В ту же пору как бы между делом, по выходным дням, в свободные от работы часы, Фрол начал строить крестовый дом. Раз решено остаться тут на всю жизнь - надо строиться. К весне закончил сруб, одну половину которого Фрол Максимович отделил Максиму и Василию: им, по его расчетам, пришла пора жениться. А вторую оставил для себя с женой и дочерью. Работу помог завершить опытный плотник Захар Прудников.
Пока Фрол Максимович строил дом, Максим, тоже обрадованный тем, что Громатуха вскоре получит много электроэнергии, подготовил проект перехода на открытый способ добычи руд и песков на Каскильском увале. Фрол Максимович не раз смотрел этот проект и восхищался предложениями сына. Перед глазами открывалась грандиозная картина: гидромониторы, экскаваторы вскрывают широкие площади богатых песков и обнажают жилы золотоносных руд! С мальчишеским нетерпением просил тогда Фрол Максимович строителей гидростанции, чтобы они как можно скорее дали Громатухе электроэнергию…
И вот в самый разгар строительства на тайгу, на души людей обрушилась грозная весть: фашистская Германия пошла войной на Советский Союз…
Отказавшись от брони, Максим ушел на фронт с дивизией сибирских добровольцев. Вскоре вызвали в военкомат и приехавшего домой на летние каникулы Василия. Фрол Максимович тоже собрался вместе с младшим сыном в действующую армию, но райвоенкомат даже не принял от него заявления, а направил в райком партии. Там ему предложили немедленно вернуться на прииск.
Растаяли пушинки снега на лице, под воротник проникла холодная влага, и Фрол Максимович очнулся. Очнулся и подумал: что за грех такой, отчего закружилась голова? Оголодал или угорел? Да, целую ночь возился с динамитом. Динамитный угар… Приподнял голову: нет, уже не ползут по косогору снежные сугробы. Кругом тишина.
"Ну, вставай, вставай. И нашел время разлеживаться, язви тебя!"
Поднявшись, Фрол Максимович стряхнул с себя снег и зашагал дальше.
Вернулся он на прииск перед закатом солнца.
Лыжня неизвестного человека часто выводила его на горные гривки, где ветер постоянно переметает снег, тотчас же заравнивая след. Это был, несомненно, опытный хищник, он делал замысловатые зигзаги, несколько раз возвращаясь к прииску, выискивая входную лыжню или тропку. А может быть, и не хищник вовсе, а какой-нибудь местный охотник бродил тут по свежему снегу за глухарями, затем тропкой дровосеков вернулся на прииск. Попробуй теперь найди его! "У Василия не хватило бы терпения так долго петлять вокруг прииска", - решил Фрол Максимович и успокоился.
А здесь, на прииске, происходило что-то непонятное. Старатели будто только и ждали, когда парторг вернется на прииск. На его глазах они понесли муку в пекарню. Из дома бабки Ковалихи выволокли целый мешок муки и на санках покатили его к парткому.
Тут же, недалеко от парткома, его встретила Варя с какими-то бумажками в руках.
- Тятя, вот телеграмма, ждут меня, - торопливо проговорила она.
- Уж и косу успела обрезать, комолая…
- Ничего, новая вырастет, - ответила Варя таким же шутливо беззаботным голосом, каким отец произнес слово "комолая". Шутит отец, значит, и ей надо быть веселой. Варя угадывала, что у отца на душе, но не знала, что самые грустные думы, угнетавшие его последние дни, уже позади: сегодня он сам убедился - в тайге скрывается не Василий, кто-то другой.
Не застав Леню на Громатухе, она мысленно перенеслась на фронт и спешила найти в себе что-то такое, что позволит ей стать не только хорошим радистом-оператором фронтовой радиостанции, но и поможет нашим войскам быстрее разбить врага. Своим чутким слухом она постарается поймать в эфире те самые секретные и самые важные сигналы и шифрованные распоряжения Гитлера, которые раскроют перед нашими командирами все его коварные планы. Она будет день и ночь, без отдыха, без сна, хоть неделю, хоть целый месяц следить за эфиром, за самыми вкрадчивыми сигналами и поймает, обязательно поймает то, что надо. Слушать и записывать постоянно, изо дня в день, пусть просто группы цифр, составленные из точек и тире, за которыми скрываются распоряжения, быть может, самого главного штаба фашистских войск, это значит быть в курсе дел в стане врага и, по существу, держать его за горло.
Такой возможности, по мнению Вари, наши войска еще не имели, но будут иметь, как только она появится там. Вот почему ей надо быть немедленно именно там, на фронте, в войсках. И когда такая работа получит высокую оценку, Варе будет разрешена чуть ли не прямая связь с той дивизией, в которой находится Максим. Так она найдет Леню и даже встретится с ним на фронте.
Не представляя себе, что такое фронт и как легко там затеряться, не осуществив и десятой доли намеченных планов, Варя верила в себя, в свои чаяния и уже не могла задерживаться на Громатухе ни на день, ни на час.
Глава третья
НА ВИСЛЕ
1
Леня попал в эшелон маршевых рот и специальных команд из резерва Сибирского военного округа. Этот эшелон пропускали на всех станциях без задержек. На седьмые сутки в теплушках стало тесно: к сибирякам в пути подсадили уральцев, затем волжан, потом москвичей. От Смоленска поезд помчался еще быстрее, без остановок на промежуточных станциях, и в одном направлении - строго на запад.
- Эка гонят! Значит, там что-то не ладится.
- Похоже, прорыв обозначился, как под Москвой в сорок первом. Тогда эшелоны тоже гнали без остановок.
Разговаривали два бывалых воина, возвращающихся на фронт из смоленского госпиталя. Один из них - москвич, другой - волжанин. Вместе с ними на скамейке сидел Леня.
- Гитлер собрал большие силы: в Арденнах наступает. Разобьет англичан и американцев, затем кинется к нам, если уж не кинулся. Спешим, - значит, прорывом запахло.
- Прорыв не прорыв, но резервы надобны командованию и по другому соображению, - успокоил москвича волжанин. - Всяко может случиться. Но с ходу в бой нас не бросят: новобранцев много.
- Да, ты прав, - согласился москвич. - С такими недельки две придется поползать с деревянными гранатами… Хуже этого нет: атаковать пустые кусты…
Леня хотел возразить ему, но промолчал, здесь никто не считал его новобранцем: на руках у него был индивидуальный литер, он ехал на фронт по особой разнарядке в снайперскую команду.
В Бресте стало известно, что все маршевые роты и команды поступают в распоряжение командования 1-го Белорусского фронта.
- Вот куда нас определяют. Теперь все понятно!
- Значит, наступать…
Ночью эшелон остановился на каком-то полустанке, уже на польской земле. Представители действующих частей фронта, встретив эшелон, повели маршевые роты в разных направлениях. Лене выпало идти с группой новобранцев под командой высокого и тонкого, как жердь, старшины. Покрикивая: "Шире шаг!" - старшина повел людей через глубокие овраги в лес.
Дул холодный встречный ветер. На каждом шагу - рытвины, канавы. Справа виднелись поселки, тут бы и переночевать, но старшина будто не замечал усталости людей и вел их все дальше.
- Куды мы идем? - спросил кто-то старшину.
- На ночлег, - ответил тот. - Шире шаг!..
В строю начался ропот:
- Какой теперь ночлег, скоро утро.
- Почему бы не остановиться на ночевку в селе?
- Видно, нельзя. Подремали на ходу.
- Почему нельзя? Переночевали бы хоть у порожка, и тогда веди куда положено.
Раздался голос старшины:
- Стой!.. Разъясняю: устраиваться на ночлег в населенных пунктах здесь запрещено. Потому как есть такой приказ. Вчера сам генерал Бугрин здесь был. Даже штабы резервных частей и тылов выгнал из домов в лес, в овраги и заставил строить блиндажи. Мы тоже сейчас будем строить. Потому как немецкие бомбардировщики кидают бомбы без разбора, из-за нас могут мирные жители пострадать. Понятно? Шагом марш… Шире шаг!
Через два дня строительство блиндажей было закончено. Новобранцы, по командам старшины, приводили себя в порядок: стриглись, мылись, получали шинели, каски, подшлемники…
Лет с двенадцати, подражая отцу, Леня внимательно следил за своим волнистым чубом и не думал он, что теперь придется расстаться с ним. В райвоенкомате ему выдали курсантский паек и в аттестате пометили: "курсант". Однако старшина без размышлений посадил Леню на раскладистый стул, поднес к чубу машинку. И повалились волнистые пряди на пол.
- Вот так, товарищ курсант, то бишь рядовой стрелок-снайпер, не положено тебе иметь чуб, иначе в волосах "автоматчики" заведутся. Гвардейцы уничтожают их на подходе…
Слушая старшину и горестно морща высокий лоб, Леня мысленно прощался со своим красивым чубом. Не положено так не положено. Что поделаешь! И тут же подумал о Варе, о письме, которое не успел дописать.
Он уже на фронте, недалеко от Вислы, правда, еще в резерве. Но не сегодня-завтра будет на Вислинском плацдарме.
С той стороны Вислы доносились глухие, точно грудной кашель, выстрелы пушек. По дороге мимо блиндажей армейского резерва двигались грузовики со снарядами и минами, и думалось, движутся они медленно для того, чтобы не прекращался этот пушечный кашель. Война, война… Сколько она ежедневно пожирает человеческих жизней! Сколько людей калечит!
И теперь снова вспомнил Леня, как отец изрубил свой протез. Было это осенью, на молодежном субботнике по заготовке крепей. Отец хотел показать, как быстрее разделывать сваленное дерево, и, перебегая от комля к вершине, в спешке запнулся носком протеза о сук. Запнулся и упал.
- Сломал… Ээ, гад, Гитлер!.. - вырвалось тогда у отца. И сгоряча, в ярости он в мелкие кусочки изрубил протез, приговаривая: "Гитлер! Гитлер!", словно и в самом деле под топор ему попался тот, ненавистный, с черными усиками. Лишь спустя много времени Леня осмелился спросить отца: "Зачем изрубил протез?" Отец помолчал минуту и сказал: "А как ты думаешь, сынок, где бы я сейчас был, если бы не потерял ногу?" Леня знал, какого ответа ждал от него отец: "Конечно, на фронте, в своей дивизии". Но, чтобы не бередить сердце фронтовика, промолчал.
Когда Леня получил повестку из райвоенкомата и стал торопливо собираться в дорогу, отец внимательно наблюдал за ним. Отец знал, что такое фронт и как быстро ненасытная утроба войны может поглотить молодого, неопытного парня, и в то же время не мог перечить самому себе: если все будут беречь сыновей от фронта, то кто же одолеет Гитлера?
И когда Леня вскинул за спину фронтовой вещевой мешок отца, стал на лыжи, отец будто в шутку попробовал столкнуть его в снег.
- Ого! Устоял! Ну, если так - иди. Захар Прудников не дошел до Берлина, - значит, ты должен это сделать. Помни: хилому и робкому оружие не подмога… - И, дав свой родительский наказ сыну, крепко сжал его руку. Пожалуй, он заплакал бы, но солдату-фронтовику не положено смотреть на жизнь мокрыми глазами.
Постояв еще минуту, Леня вернулся в блиндаж хозвзвода и, вытянув руки по швам, доложил старшине:
- Рядовой Прудников готов к выходу на позицию.
Старшина, угадывая, что происходит в душе молодого солдата, сказал:
- Получи махорку.
- Не курю.
- Зато товарищи курят, - напомнил старшина, и Леня взял свою долю.
2
Вот и переправа через Вислу. Здесь скопилось много войск.
На обочине взвоза - большая, в рост человека, стрела, устремленная на запад. На ней написано: "До Берлина 632 км!" Ниже кто-то мелом приписал: "Далеко". А еще ниже другой углем подвел итог: "Ни хрена, допрем!"
Перед мостом образовалась пробка. Длинная колонна автомашин остановилась: одна трехтонка юзом скатилась по обледенелому взвозу и заклинила узкий проезд на мост. Чтобы вызволить эту злополучную трехтонку, надо подвинуть всю колонну назад. Но пока команда "Назад!" докатилась до шофера хвостовой машины, в небе появился фашистский самолет-разведчик.
- Воздух!.. Воздух!.. - понеслось со всех сторон.
Леня выскочил из кузова последним и не спеша залег с товарищами в канаве неподалеку от застрявшей машины. Ему казалось, что сейчас все смотрят на него, проверяют - трус он или не трус. Загремели зенитки, да так, что в ушах больно, а шоферы, будто не слышали пальбы, столпились около машины.
Вскоре пальба прекратилась, и к машине подскочил юркий "виллис". Из него вылез высокий, в папахе генерал с треугольной бородкой и седеющими висками. С ним были два автоматчика и лейтенант.
- Кто водитель этой машины? - спросил генерал.
Шоферы переглянулись, и один из них, с рыжими усиками, в замызганной телогрейке, сделал шаг вперед. Покачиваясь то ли от усталости, то ли по другой причине, он ответил:
- Я… Синичка…
- Пьяный! Арестовать!.. Адъютант, пишите приказ: в штрафную его.
Лейтенант подбежал к шоферу, выдернул из его рук документы, что-то записал, и, приказав снять ремень, подозвал автоматчиков:
- Ведите…
- Товарищ генерал, - взмолился шофер, - у меня двое детей…
- Ведите, - повторил лейтенант.
Автоматчики, вскинув автоматы, приблизились к шоферу.
Шофер попятился, упал, поднялся и снова повернулся к генералу, пытаясь его разжалобить, но тот был уже на мосту, указывая другим шоферам, куда столкнуть застрявшую машину. По его жестам Леня понял, что машина обречена.
Неожиданно возле растерявшихся шоферов появился офицер в каске, вероятно, с той стороны реки. Каска ему была так велика, что Леня тут же про себя назвал его "грибком". Офицер был маленький, щуплый, шея тонкая. Привлекая к себе общее внимание, "грибок" сделал руками несколько быстрых жестов, и к нему с разных сторон сбежались люди. Леня стал рядом с "грибком" и, упираясь плечом в кузов, начал толкать машину в ту сторону, куда указывал генерал, но полсотни рук подняли ее, и она пошла в другую сторону. Это "грибок" направил ее туда своими энергичными жестами и подбадривающим криком: "Взяли! Еще раз взяли!"
- Что вы делаете?! - крикнул генерал.
- Ничего, ничего, товарищ генерал, сейчас машина станет на свое место, - ответил ему офицер в каске.
- Кто вы такой? - возмутился генерал.
Машина, словно живая, отодвинулась на край моста. Офицер в каске, приложив руку к виску, доложил:
- Подполковник Верба. Пожалуйста, товарищ генерал, проезд свободен.
Никогда не думал Леня, что подполковник Верба, с которым он переписывался и который помог ему добиться вызова на фронт в снайперскую команду, так неказист и мал. Он представлял его себе человеком солидным, широкоплечим.
"Нет, это не тот Верба. Просто однофамилец", - решил Леня, пряча глаза от офицера и боясь, что он прочтет в них нелестные для себя мысли.
Юркий "виллис", фыркнув мотором, прошмыгнул вместе с генералом мимо отодвинутой трехтонки и, подпрыгивая на стыках моста, покатился на тот берег Вислы. Рядом с трехтонками он казался кургузым козленком среди могучих буйволов.
- В штрафную, значит, отправил Синичку, - сказал кто-то из шоферов, глядя, как, удаляясь, подпрыгивает папаха генерала.
- Кто это? - спросил Леня старшину.
Тот помолчал, подумал и нехотя ответил:
- Генерал Скосарев… За пьянку он его, за пьянку… Ночью-то этот шофер где-нибудь с паненкой водку глушил, известное дело, а за рулем задремал… По ма-ши-нам!
Леня так и не понял: осуждает старшина отправленного в штрафную роту шофера или сочувствует ему: приказ старшего начальника не обсуждается.
Колонна тронулась. В кузов к новобранцам вскочил подполковник Верба. Спустя некоторое время он поговорил с одним, затем другим, потом заговорил со всеми сразу, да так, словно знал каждого новобранца со дня рождения и давным-давно знаком с его родителями, бывал у них в деревне, поселке и знает, как там живется. И про сибирскую тайгу спрашивал: какой был урожай кедровых шишек в минувшее лето и на какую приваду нынче идет колонок? Леня Прудников, отвечая на такие вопросы, незаметно для себя разговорился, стал смелее смотреть в глаза этому подполковнику и готов был рассказывать ему о себе, о Громатухе сколько угодно, но надо же и другим поговорить.
Познакомившись со всеми, Верба начал рассказывать о жизни полка, о людях, о боевых традициях гвардейцев.
И, к удивлению Леонида Прудникова, выяснилось окончательно, что это тот самый Верба, с которым он переписывался. Теперь ему не терпелось поскорее услышать от Вербы о громатухинских ребятах, что служат в этом полку, о Максиме Корюкове. Ждать долго не пришлось. Верба, будто зная, чего ждет от него бывший комсорг Громатухи, сказал:
- Есть у нас в полку гвардии капитан, таежный человек, бывший инженер, теперь комбат, сын Фрола Корюкова - Максим…