- Если в море будет сильное волнение, гидроакустическую вахту придется отставить, а жаль, пора морякам жирок подрастрясти. Пора, пора. Привыкли в учебном корпусе на тренажерах сидеть. Ну, да будем надеяться на лучшее. Хотя, если обратиться к классикам русской литературы, то мы убедимся, что, например, даже гражданский человек Александр Сергеевич Пушкин рекомендовал поступать с оптимистами по-военному. Поэт говорил читателю: души прекрасные порывы. Таково его пожелание. Слышите, душить советовал и, я так думаю, что двумя руками сразу.
Клим удивленно поднял брови. Александр Васильевич реакцию мичмана заметил, осекся, тут же заявил, что не все сказанное классиками нужно брать на вооружение, и выразил надежду, что поработать акустикам все же удастся. Такой вот произошел разговор между командиром дивизиона и подчиненным ему старшиной команды.
Вначале, как это и предписано при отжимном ветре, отдали баковые швартовые концы. Нос неторопливо покатился в сторону от соседнего корабля. На шкафуте по команде стравили дополнительные, потом пошли коренные швартовы. Медленно, а потом все быстрей загремела в клюзе выбираемая якорная цепь. С ходового мостика донеслось усиленное динамиком: "Машины на передний ход!" За кормой, свободной от стягивающих швартовов, вспух белый бурун. Корабль плавно двинулся вперед. Дежурный боцман на баке указал флажком перпендикулярное положение якорь-цепи: якорь встал! Тут же прозвучала команда:
- Стоп машина, пошел шпиль!
Звено за звеном выползала из глубины якорь-цепь, тугие струи брандспойта смывали с нее вонючий ил и глину. Чугунные звенья, каждое с пуд весом исчезали в якорном ящике. Расстояние между пирсом и большим противолодочным кораблем все увеличивалось. Динамик голосом Петра Ивановича прогремел:
- Якорь чист!
- Машины - средний вперед, гюйс спустить, флаг перенести!
Клим, как бы ни был занят, старался не упустить красивый этот момент. Он смотрел и загадывал: если смена флагов пройдет без сучка и задоринки, если корабль даже на сотую долю секунды не окажется без флага, выход в море будет удачным.
Для наблюдения достаточно было пройти на ют, встать немного в стороне так, чтобы в поле зрения находились корма и самая высокая на корабле грот-мачта.
Клим решил не отказывать себе в удовольствии и на этот раз. На глаза попался матрос Уразниязов. Мичман пригласил:
- Пойдем, прогуляемся.
По известной причине Шухрат пошел за старшиной команды с опаской. А тут еще Петька выдал ему вдогонку:
- Сейчас тебе пропишут порцию горяченьких.
Уразниязов понимал, что за опоздание по сигналу тревоги с него обязаны спросить. Он ждал и, чего греха таить, побаивался предстоящего с новым старшиной разговора. Но помирать, так с музыкой, с флагом "Погибаю, но не сдаюсь!" - Шухрат поднял голову и выкрикнул в спину идущего впереди мичмана:
- Нотация не люблю, учтите!
Тот обернулся:
- Кататься не любите? На чем кататься, куда?
Потом понял о чем речь, усмехнулся, махнул рукой.
Сигнальщик у флагштока уже начал спуск флага. На ходовом мостике пока все было спокойно. Видеть, что делается на полубаке, мешала надстройка. Но вот наверху, в ажурном сплетении антенн вспыхнул и мгновенно расцвел бело-голубой цветок. Ветер рванул его.
Клим представил, как сигнальщик резкими движениями добирает фал, ощутил упругость бьющегося под напором воздуха полотна, в кончиках пальцев защипало, будто парусящая ткань рвалась прямо из его рук.
Борисов видел на гафеле до того потрепанные встречным потоком воздуха Военно-морские флаги, что еще немного и красные серп и молот начнут исчезать по ниточке. Он знал, не скаредность обеспечивающих служб тому причиной, а суеверие корабельное. Вот втемяшится сигнальщикам, что этот флаг счастливый, под ним, когда он был еще новешеньким, отстрелялись на отлично и все, будут упорно поднимать на выходах на стрельбище только его. Так будет до тех пор, пока командование не рявкнет.
Едва успело погаснуть полотнище на кормовом флагштоке, как на гафеле укрепился и заполоскался пронизанный ветрами прежних походов Военно-морской флаг. Под ним быть экипажу до самого возвращения на базу.
Мичман прикоснулся рукой робы подчиненного, легонько постучал костяшками пальцев себя по груди:
- Трогает здесь, правда?
Матрос неопределенно пожал плечами. Клим прочитал в его глазах вопрос: ради чего разыгрываешь тонкого психолога? И он негромко ответил:
- Да, можно сделать по-другому. Например, выругать тебя. Наказать, наконец. А ты погляди, постарайся увидеть моими глазами наши флотские традиции. И подумай, хорошо подумай, зачем они нужны. Ты, дорогой мой, не жди, когда тебя обкатает наша жизнь. Ты первый постарайся понять ее. Тогда все будет хорошо.
- Я, товарищ мичман, службу люблю. Только я вон какой… здоровый, болшой, а у нас кнопки, лампочки маленькие, как раз для Петьки. Стыдно мне, а?
- При чем твой рост? Ты давай не юли. Вот еще, ерунду какую выдумал. Если службу любишь, почему не стараешься?
Уразниязов, чувствовалось, не хотел затеваемого разговора. Но куда денешься, начальник заставляет, слушаться надо.
- Хорошо, скажу, врать не буду. Тяжело, потому что русский язык плохо знаю, колхозе жил, национальной школе разный там индикатор, акустика слова не слышал. Конечно, технике совсем слабый я, сейчас полтора года дээмбэ остался, понимать надо.
- Что, совсем ничего не знаешь? Схему из чего станция состоит, инструкции ты учил? Учил. Может быть, лень-матушка раньше тебя родилась?
- Что лень, какой такой лень? Я колхозе рано вставал, круглый день работал. Потом, учебке, русские слова ночью учил.
Лицо матроса побледнело. Он обиженно махнул рукой:
- Раз так, ничего говорить не буду. Старый мичман тоже все время ругал.
- Не кипятись ты, остынь, - остановил его Клим. - Ты же видишь, я тоже нерусский. Понимаю, тяжело тебе. Но и ты тоже гордость поимей. Скоро два года будет, как на службе, а по специальности ничего не знаешь. Это как?
- Я что, совсем виноватый? Милованов русский, он ДОСААФ ходил занимался. Петька городе жил, тоже разный кружок учился. Карнаухов техникум кончал. Почему так говорить. Что-ли, кругом плохой получаюсь…
Мичман положил руку на плечо Уразниязова. Ну, порох, а не парень. Просто не дает слова сказать. А с другой стороны, наверное, он все же обидел матроса. Не хотел, а обидел. Ну-ка, если прикинуть, жил себе человек, работал в своем хлопковом колхозе и очень даже неплохо обходился без русского языка. На фиг он ему сдался, это уже на военной службе понадобилось. А, например, у Карнаухова средне-техническое образование. Милованов попал на корабль после морской школы ДОСААФ. Иванов, тот пусть во Дворце пионеров, но тоже радиоделом занимался. Не хлопок ребята собирали.
- Иди, джура. Иди в кубрик.
Матрос ушел. Клим остался один. Конечно, если сравнивать с другими акустиками, Шухрат проигрывает на все сто процентов, чего там говорить, без слов ясно. Черт его знает, может прав Иванов, случайный для команды человек оказался на корабле.
Клим раздумчиво посвистел. Ну хотя бы русский язык знал парень, - размышлял он, - и то полегче было бы.
Он тоже призывался из сельской местности, там все говорят по-якутски и школа была национальной, но часто приходил в школу военком, спрашивал у учительницы русского языка про призывников, интересовался. С ребятами разговаривал, про службу и национальную гордость речи вел.
Надо бы разузнать, расспросить Шухрата как их готовили, подумал он. Ну, конечно, не в лоб, не так вести разговор, как сегодня. Помягче, что ли. Зря обидел парня. А может, еще с кем следует поговорить. Может, с Петрусенко…
Клим надвинул пилотку на нос. За кормой настырно кричали чайки. Им не хотелось, чтобы дармовая столовая взяла вот так и ушла море. Кто теперь даст отбросы с камбуза. Камбуз тоже, того, в море подался. Еще минут десять-двадцать и увидишь вместо корабля только точку на горизонте.
Чайкам оставалось подбирать последние крохи у бачков с отходами, да ругать моряков за такое вероломное отношение. Птицы наглели, кружились чуть ли не над самой головой стоящего на юте мичмана. Но тот не замечал этого. Он думал.
Вечером Клим рассказал о своем разговоре Петру Ивановичу. Старший мичман с минуту помолчал, походил по каюте, потом резко придвинул к Борисову кресло.
- Ты так и недопетрил насчет своего Уразниязова? - спросил он. - Вижу, можешь не говорить. Парню, конечно, не повезло с распределением, какой из него акустик. В боцкоманде, например, он мог бы кое-кому и фору дать. А вот кто виноват, ты знаешь? Что, он сам что ли?
- Нет, Петр Иванович, ты что-то не разобрался насчет нашего разговора. При чем тут распределение, я конкретно вопрос поставил.
- Не перебивай, догор, слушай, что тебе старшие говорить будут.
По мнению главного боцмана причина связана с неправильной системой работы военкоматов страны.
- Два раза в год они формируют из призывников команды. Кого-то расписывают в танкисты, кого-то в военные строители, матросы. Но вот из частей приезжают "покупатели". Каждому из них командиры дают задание привезти столько-то человек. А семейства сейчас в государстве куцые: папа, мама, я - вот и вся моя семья. Новобранцев не хватает. Те, кто приехали за пополнением первыми, еще имеют право выбора. А остальные? Начнешь привередничать, изучать карточки, беседовать с пополнением, разбираться с военкоматскими, совсем ничего не получишь. Потому что в это время кто-то возьмет и увезет будущих воинов скопом, всех подряд. И с кем в таком случае ты будешь служить? - спросил Петр Иванович.
- Чувствую, что с теми, кто не подходит для флота.
- Дудки! Никого тебе больше не дадут. Вообще можешь остаться со мной, да с отцами-командирами, понял? Вся эта игра военкоматчиков в составление и подбор команд нарушается уже первыми "покупателями". Ты, брат, не забывай, что всем нужны самые умные, самые крепкие. Теперь дошло? Ну пойми, кто смел, тот и съел. А опоздавшим остаются последки. В таких случаях никто не смотрит, заканчивал ли призывник ДОСААФ, говорит ли по-русски. Военкоматчики, конечно же, рады. В любой момент у них есть оправдание - сами брали. И потом, ты когда-нибудь слышал, что военкомату предъявляли претензии? То-то. Надеюсь, дошло.
- Что-то сомневаюсь я в твоих словах, честное слово. Дело-то у нас государственное, так?
- Ты еще скажи спасибо, еловая твоя голова, что Уразниязов в учебке даже по ночам русский учил. Среди таких тоже есть разные. Анекдот знаешь? Командир отделения отдает матросу приказание, а тот: "Не понимай!" Командир отделения объявляет ему наряд вне очереди, а тот: "За это не имеешь права!" Есть такие, что специально не хотят знать русский язык, чтобы этим делом прикрываться при удобном случае. И ничего ты с ним не сделаешь, с такого взятки гладки.
Петр Иванович откинулся на спинку кресла, долго смотрел перед собой немигающим взглядом, словно вспоминал что-то. Правой рукой с вытутаированным у основания большого пальца якорем он методично похлопывал по подлокотнику. Потом встал, снова начал мерить шагами тесную каюту. Остановился, проговорил негромко:
- Вот так-то, Климушка. А Уразниязов парень хороший. Ну ладно, ты особо не бери в голову. Такие проблемы не нам с тобой решать, есть люди со звездами много больше и нашивками погуще. Спокойно иди в отпуск, отдыхай, набирайся сил. Женись, если хорошая подвернется, с этим делом тоже дефицит. Упустишь - всю жизнь жалеть будешь.
- А если ошибусь?
- Тем более пожалеешь. Волком выть будешь. А пока - не сгонять ли нам партейку?
- Извини, что-то не хочется. Я лучше в кубрик к ребятам схожу.
- Тоже нужное дело. Давай. А я в документации бабки подобью.
Петр Иванович вытащил из ящика стола большой амбарный журнал. Клим вышел в коридор. Рассказанное старшим боцманом было похоже на правду. Даже если взять гидроакустиков, их всего-то раз-два и обчелся, а все разные и отборными кадрами каждого не назовешь. Любому понятно, какой технарь из Уразниязова. На чужом месте парень, это и в военкомате можно было увидеть. А теперь ходи тут, ломай голову, исправляй чью-то ошибку.
Он спустился в кубрик. В дальнем углу, там, где жили акустики, бренчала гитара.
- О! Товарищ мичман! Подвинулись, быстро.
- О чем поете?
Ответил Иванов:
- Завидуем тем, кто скоро ступит на вольный берег. Там хорошо, девчонки, то-се. Поцелуи, например. Любовь опять же.
Он отложил старенькую гитару с кокетливо повязанным капроновым бантом на грифе, потянулся так, что хрустнуло. Резко выдохнув, произнес:
- Ничего не имею против прекрасной любви. По мне очень много девчонок тоскует. А знаете почему?
Шухрат, на этот раз не ушедший к своему земляку-снабженцу, с готовностью ответил:
- Конечно знаем. Потому что имя такой носишь, Петька называешься. Угадал, а?
Все засмеялись. А Иванов огорчился:
- Лучше бы ты у своего Рустама сидел, мыслитель. Я веселый человек, поэтому, понял? Со мной каждой девушке интересно. Но с одной я долго не могу. Других жалко.
Вмешался Коля Милованов. Он сидел далековато, ему хотелось видеть баловня судьбы и слышать его. Он тянул из своего угла руку и выкрикивал:
- Ты яснее, ты причину, самую суть скажи, как это делается-то. Ребята помолчите, пусть Иванов скажет, интересно же!
Петька приосанился, потом вдруг сник. Сосед заботливо стряхнул с его плеча несуществующую соринку, потом двинул под бок:
- Давай, трави, не задерживай.
Петька разгладил воображаемые усы. Стало тихо.
- Милованыч, тебе придется выйти из кубрика, при тебе речь держать не могу.
- Почему эт? Не пойду я никуды, даже не подумаю.
- Салага еще потому что. Вот отслужишь два года, тогда пожалуйста, можно рассуждать о девочках. Раньше никак нельзя, здоровье может пошатнуться. Ну ладно, учитывая твой горячий интерес, полгода сброшу. Но учти, думать о них пока ты должен наедине, в укромном месте, на расстоянии предельной дальности от старших. А проще, советую, езжай-ка после службы в Среднюю Азию. Шухрат тебе лучшую невесту найдет, ему для друга пять, десять, нет, двадцать баранов не жалко. Стадо отдаст, красавицу купит, женись Милован, пожалуйста.
Пришла пора обижаться Шухрату Уразниязову, но он, восхищенный, смеялся так, что слезы выступили. Ну, Петька, шайтан-парень, совсем на лопатки положил.
Иванов разошелся. Глаза его сияли. Он посмотрел на старшину команды и спросил взглядом:
- Не переборщил?
Клим, смеясь, махнул рукой: валяй! Он почувствовал, что сейчас заговорят о его отпуске и не ошибся. Милованов задал вопрос:
- Тащ мичман, вы чемоданчик приготовили?
- В полной боевой готовности.
- Говорят, что вы три года не были дома. А через полтора месяца опять на корабль…
Клим промолчал. Иванов снова взял гитару, потрогал струны и она охотно поддержала одну из множества сочиненных моряками песен о корабельной службе.
Борисов посидел еще, послушал, потом решил не мешать, направился к выходу. Уже открывая дверь, услышал, как Иванов мечтательно протянул:
- На берегу сейчас хорошо-о.
Мичман поднялся на верхнюю палубу. Уже стемнело. Казалось, корабль стоит на месте, движения не ощущалось, так, подрагивала под ногами стальная палуба. Но, достаточно перегнуться через леера, в глаза бросятся пенные усы, идущие от разрезающего воду форштевня. Они даже светятся в темноте, так же, как и кильватерный след. Если посмотреть на корабль сверху, его легко можно сравнить с темным наконечником гигантской светящейся стрелы, пущенной из туго натянутого лука.
Боцманские хлопоты
Старший мичман Петрусенко не спеша прохаживался по юту. Навалившийся было с утра туман рассеялся, выглянуло солнце и это очень радовало Петра Ивановича. Дождь только помешал бы боцманским обширным планам.
Корабль вернулся с моря, новых выходов в ближайшее время не намечалось и по мысли Петрусенко настала, наконец, пора обновить покраску. Он думал о предстоящих работах и время от времени насмешливо поглядывал на соседний корабль.
Н-да, неудачный получился у них колер, что и говорить, очень даже неудачный, темный какой-то. Белила пожалели, определил Петр Иванович. А может боцман с перепою был, это тоже влияет на качество работы.
Большую задачу поставил перед собой Петрусенко. Старший помощник командира капитан-лейтенант Черкашин сначала даже слушать не хотел, но потом ткнул пальцем на ошвартованный по правому борту БПК:
- Только чтобы я такого художества не видел. Корсар какой-то, а не большой противолодочный корабль советского Военно-морского флота. Валяйте товарищ старший мичман, добро вам на покраску.
Он еще раз посмотрел на соседа, брезгливо поморщился, Петр Иванович обнадежил:
- Не сомневайтесь, товарищ капитан-лейтенант. Цвет подберем самый лучший. Управимся в минимальный срок. Вот увидите, как засияет наш красавец. Будьте спокойны, не первый год замужем, понимаем, что к чему и как.
Это только гражданскому населению и матросам-первогодкам кажется, что военные корабли имеют одинаковый серый, или как принято говорить на флоте шаровый цвет. На самом деле у одних он потемнее, у других оттенок светлый, радостный. И то, и другое, по убеждению настоящих моряков нежелательны.
Прав старпом, корабль не должен быть мрачным, как разбойничье судно. Но и легкомыслие, этакая воздушность Военно-морскому флоту тоже ни к чему. Надо так, чтобы и мощь чувствовалась и приличествующая флоту элегантность присутствовала.
В этом деле опыт нужен. И еще что-то. Помнится Петру Ивановичу, когда он был еще боцманенком, еще на первых порах службы, командир отделения смешно передразнивал их начальника. С недовольным видом брал он воображаемую кисть, проводил линию-другую, хмурился, стирал тряпкою следы краски, колдовал над бидонами и посудой, сыпал синьку, добавлял белила, снова пробовал, что получилось, снова мучался… На самом деле оно так и было, старый боцман очень переживал перед каждой покраской бортов и надстроек, как школьник перед экзаменами.
Историю эту Петр Иванович вспоминал, когда в боевых частях заготавливали емкости и малярные принадлежности. Теперь он прекрасно понимал чувства старика. А ведь смеялся над ужимками старшины, чего там, хохотал во все свое дурацкое горло, особенно когда тот, изображая главного боцмана, обиженно держал перед самым лицом кисть с неудачно подобранным цветом, кряхтел испуганно, подслеповато щурил глаза и вдруг выдавал старческим тенорком трехэтажную матерщину.
Корабль покрасить - дело сложное, к нему нельзя подходить абы как. Здесь искусство требуется, особенно в подборе колера. Остальное много проще. Знай, соблюдай выбранные пропорции, да и малюй на зависть соседям. Ну, понятно, есть еще секреты. Например, надо очень ровно отбить, удалить старую краску, чтобы получить гладкую, близкую к совершенной поверхность. Еще погоду надо, тоже близкую к идеальной.