор офицеров прервался. На сторожевом корабле, идущем впереди, был поднят какой-то сигнал. Шестаков, обладавший хорошим зрением, обычно успевал читать сигналы раньше, чем о них докладывали сигнальщики.
- Поворот вправо, - тихо сказал он Стрельнику, и в ту же секунду вахтенный сигнальщик громко доложил:
- На флагмане "покой" до половины!
- Хорошо. Продолжайте наблюдение.
- Есть!
Не опуская глаз с впереди идущего корабля, Шестаков спросил комиссара:
- О чем докладная-то?
- В морской отряд просится.
- Говорил с ним?
- Говорил... "Хочу, говорит, с живыми фашистами лицом к лицу встретиться и собственными руками душить. И не уговаривайте, говорит, товарищ комиссар. До наркома дойду, а своего добьюсь".
- Ну, и что же мы ему ответим?
- Жалко отпускать, Лев Александрович. Хороший артиллерист и хлопец хороший. Общественник. Спортсмен... Жалко. Но отпустить, по-моему, все же придется. Трудно сейчас на суше. Хорошие люди и там нужны. Прут фашисты на Мурманск.
- Согласен, Петр Никитич. Пусть идет, - наклонил голову в знак согласия Шестаков. - Так и ответьте ему.
Впереди, в бледно-серой утренней дымке, далеко вдаваясь в море, маячили черными бесформенными глыбами гранитные скалы полуострова Рыбачьего. Ни одного белого пятнышка. В последние дни июня стояла невиданная для Заполярья жаркая погода - и весь снег согнало подчистую. Обычно он залеживался в расщелинах скал до июля, а в иные годы не стаивал и все лето.
Дул порывистый, не по-июльски холодный норд-ост. Он гнал с океана тучи, похожие на густой дым, в середине темные, почти черные, по краям бледные и жидкие. Моряки Севера знают: это самый верный признак того, что погода скоро совсем испортится и начнется затяжной, с короткими перерывами дождь. Североморцам знакома "кухня погоды". Служба в Арктике многому их научила.
- Как барометр? - поинтересовался Шестаков у вахтенного офицера.
- Падает, - ответил тот. - Быстро падает.
"Недурно, - подумал про себя командир, - нам хорошенький штормик сейчас не помешает".
"Штормик"! За этим ласковым словом стояли многие опасности и трудности. Но в войну шторм нередко бывал другом североморцев, помогая морякам бить врага. В плохую погоду, когда фашисты менее всего ожидали нападения, наши подводные лодки и торпедные катера лихо налетали на вражеские конвои, проникали в базы противника и топили его транспорты и боевые корабли прямо у причалов. И "хорошенький штормик" помогал им в этом.
На флагмане подняли сигнал "люди". Корабли разворачивались влево. Десант приближался к месту высадки.
- Уже скоро... - негромко произнес Шестаков. - Подходим...
Стрельник передал свой бинокль вахтенному офицеру и подошел к командиру.
- Пройду-ка я на боевые посты, Лев Александрович. У тебя есть какие-нибудь указания? - спросил он.
Шестаков в ответ отрицательно покачал головой, продолжая вглядываться в темноту, скопившуюся у прибрежных скал. Очертания сопок становились все более отчетливыми; уже можно было различать границы лощин и отлогие подъемы гор.
Сойдя с мостика, комиссар направился к комендорам. У носовой пушки находился по готовности номер один орудийный расчет Георгия Бессонова. Старшина молодцевато доложил:
- Орудие к бою готово!
Стрельник оглядел людей, потом подошел к пушке, открыл и закрыл замок, попробовал, как вращаются маховики вертикальной и горизонтальной наводки.
- Внимательно следите за командами, - предупредил он матросов и старшину. - Каждую секунду будьте наготове! Подойдем почти к самому берегу. Если потребуется огонек - дайте так, чтобы фашисты и на том свете вас вспоминали!
Посмотрев на море, Стрельник ткнул рукой в сторону Рыбачьего и взволнованно сказал:
- Трудно сейчас там. Фашисты напролом лезут, не глядят на потери. Торопятся захватить Мурманск, уничтожить наш флот. Всех нас...
- Да, трудно там, - подтвердил Бессонов и умолк.
Наступила тишина. Несмотря на шумные порывы ветра, было хорошо слышно, как мерно, спокойно работают машины, глухо стучат в борта волны и над палубой отчетливо звучат похожие на взлет голубиной стаи короткие всплески корабельного флага, развевающегося на сильном норд-осте.
Комиссар первым нарушил молчание.
- Вы знаете цель нашего похода? Мы спешим на помощь своим боевым товарищам пехотинцам. Мы не пустим врага в Мурманск! - сказал он гневно и твердо. И слова эти прозвучали как призыв, как клятва. - Берег уже рядом, - комиссар взглянул на приближающиеся сопки. - Будьте начеку, матросы!
В машинном отделении комиссар появился в тот самый момент, когда там завязался разговор о письме, которое Александр Косач получил от родителей из Белоруссии.
- Что пишут? - спросил Стрельник.
- Урожай в этом году больно хороший... Только успеют ли убрать. Фашисты здорово лезут. Батька так вот прямо и пишет, - сокрушенно покачал головой матрос и протянул письмо Стрельнику.
- Да, едва ли успеют... - взяв в руки тетрадочный листок, исписанный неровными каракулями, с грустью сказал Стрельник. - Жалко... Наше богатство пропадает, советское. Труд народный... - и, положив руку на плечо Косача, глухо произнес: - Бой скоро, матрос. Дадим фашистам жару!
- Мы что... Наше дело такое - внизу сидим, не стреляем...
- Ход корабля в бою - это тоже вроде главного калибра. От машинистов многое зависит. Особенно сегодня.
- Все будет сделано, товарищ комиссар! На машинистов можете положиться, - отчеканил старшина Александр Смирнов.
- Сохрани, - передал письмо Косачу Стрельник. - Обязательно сохрани, матрос.
Комиссар поспешил на камбуз. "Утро сегодня трудное, и ночь была нелегкой. Устал народ, - думал он, поднимаясь по трапу. - Что там кок на завтрак готовит... Усилить, пожалуй, придется..."
В кубрике, где разместились десантники, в это время шел оживленный разговор.
- С эсминца нас тут пятеро, - говорил широкогрудый моряк своему соседу.
- А мы с подлодки. Двое нас.
Сидящий за столом пожилой черноусый мичман рассказывал двум внимательно слушавшим его молодым морякам:
- Сам об этом в газете читал. Да и те, кто в настоящие переделки попадали, говорили: боятся фашисты грудь с грудью в бою с нашими встречаться. Они известные храбрецы, когда их на одного русского солдата десяток приходится.
- Дома одна мать осталась, - подперев рукой щеку, рассказывал синеглазый старшина, то и дело поправляя перекрещивающие плечи пулеметные ленты. - Отец и братья на фронт ушли... А давно ли другое было. Думал, кончу службу - всего-то несколько месяцев оставалось - и снова на завод... А тут - на тебе - все полетело вверх тормашками. Четыре года ждала девушка моя. Настенькой зовут, - старшина вынул из кармана фотокарточку и передал товарищу.
В тихий разговор неожиданно вплелся громкий бас:
- Говорил я этому каптёрщику: малы мне сапоги. Нет, убеждает, разносишь... Его бы послать самого разнашивать!
- Может, мои подойдут?.. Возьми, - предложил молчавший до сих пор трюмный машинист Михаил Алешин. Он только что сменился с вахты и спустился в кубрик, чтобы немного отдохнуть.
- А сам в чем ходить будешь? Босиком, что ли?
- А я здешний, с "Тумана". Мне на палубе и в твоих неплохо будет.
Сапоги оказались басу по ноге.
- Гляди ты, будто на меня сшиты, - радовался он. - Спасибо, друг, ввек не забуду. А каптёрщику вернусь - покажу!..
Привычный рокот машин вдруг изменился. Это заметили все, и каждый про себя подумал: "Подходим... Сейчас начнется!.." Влетевший в кубрик рассыльный прокричал:
- Десанту приготовиться к высадке!
Шестаков передвинул ручку машинного телеграфа на малый ход и перешел на левое крыло мостика. Отсюда лучше наблюдать за высадкой людей. Уже подготовлен трап. Десантники поднялись на верхнюю палубу.
"Неспокойный человек наш комиссар. Везде поспевает", - ласково думал Шестаков, глядя на Стрельника, беседовавшего с матросами, которым через несколько минут предстояло первыми покинуть корабль.
"Туман" к месту высадки десанта подошел четвертым. Группа первого броска уже успела зацепиться за берег. Из лощины, скрытой за мысом, похожим на утиный клюв, доносились автоматные очереди, разрывы ручных гранат, взвизги мин. Гитлеровцы пытались воспрепятствовать высадке и сбросить десант в море.
Погода, как назло, начала улучшаться. Прогноз метеорологов на этот раз не оправдался. Ветер, изменив направление, стихал. Среди серых туч появились нежно-голубые просветы, сквозь которые уже успело несколько раз проглянуть постоянно бодрствующее полярное солнце. Но сейчас никто не был ему рад, и не одно крепкое матросское словцо было отпущено по его адресу.
Фашисты вызвали авиацию. Прилетевшие штурмовики обрушивали удар за ударом по десанту. Они налетали из-за сопок, низко прижимаясь к земле. Корабельная артиллерия их обстреливать не могла. Положение высадившихся десантников стало критическим. Они нуждались в немедленной помощи.
Трап не доставал до берега. Подойти же вплотную к урезу воды "Туману" не позволяла малая глубина.
- Прыгай в воду! - скомандовал кто-то из десантников и первым бросился в набегавшую прибрежную волну. Холодные брызги обдали его с ног до головы. Примеру смельчака последовали другие.