Петр Иванович не просто так гулял по юту, как это могло показаться застывшему у трапа командиру вахтенного поста. Главный боцман настраивал себя на определенную творческую волну. Рядом с ним, ну может, на пол-локтя сзади, столь же степенно вышагивал командир бакового отделения старшина первой статьи Абросимов, парень, по мнению Петрусенко, толковый. Саня Абросимов до службы увлекался живописью, значит имел толк в малярных работах и поэтому пользовался полным правом обсуждать на равных со старшим мичманом проблему подбора цвета.
- А что, если мы кроме белил добавим чуть-чуть слоновой кости? - спросил он, рассудив, что начальник созрел для совета со стороны подчиненного. - Знаете, получится этак с дымкой.
- С дымкой, говоришь?
Петр Иванович остановился. Несколько бочек краски "слоновая кость" у него имелось, но останется ли тогда на офицерский коридор? Могло не хватить, а одалживаться ни у кого не хотелось. Это самое последнее дело для уважающего себя боцмана, хозяина корабля, ходить с протянутой рукой.
Он на несколько секунд представил, как поднимается на близстоящие корабли и просительным тоном клянчит немного красочки в долг. Не рассчитал, мол, войдите в мое бедственное положение, как только получу на складе, так сразу отдам… Тьфу!
Еще раз посмотрел за борт, на соседа. От обилия темных тонов большой противолодочный корабль, именуемый так в силу выполняемых задач, но отнюдь не из-за габаритов, казался грузным. Сажи, что-ли, намешали они там? И к этому, превратившему красавца в утюг, к такому боцману он пойдет на поклон? Дудки!
- Ты, дорогой мой хлопчик, - воркующе, как маленькому, сказал он старшине первой статьи Абросимову. - Ты пойми, что боевой корабль должен быть страшен только для супостата, врага, значит. А у своих его вид должен рождать гордость. И еще веру в его силу.
- Вот я и хочу так. С дымкой-то не будет мрачно.
- Тебе что, боевая единица флота лубочная картинка или яхта для увеселения? - Петр Иванович вложил в слово "яхта" максимум язвительности и, видимо, добился желаемого результата, потому что Саня сморщился. - Ты мощь подчеркни, его боевую красоту. В общем, думай. Ходи рядом и размышляй. Пока соображай молча.
Вот так и вышагивал Петр Иванович по стальной палубе вертолетной площадки, могучий, плотно сбитый боцман, несмотря на свои тридцать лет, похожий на дядьку Черномора. По-юношески стройный старшина казался рядом с ним мальчиком, хотя и его родители ростом не обидели.
Долго полировали палубу. Потом старший мичман сказал:
- Давай сделаем так. Бери-ка ты фанерку, знаешь где, и иди к малярной кладовой. Помаракуй там практически, прикинь, что к чему, а я еще похожу, подумаю.
Абросимов ушел, он остался один. Но пораскинуть мозгами на свежем воздухе, полностью настроиться на творческую волну ему помешали.
По сходне на корабль поднимались матросы, человек пять. По вещевым мешкам и той заметной робости, с какой ступали они на палубу, было видно, что это ребята из пополнения. Шествие замыкал маленький, узкоплечий матросик. Он старательно повернул голову в сторону Военно-морского флага, отдал честь и…
То ли споткнулся будущий "гроза морей", то ли ноги у него заплелись, но через секунду паренек плашмя грохнулся к ногам командира вахтенного поста. Новенькие ботинки, привязанные шнурками к карману вещевого мешка с силой ударили хозяина по затылку и тот тоненько ойкнул.
Петр Иванович в два прыжка очутился рядом с упавшим, правой рукой схватил его за шиворот, поставил перед собой.
- Ушибся, сынок?
Вопрос он задал просто так, вырвалось само собой. А тот шмыгнул носом, вытащил носовой платок, вытер ладони и жалобно протянул:
- Об железо, больно.
Матрос всхлипнул. Старший мичман Петрусенко сначала не поверил. Матрос плакал! Две светлые маленькие бусинки слез медленно сползали по нежным, еще не знавшим бритвы щекам.
Петр Иванович оторопел. В душе его шевельнулась досада. Какой неуклюжий моряк, на трапе споткнулся. Да еще и нюни распустил, маменькин сынок. За свою службу боцман чуть ли не впервые видел, как человек в военной форме лил слезы. Детский сад! Стыдоба.
- Вам что, товарищ матрос, - зловещим шепотом прошипел он, - для утешения нянечку вызвать или вы сами перестанете слезы лить?
Новичок испуганно захлопал белесыми ресницами.
- Как фамилия, спрашиваю.
- Матрос Конев… Для прохождения дальнейшей… службы прибыл.
- Для прохождения! - передразнил он Конева. - Ну и проходите, чего было заторы устраивать?
Новички испуганной стайкой двинулись в сторону рубки дежурного по кораблю. Главный боцман набросился на командира вахтенного поста:
- Вы для чего поставлены здесь? Ворон ловить?
Тот оторопел, переступил с ноги на ногу и невпопад рявкнул:
- Так точно, товарищ старший мичман!
У старшего мичмана глаза на лоб полезли. Матрос быстро поправился:
- Больше не повторится.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом Петрусенко резко повернулся и направился в каюту. За рубкой дежурного он наткнулся на какого-то матроса, оббивавшего старую краску и ржавчину с леерных стоек. Матрос работал самозабвенно, большой гаечный ключ двадцать семь на тридцать так и мелькал в сноровистых его руках.
- Что это за инструмент, где вы его взяли?
Последовал бесхитростный ответ:
- Так у наших боцманов разве молотка выпросишь? Небось зашхерили, а тут выкручивайся, как можешь.
- У кого лично вы просили инструмент и почему ко мне не обратились за наведением порядка во вверенной мне команде?
Матрос поднял голову, увидел Петрусенко и замолчал. Когда вконец разгневанный главный боцман исчез за поворотом, он пожал плечами, поудобнее перехватил ключ и сделал такое заключение:
- Во-во. Ты самый скареда и есть. Ты же приучил своих боцманят жилить все, что есть. А потом ходишь, орешь, придира первосортная.
В каюте Петр Иванович несколько поуспокоился. Стало хорошо, прохладно, когда негромко зашумел кондиционер. Посидеть, выкурить сигарету, привести в порядок мысли и можно направляться в малярную кладовую. Он так и сделал. Отдохнул и поднялся на верхнюю палубу.
Здесь священнодействовал старшина первой статьи Абросимов. Кладовщик матрос Гоча Силагадзе находился рядом. Он налил понемногу различной краски в плошки, дал палочку, кисть и теперь с большим удовольствием наблюдал за работой старшины. Гоча очень уважал трудолюбивых командиров.
При виде главного боцмана Саня весело закричал:
- Вроде получается, Петр Иванович!
- Звание забыли товарищ старшина первой статьи? Напомнить?
Саня Абросимов, ввиду своей приближенности, изредка называл своего старшину команды по имени-отчеству. Вот он и решил, что сегодня момент для такого обращения вполне подходит. Ответная реакция показала, что ошибся. Бывает.
Он протянул фанерную дощечку:
- Вот, товарищ старший мичман, нравится?
Было видно, что человек постарался. Во влажном еще мазке и синева морская проглядывалась, и цвет брони присутствовал, и даже пороховым дымом отдавало.
На сердце Петрусенко отпустило. Он так и эдак поворачивал фанерку под лучами солнца, заходил с ней в тень и снова придирчиво рассматривал. Вытягивал руку, приближал к глазам, затем ставил образец на бочку с краской, отходил к двери, чтобы посмотреть на мазок оттуда. Колер определенно был удачным. По душе будто пушистый котенок пробежал.
- Давай еще пару фанерок, чтобы было из чего старпому выбирать.
- Это я враз. Вот что я придумал…
Абросимов определенно был в ударе. Он так и сыпал словами, и, явно гордясь удачей, приводил примеры из своей гражданской жизни, когда посещал художественную студию. Петр Иванович окончательно подобрел, даже взял из стопки принесенных старшиной дощечек одну и попросил у матроса Силагадзе кисть:
- Глядишь, и я изображу чего.
Кладовщик просьбу выполнил и, хитро улыбаясь, нырнул в дальний угол своей кладовой. Там у него хранился запас списанных простыней, наволочек, полотенец.
Проведай Иваныч об этом тайнике, подумал Гоча, пришлось бы держать ответ. В малярке должна быть только краска, а он этот боцманский завет нарушил. И, главное, сделал так вполне осознанно. Мало ли, рассуждал он, руку или одежду испачкаешь. Или, скажем, тару понадобится вытереть. Другой, конечно, будет летать как угорелый, носиться, высунув язык в поисках ветоши по всему кораблю. И предложат ему в электромеханической боевой части машинисты трюмные грязное рванье. Вах, ему, Силагадзе, побираться совсем не надо, самое последнее дело. Пусть лучше к Гоче бегают, а он еще посмотрит, помогать ли, нет.
Матрос вылез на свет божий преисполненный гордости, подал старшине команды половинку старенькой, но выстиранной простыни и, не моргнув глазом, сказал:
- Как чувствовал, приготовил сегодня утром. Оно хорошо, не замараетесь, если сделать что-то вроде передника.
- Молодец, спасибо. А у тебя там больше ничего нет?
Как бы не поняв намека, Силагадзе ответил:
- Все есть товарищ старший мичман. Все храню, ничего никому не даю без разрешения. С разрешением тоже, это, не люблю разбрасываться, пусть даже это будет краска. Учет каждой фляги с шаровой, с белилами, с краской палубной и каютной имею. Слоновая кость тут для коридора. Во, еще грунтовка есть.
- Хитрит, чертяка, - посмеялся про себя опытный боцман, но виду не подал. Побольше бы таких матросов в боцманскую его команду и можно служить, не тужить.
Любезно пожалованную простынку он приспособил согласно совету матроса, подпоясался нашедшимся у него же шкертиком. Краску старший мичман размешивал плавно, круговыми движениями, кистью водил бережно, так, чтобы ни одна капля не упала на палубу. Предосторожность Гочи оказалась лишней. Никак не могли пострадать ни кремовая рубашка, ни прекрасно отпаренные, с острой стрелкой брюки Петрусенко, но отказаться от внимания матроса, игнорировать его заботу было нельзя. Петр Иванович душу подчиненных чувствовал и соответствующее отношение ценить умел.
Боцманята уважали своего старшину команды. Он знал, что между собой матросы называют его не по должности или званию, а Иванычем, как делали это офицеры. Слышал: "Иваныч сказал", "Иваныч в курсе". Он и о тайнике Силагадзе был осведомлен. Непорядок, конечно, если рассуждать по большому счету. Для хранения ветоши на корабле есть специально отведенное место, она хранится в баталерке, но у Гочи тряпочки-шнурочки сложены аккуратно. Пусть, не велик проступок, людям всегда есть чем руки вытереть, разве это плохо? Его предшественник попытался было втихомолку бидон браги поставить, но Петрусенко учуял, теперь тот матрос ходит в трюмачах.
За приятным делом Петрусенко любил напевать. Широкая его глотка, привычная заглушать любые шумы корабельного масштаба, не могла издавать звуки в четверть силы. Приходилось как-то приспосабливаться и ныть в нос тонко и гнусаво, на комариный лад. Это вынужденное нытье на настроении, по крайней мере самого певца, в худшую сторону не сказывалось. В соответствии с мыслями менялась и мелодия исполняемой песенки, вернее, громкость ее исполнения. Для абсолютно лишенного музыкального слуха Петрусенко, само собой, нот не существовало.
Экспериментировали с красками долго и со вкусом, благо никто не мешал. Сторонних наблюдателей и отрывающих от дела просто-напросто не находилось. В воздухе стоял густой запах ремонтирующейся квартиры, всем шатающимся без дела матросам он безошибочно подсказывал, что дальше хода нет, там главный боцман. А нуждающиеся в его безотлагательной помощи, в такие минуты предпочитали направлять свои стопы к дежурному боцману. Зачем мешать Петрусенко, человеку, занятому важным делом.
Старшина первой статьи Абросимов комментировал ход своих действий кладовщику, найдя в нем прилежного слушателя. Петр Иванович по обыкновению своему работал вдумчиво, прикидывая, как будет выглядеть полученный цвет в солнечную, дождливую, туманную погоду. Он ныл себе под нос что-то такое незамысловатое, ему приятно было работать и петь. Славно чувствовал себя Петрусенко, довольный разрешением старпома на покраску, подходящей погодой и возможностью проявить талант настоящего боцмана.
Но вот отложил кисть Абросимов, замолк и отряхнул кристальной чистоты "передник" Петр Иванович. Три наиболее удачных образца они отложили в сторону, остальные Силагадзе решил приберечь, соскреб с фанерок краску, поставил их сушиться, а содержимое плошек он столь же аккуратно слил в бочки, так объяснив свои действия:
- У меня бабушка, бэбия по-нашему, знаете какая? Весь дом в руках держит. Так вот, за это она меня обязательно похвалила бы.
Петр Иванович знал, что матрос воспитывался у родителей матери. Парень скучал по той, гражданской жизни. Ему доставляло удовольствие рассказывать о своих ближних, о домашних делах. Такие беседы помогали ему скрашивать корабельную службу. Старшему мичману нравилась непосредственность подчиненного, как-то не лежала душа к людям скрытным.
Он вернул свернутую простынку и поинтересовался:
- Письма давно получал?
Силагадзе благодарно улыбнулся, ответил:
- Сразу, как пришли с моря, почтальон приносил. Хорошее письмо из дома прислали. Бэбия всем боцманам привет передает, зовет всех в гости. Интересно, где мы поместимся? А, вот зачем думать, когда можно в саду поставить большую палатку. Десять деревьев мандарин растут, хурма-мурма, груши и яблоки там разные, кушай. Хорошо.
- Не бывал я в Грузии. Вот где не бывал, то не бывал. А неплохо бы съездить в отпуск. Завидую мичману Борисову, отдыхает он сейчас.
- Ну, товарищ старший мичман, это разве отпуск. В Якутию я бы не поехал. Зачем?
- Борисов там родился. Вот скажи нам Абросимов, куда бы наш Силагадзе поехал?
Старшина первой статьи посмотрел на решительное лицо матроса и засмеялся:
- К бэбии своей, куда же еще? А я бы прямиком в Центрально-черноземную полосу России. Там, в Тамбовской области, есть село Рассказово. Простору там столько, что никакого кавказского рая не надо. Эх и жизнь, разве сравнишь нашу землю с горами?
- Понял, Гоча?
- Нет, не понял я, как Кавказ может быть хуже Тамбова, зачем так говорить.
Когда матрос горячился, в его речи невольно начинал звучать грузинский акцент. Абросимов переглянулся с Петром Ивановичем и хлопнул Силагадзе по плечу:
- Там хорошо, где родной дом, ты это знаешь. Или я неверно говорю? Пойдемте, товарищ старший мичман, к Черкашину, а он пусть думает.
Скоро оба были у старпома, капитан-лейтенанта Черкашина. Виктор Степанович расположил перед собой принесенные образцы и стал внимательно их рассматривать. Петр Иванович и старшина переглянулись. Наконец, офицер отложил из трех принесенных две:
- Эти, по-моему, подойдут. Покажу командиру, последнее слово за ним. Вам спасибо, душу вложили, чувствуется. Ну, и будем краситься.
Петрусенко выразительно глянул на старшину. Дело сделано, можно быть свободными, а там начальство пусть решает. Тот кивнул, поправил берет и чуть посторонился, давая Петру Ивановичу дорогу к двери.
- Товарищ старший мичман, вы останьтесь на минутку.
Старший помощник командира начал с того, что на корабль прибыли первые молодые матросы. И что это неплохо. Появилась возможность подумать о замещении вакантных мест, он в первую очередь вспомнил о нуждах боцманской команды.
Виктор Степанович говорил, а сам краешком глаза следил за реакцией Петрусенко. Тот почувствовал какой-то подвох и решил пока помолчать, подождать, что будет дальше. Старший помощник бодренько похлопал по лежащему на столе списку, расстегнул верхнюю пуговицу кителя и посмотрел на Петра Ивановича.
- Абросимов осенью увольняется, так?
Петрусенко подозрительно посмотрел, сдержанно кивнул. Насчет вакансий он уже имел кое-какие планы и теперь старался понять, куда клонит Черкашин. Промелькнула и укрепилась мысль: "Не иначе, как он хочет спихнуть ко мне в команду бестолочь из какой-нибудь боевой части или, того хуже, сбагрить хулигана, бездельника на перевоспитание. Нужно быть осторожным, внимательным. Держать, держать ушки на макушке".
Между тем старпом продолжал:
- Вот и нашел я вам человека, товарищ старший мичман. Идите, принимайте новенького, с иголочки. Конев его фамилия. Познакомитесь, расскажете матросу что к чему, словом, введете его в курс дела. Ну, не мне вас учить Петр Иванович, что, впервые что-ли?
Такого Петрусенко не ожидал. Он был готов услышать какую угодно фамилию, только не эту. Он опешил:
- Как вы сказали Виктор Степанович? Матрос Конев? Из вновь прибывших?
- Э, да я вижу, вы уже знакомы. Тем лучше. Я вам верю и думаю, что новичок попал в хорошие, заботливые руки.
Петр Иванович помрачнел. Зачем ему этот маменькин сынок? Эх, надо было вместе с Климом подойти к помощнику командира старшему лейтенанту Шапурину и попросить перевода в боцманскую команду матроса Уразниязова. У акустиков ему все равно делать нечего, а в боцкоманде парню самое место. Лучше не придумать. Парень крепкий, работящий, в коллективе ребята разных национальностей, прижился бы.
Внезапно охрипшим голосом старший мичман попросил:
- Давайте лучше я возьму матроса Уразниязова у акустиков. Старшина команды не будет против, ручаюсь. Офицеры боевой части тоже. Все равно он там у них вроде балласта. А что нам с этого Конева? Метр с кепкой, сорок конопушек и плечики, как у барышни. Это не боцман, да мои архаровцы его просто-напросто съедят и косточек не останется.
Петрусенко до того опешил от предложения Черкашина, что понес явную несуразицу, хотя в тот момент ему казалось, что приводит аргументы самые убедительные:
- Боцман должен быть отменного здоровья, товарищ капитан-лейтенант. Чтобы шея так шея, не тоньше телеграфного столба и руки с совковую лопату. В нашу команду только таких надо назначать. Да вы сами об этом прекрасно знаете. Давайте решим насчет Уразниязова, парень он крепкий, в самый раз бочки да швартовы ворочать. А Конев что, вы сами видели, маменькин сынок, ему самое место в штабе, за пишущей машинкой.
Он говорил, а сам чувствовал, что делает совсем не то, что надо бы. Но остановиться не мог, так задело предложение старпома. Черкашин человек жесткий, он будет стоять за свое решение до конца. Тут надо было избрать иную тактику, но как остановиться для того, чтобы собраться с мыслями!
Капитан лейтенант выставил вперед ладонь:
- Стоп-стоп. Садись, Иваныч, и не горячись.
Петр Иванович чутко отметил и обращение на "ты" и "Иваныча". Такой поворот разговора его обрадовал, значит, не так плохи дела, как подсказывала интуиция. Он прикинул ситуацию и решил, что присаживаться ни в коем случае нельзя, надо не отступать и в темпе продолжать гнуть свою линию - Черкашин тоже человек, должен, нет, обязан понять, что первое его предложение не имеет никакого здравого смысла. Переменит решение, корабль большой, найдется место и для такого, прости, господи, матроса, как этот новоявленный моряк.