- Золото, не собака, - отвечали разведчики, - если бы не она, то этот гусь нас бы выследил.
Пленный стоял с поднятыми руками и поочередно смотрел на всех нас помутневшими, как от угара, глазами. Его обыскали. Ничего особенного при нем не было: карта, компас, автомат. Железная бирка с номером, привязанная к шее, свидетельствовала о подлинности его арийской крови. Еще обнаружили при нем записную книжку, новенькую, без единой записи, несколько порнографических карточек и вместе с ними в бумажнике черный Железный крест. Фашист, опустив руки, сказал: "Капут Гитлер - Гитлер капут!" Пошарив в кармане брюк, он достал скомканную советскую листовку с текстом на немецком языке, ткнул пальцем в то место, где в рамке был отпечатан призыв и пропуск для перехода на сторону Красной Армии.
Затем он молча взял из моих рук Железный крест, повертел его на грязной ладони, плюнул на свастику и швырнул крест в траву.
Найденыш, наблюдавший за пленником, обнюхал траву, схватил зубами брошенную фрицем награду и принес мне.
- Молодец, Найденыш. - погладив его, сказал я, - что ж, раз фриц бросает орден, носи ты! - и прицепил крест к ошейнику собаки.
20. Диверсанты
Меня вызвали в штаб. Начальник отдела начал с того, что рассказал мне целую историю.
- Не дальше, как вчера, к нам явился с повинной диверсант. Он выложил на стол порядочную сумму денег, фальшивые документы, развернул вещевой мешок, наполненный наполовину продуктами, наполовину взрывчаткой, и говорит - "Я немецкий шпион, готовился в специальной школе диверсантов-шпионов. Документы мои "липовые". Фамилия моя такая-то". Стали мы дознаваться, наводить справки - действительно он значился в немецком плену. Да и не может же человек на себя такое наговаривать. Дальше он рассказал, что немцы его и еще четырех шпионов выбросили с парашютами в район Шомбы, то есть в нашем тылу, километров за сто отсюда, в сторону города Кеми. Каждый из них располагает большой суммой денег, имеют они взрывчатку для диверсий на тракте; есть у них рация. По словам пришедшего с повинной, все четверо изменников сдаваться не думают. Значит при поимке могут оказать сопротивление или покончить с собой. А нам крайне желательно взять их живыми. Я направил туда взвод бойцов, но что из этого получится - не знаю. Сейчас лето: тепло, обилие ягод, каждый кустик ночевать пустит. Я это к тому говорю, - добавил он, - не можете ли вы дать мне несколько ловких разведчиков, пусть ваши ребята попытают счастья и помогут нам в этом деле.
- Можно! - согласился я. - Выделю самых боевых хитрецов, только покажите на карте, где ваш взвод занимается проческой. Надеюсь, поселок Шомбу скрытой засадой вы обеспечили?
- Да.
Начальник развернул карту.
- Возможно, они здесь скрываются, - обвел он карандашом.
"Искать "здесь" все равно, что искать четыре иголки в стоге сена. Однако, попытаемся, чем чорт не шутить"- подумал я.
Придя в батальон, я послал Ефимыча за Ибрагимом Загитдулиным.
Невысокий, скуластый, с узкими проницательными глазами, Загитдулин с автоматом поперек живота через несколько минут прибежал ко мне в землянку.
- Прибыл, товарищ капитан, по вашему приказанию.
- Садись, Ибрагим.
Он осторожно сел на крайчик табуретки.
- На тебя, Ибрагим, моя надежда: подбери по своему усмотрению четырех пареньков, посмелей и порасторопней. Назначаю тебя старшим этой группы. Отправитесь километров за сто отсюда…
- Ой, как далеко, в самую Финляндию?
- Нет, Ибрагим, в наш тыл на сто километров.
- Ну, это совсем просто, товарищ капитан.
- Нет, не совсем просто, слушай, Ибрагим, дальше…
Я подробно изложил ему задачу, указал, где и как надо действовать, как, в случае обнаружения диверсантов, обмануть их, захватить и привести в батальон.
- Понятна задача?
- Понятна, товарищ капитан.
- Сроку дается десять суток. Да, учти. Ибрагим, что у такого ловкача и старателя, как ты, одной медали на груди скучно! Понятно?
- Понятно, товарищ капитан, скучно, товарищ капитан, - ответил Загитдулин, искоса взглянув на свою сверкающую медаль, и широко улыбнулся, отчего глаза у него сделались еще уже, а ровные частые зубы блеснули светлей серебра…
… Район, где приземлились шпионы-диверсанты, славился болотами. Ягоды росли там в изобилии.
И почем знать местным девчатам, что в лесу их подстерегает опасность. Разодетые в цветистые платья, они собирали ягоды неподалеку от поселка. Одни из них молча занимались своим делом и озирались по сторонам, а две девушки впереди беспечно и голосисто наперебой распевали частушки.
На мне розовая кофта,
Полушалок голубой.
Мне давно уже хотелось
Познакомиться с тобой.
Полюбила капитана,
А майор и говорит:
"У меня погон пошире,
Ярче звездочка горит!"
Пела одна из них таким трескучим дискантом, что за километр, если не дальше разносилась ее песня-коротушка.
Ты военный, ты военный,
Ты военный - не простой.
Дома жонка, два ребенка -
Говоришь, что холостой…
- запевала в свою очередь другая, а потом обе вместе:
Мне сказал моряк с линкора,
Сухопутный морячок,
Что забыл он Черно-море
Из-за нас карелочок!
И вдруг частушки оборвались. Девушки-певуньи, завидев кого-то, взвизгнули и, прячась в кусты, закричали;
- Ой, девоньки, девоньки, убегайте! Тут четверо каких-то!..
- А мы не звери, вас не слопаем, - отвечали те, и вчетвером кучей шли к перепуганным девушкам, смеясь и подзывая их к себе. Тогда девушки осмелились, с оглядкой стали сближаться с неизвестными. Две из них, делая вид, что стыдливо прячутся за кустами, вытаскивали из под цветных сарафанов автоматы, обнажая при этом солдатские обмотки, винтообразно спускавшиеся с колен к тупоносым, подкованным ботинкам.
Диверсанты смекнули с опозданием.
На повелительный, грубый, далеко не девичий голос, - пришлось поднять руки вверх и сдаться. Да иначе и нельзя было, так как одна лишь певунья оказалась девушкой из Шомбы, да и у той в корзине - две гранаты.
А все остальные были бойцы из нашего батальона во главе с хитроумным Ибрагимом Загитдулиным…
21. Конец Хаулина
В числе задержанных Ибрагимом Загитдулиным оказался переброшенный немецкой разведкой изменник Хаулин. И хотя у него были фальшивые документы на имя какого-то Будкевича, разоблачить его не составило труда. Уличенный во всем, он перестал запираться и стал рассказывать. Дело было так.
…Объятый трусостью и желанием спасти свою шкуру, начфин Хаулин стал изменником. Его, добровольно перешедшего на сторону противника, привели в полевое отделение гестапо. Все, что он знал, рассказал немецкому офицеру; потом согласился подписать листовку для разбрасывания в расположении наших войск.
Фашистам это понравилось. Они ему доверили обработать одну подозреваемую в связях с подпольем студентку из Петрозаводска. На это ушло у него около месяца. Девушка, белокурая, голубоглазая карелка вроде бы полюбила его, она даже согласилась с ним вместе жить, но ничего по интересующим вопросам ему не сообщала.
Однажды офицер в гестапо его спросил:
- Вам нравится эта карелка?
- Пожалуй, да, - неопределенно ответил Хаулин.
- Дело ваше, можете ее любить, но повлияйте на нее или выследите, узнайте все подозрительные связи.
Однако, ничего определенного Хаулину узнать не удалось. Возможно, что никаких связей у девушки и не было.
- Возиться с ней нет больше смысла, - заявил однажды гестаповец, - я вам поручаю сегодня ее пристрелить. - Заметив на лице Хаулина бледность, добавил криво усмехаясь: - Не жалейте, этого добра хватит…
Они спустились в сырой, холодный подвал. Гестаповец включил синий свет. На цементированном полу, от столба посредине и дальше под стену проходила ложбина, по которой, как заметил Хаулин, могла стекать кровь замученных жертв. Два грубых солдата, два заплечных дел мастера, - привели девушку. При виде ее даже паршивое сердце изменника забилось учащенно. Она была бледна, в одной сорочке, избита, капли крови стекали по ее лицу. Привычными и быстрыми движениями солдаты перехватили жертву веревками и крепко привязали к столбу. На последние вопросы офицера девушка презрительно молчала. Тогда гестаповец повернул на стене еще один выключатель. Яркий белесый свет стосвечевой лампочки брызнул в глаза Хаулину. Он заметил на лице девушки слезы, смешавшиеся с кровью. Тяжело дыша, она вскинула голову и молча уставилась на палачей.
Офицер подал Хаулину револьвер, предусмотрительно заряженный одним патроном, и приказал ему стрелять спокойно, с выдержкой, прямо в лицо. Дрожащей рукой предатель взял из руки офицера парабеллум и, чтобы не промахнуться, подошел к девушке вплотную и выстрелил в упор. Окровавленная голова ее опустилась на грудь.
- Хорошо, - похвалил гестаповец, - только нужно учиться убивать не с такого расстояния, а вот отсюда. - И отойдя к дальней стене подвала, он из миниатюрного пистолета дважды выстрелил в труп девушки и похвастал: - Посмотрите, две пули прошли через сердце…
После этого случая Хаулин, проживавший под надзором в отдельной комнате общежития, не спал, ворочался с боку на бок всю ночь. Перед утром вошел к нему посыльный от офицера.
- Не спите?
- Нет.
- Господин офицер приказал вам спать и не смущаться тем, что вы делаете. Вот вам от него бутылка рому. Пейте. Будете спать, как бог…
Вскоре офицер вызвал Хаулина к себе в кабинет.
- Вы детей любите? - спросил он его.
- Люблю, хотя их у меня никогда не было.
По приказанию офицера в канцелярию привели четырехлетнего ребенка. Показывая на него, офицер невозмутимо сказал Хаулину:
- Мать этого ребенка отправлена заложницей в Германию. Отец его - командует у большевиков дивизией. Стоит ли жить ребенку? Я поручаю вам поступить с ним так же, как со студенткой…
- Я вас не понимаю, - возразил было Хаулин, - нельзя ли иначе?..
- Не разговаривать! Берите ребенка, и в подвал.
- Зачем это нужно? - взволнованно спросил предатель офицера, спускаясь с ним по лестнице в подвал.
- Это воспитание вашего характера, - ответил офицер и нравоучительно добавил, - для вас, пожелавшего работать с нами, это означает, что интересы Германии превыше всех и всяких условностей. Запах русской крови, из кого бы она ни истекала, пусть будет вашей потребностью.
Хаулин застрелил и ребенка.
Сутки пьянствовал: даже его подлейшая душа не выдержала. Он был мало-мальски образован, учился в средней школе, когда-то имел понятие о совести, о чести; но после того как он перешел линию фронта и поднял руки, завидев первого встречного фрица, - понятие это было навсегда для него утеряно. Шевеля отупевшими мозгами, он вспоминал когда-то прочитанное им о зверствах иезуитов, о варварских методах сыска, однако фашисты даже в его понятии не шли с ними ни в какое сравнение, они превзошли в зверствах все известное в истории.
Офицер-гестаповец отправил Хаулина на курсы диверсантов-шпионов.
- Вы будете месяц учиться подрывному делу, радиотехнике и другим вещам, а потом с фальшивыми документами и соответствующими предметами будете переброшены за линию фронта. Будете плохо работать, имейте в виду: у гестапо руки длинные. Кстати, вот полюбуйтесь на фотоснимки, они вполне заменят подписку, которую мы с вас не требовали и не нуждаемся в ней…
Офицер небрежно бросил на стол два фотоснимка. Хаулин узнал себя. Фотоаппарат, скрытый где-то за стеной подвала, безжалостно зафиксировал два момента: когда он в упор стреляет в лицо девушки и когда стоит с дымящимся пистолетом над трупом ребенка.
Месяц он пробыл на курсах и под фамилией Будкевича был заброшен к нам в тыл…
- Итак, Хаулин, вы говорите, что немцы были в вас уверены? - спросил следователь, продолжая допрашивать шпиона-диверсанта.
- Да. Они были убеждены, что я не посмею и не решусь явиться к командованию с повинной, что, в крайнем случае, я буду вынужден оказать сопротивление. Я так бы и поступил, если бы не подвох с девчатами. Этого мы не ожидали, и теперь все кончено…
- Пожалуй, - согласился следователь и продолжил допрос. - Вас пятерых немцы сбросили с самолета, а где ваши парашюты?
- Сожгли.
- Вы совершали первый прыжок с парашютом или же в школе диверсантов вас учили этому?
- Нет, не учили. А одно испытание было. Нашу группу однажды сбросили с заданием взорвать мост в тылу Красной Армии. Снабдили всем необходимым. На самом деле это оказалась хитрая проверка. В сумерки мы приземлились в неизвестном районе и направились в сторону моста, который мы, действительно, видели с самолета. Стали подводить взрывчатку, а в это время подошли к нам немецкие часовые и офицер. И мы поняли тогда, что нас проверяют…
Следственное дело на Хаулина было выделено в особое производство. Как изменника и шпиона-диверсанта его судили отдельно показательным судом. Судили вблизи переднего края обороны под открытым небом на небольшой лесной прогалине. Военный прокурор, обращаясь к суду и показывая на обвиняемого, говорил резко и требовательно. Но присутствующим бойцам и командирам его речь казалась уже лишней. Вопрос и без того был ясен, решение суда должно быть одно - расстрел. Процесс шел по всей существующей форме уголовного права и процессуальных норм. Обвиняемому дали последнее слово. Он не защищался, не опровергал ни речи прокурора, ни следственных материалов, он просил о снисхождении в мере наказания - заменить расстрел каким угодно сроком тюремного заключения.
- Не надо такого гада хлебом кормить! - послышался чей-то голос из солдатской массы.
Председатель Военного Трибунала постучал карандашом по столу. Тишина. Над лесом резкий ветерок гнал низкие, хмурые облака. Короткий перерыв. Суд удалился на совещание в землянку. Присутствующие не расходились, ждали приговора, а главное, приведения приговора в исполнение.
Хаулин сидел на скамейке и тупо, немигающими глазами смотрел себе под ноги. Когда зачитывали приговор, он не вникал в его суть. Ждал последних, заключительных слов.
… Расстрелять. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит…
Через две минуты в кустарнике треснули автоматы.
- Готово. Списан, - проговорил один из бойцов, - собаке собачья и смерть…
22. Хозяин нашелся
Летние фронтовые будни шли своим чередом. Карельское лето коротко, но зато солнце светит круглые сутки и в разгар белых ночей почти не успевает зайти за горизонт.
В один из таких дней в добром настроении я с Найденышем совершал прогулку по Ухтинскому тракту. Шел я медленно, любуясь на обширные поля, поросшие зеленой ботвой картофеля, и сердце радовалось за будущий хороший урожай. - "Все же хоть и не велико дело сделали, а поддержка есть" - думал я, проходя дальше и осматривая уходящие к окраине леса длинные полосы капусты, квадраты волнистого овса и ячменя. А умный пес, высунув язык, тихонько бежал и бежал впереди меня.
Из-за поворота шоссе выскочила запыленная легковая машина комдива. Поравнявшись со мной, она остановилась. Вышли двое: комдив и с ним подполковник в форме пограничника. Поздоровались.
Полковник улыбаясь заговорил со мной:
- Везу для вас две приятные новости: первая - командование армии от имени правительства наградило вас орденом Красной Звезды. Поздравляю.
Я ответил, как положено.
- Вторая новость - вы получаете новое назначение. Тот генерал, который был у нас, настоятельно порекомендовал вас в адъютанты к одному большому начальнику одного из отделов штаба армии.
- А вот за эту новость не знаю, стоит ли кого благодарить? - расстроенно ответил я. - Мне и здесь не плохо.
- Ничего не поделать, приказ подписан, я тоже за то, чтобы вы были здесь. Сами знаете - начальство. Против не попрешь…
- Скажу по совести, это меня не радует. Тот генерал ошибается: из меня адъютант, простите, как из коровьего хвоста безмен…
Подполковник в пограничной форме с любопытством издали наблюдал за собакой. Вдруг остановился и, дернув меня за рукав, нетерпеливо спросил:
- Это ваша собака?
- Моя.
- Собственная?
- Собственная.
- Интересно. Вот посмотрим, ваша ли? - Подполковник по-ребячьи сунул два пальца в рот и свистнул. Собака насторожилась. - Казбек! Казбек! - закричал он.
Сначала собака застыла на месте, потом припрыгнув, со всех ног понеслась на зов подполковника и бросилась ему на грудь.
- Казбек, чорт этакий, где ты столько пропадал?! - Казбек виновато подвывал, ласкаясь, лизал руки у своего старого хозяина.
Я рассказал, как собака ко мне попала.
- У меня его в Кеми украли и вот уж никак не ожидал, что найду, - сказал подполковник, обнимая собаку.
До чего мне стало жалко расставаться с Казбеком-Найденышем.
- Вот вам, товарищ капитан, от меня на память, - подполковник отстегнул от ремня изящный с разноцветной наборной ручкой финский нож. На конце рукоятки в виде набалдашника чьей-то умелой рукой была сделана и привинчена серебряная собачья голова, а на блестящем лезвии любовно и тонко выгравировано, как имя близкого друга - Казбек.
Я не мог и не пытался отказаться от подарка. Казбек, видно заметив мою грусть, вдруг, виляя хвостом, подошел ко мне, встал на задние лапы, передними уперся в грудь и лизнул мою щеку.
- Ах, ты, чорт этакий! Ну, прощай, Найденыш, прощай. Казбек, ступай к старому хозяину, - сказал я, гладя его.
Трогательно и вежливо, совсем по-дружески Казбек сунул мне левую лапу, покрутил головой.
Честное слово, в эту минуту у меня чуть-чуть слезы не выступили.
За Казбеком хлопнула автомобильная дверка. Он деловито уселся, видимо, ему было привычно ездить в машине со своим хозяином.
- Может с нами поедете обратно? - спросил комдив.
- Нет уж, лучше я здесь поброжу.
- Броди, броди, только на чужих собак не зарься, - пошутил он, и машина сорвалась с места.
Возвратись в землянку, я первым долгом поделился с Ефимычем всеми новостями.
- От души поздравляю с наградой. Пусть будет не последняя. Ужели, товарищ капитан, теперь нам придется расстаться? - тоскливо спросил связной.
- Придется, Ефимыч. По новой должности мне связной не полагается. Ты мне пиши. Быть может еще и встретимся.
- Да уж не вдруг, - невесело проговорил Ефимыч.
Из батальона уходить мне не хотелось. Это было понятно и Ефимычу. Он с сожалением сказал:
- Больше года мы с вами вместе и никак не удосужились на карточке вместе сняться.
- И так, Ефимыч, не забудем друг друга. У меня о тебе на всю жизнь сохранятся самые лучшие воспоминания.
- Спасибо, товарищ капитан.
- Чего бы, все-таки, подарить тебе, Ефимыч, на память?
- А вот чего: если можете, напишите мне рекомендацию вступить в партию.
- С удовольствием! - ответил я. - Да ты меня пристыдил, Ефимыч! Как же это я сам не догадался предложить тебе. Пора, Ефимыч, пора…
Через непродолжительное время я уезжал к армейскому начальству.