Компания возвратилась в трактир, чтобы переждать непогоду. Все уселись на свои прежние места и испуганно переглядывались. Трагедия произошла так быстро, что за эти несколько минут не было сказано даже дюжины слов. Исподволь посматривая на дубовое кресло, они никак не могли свыкнуться с мыслью, что еще недавно сидевший в нем странный незнакомец, живое существо, наделенное геркулесовой силой, теперь, вероятно, – безжизненный труп. Вот стакан, из которого он только что пил; вот пепел из трубки, которую он курил незадолго до того, как сделать последний выдох. Размышления на эти темы привели почтенных бюргеров к выводу о бренности земного существования и переменчивости человеческой судьбы. Картина страшной трагедии все еще стояла у них перед глазами, и, памятуя о ней, каждый вдруг ощутил, как почва уходит из-под ног, утрачивая былую незыблемость.
Ну а поскольку большинство собравшихся в заведении придерживались бесценной философии, позволявшей стойко переносить беды и несчастья других, то уже вскоре они утешились, отстранившись от своих переживаний по поводу трагической гибели бывалого моряка. Хозяин трактира, весьма довольный тем, что бедолага успел полностью расплатиться по счету, даже произнес нечто вроде подобающего случаю прощального слова.
– Он пришел в бурю и ушел в бурю, – торжественно провозгласил трактирщик. – Пришел ночью и ушел в ночь; пришел ниоткуда и ушел в никуда. Смею думать, однако, что он на своем сундуке, как всегда, бороздит морские просторы и, возможно, спустя некоторое время пристанет к берегу где-нибудь на другом конце света, чтобы вновь докучать честному люду! Впрочем, если ему суждено было очутиться в сундуке Дэви Джонса, то я тысячу раз жалею, что он не оставил нам свой собственный.
– Его сундук! Храни нас, Николай Угодник! – воскликнул Пичи Про. – Ни за какие деньги я не согласился бы держать этот сундук у себя; ручаюсь, мертвец являлся бы за ним по ночам с шумом и грохотом, и трактир превратился бы в дом с привидениями. А предположение, что он отправился в море на своем сундуке, напомнило мне историю с кораблем шкипера Ондердонка, произошедшую на пути из Амстердама.
Во время шторма скончался корабельный боцман; тело покойного завернули в парусину, уложили в принадлежавший ему сундук и, как заведено у моряков, отправили за борт, но в спешке забыли прочитать над ним необходимые в таких обстоятельствах молитвы. Шторм усилился, буря с каждой минутой бушевала все яростней, и в центре этого светопреставления моряки вдруг разглядели за кормой недавно почившего боцмана, который плыл за кораблем в своем сундуке, поставив вместо паруса саван. Волны расступались перед ним, вздымая вокруг фонтаны мелких огненных брызг, так что казалось, будто он высекает из воды пламя. День сменялся днем, за ночью наступала ночь, а шторм все не утихал. Корабль несся, гонимый шквальным ветром, и команда в любой момент ожидала катастрофы. Каждую ночь с судна можно было видеть, как отправившийся к Дэви Джонсу боцман гонится за ними на сундуке, пытаясь их нагнать. Периодически доносился его свист, перекрывавший яростные завывания ветра; всех не покидало ощущение, что это он насылает на них огромные волны величиной с гору, которые непременно захлестнули бы корабль, если бы команда наглухо не задраила иллюминаторы и люки. Только в полосе тумана близ Ньюфаундленда они потеряли боцмана из виду и предположили, что он сменил курс, взяв направление на остров Покойника. Вот как важно на море прочесть над усопшим молитвы, перед тем как отправить его в последний путь!
Гроза миновала, и больше не было нужды прятаться под крышей трактира. Кукушка на часах известила о наступлении полуночи; все заторопились к выходу, ибо тихие бюргеры не привыкли засиживаться допоздна, злоупотребляя терпением хозяина. Они вышли на улицу и обнаружили, что небо очистилось от туч, в течение всего вечера застилавших его черным, непроглядным покровом. Буря ушла дальше, и теперь лишь на горизонте виднелись скопления темных клочковатых облаков, освещенных ярким полумесяцем, который походил на небольшой серебряный светильник, подвешенный в небесном дворце.
Тягостные впечатления от ночного происшествия и жуткие истории, рассказанные Пичи Про, пробудили в каждом из этих мирных обывателей суеверные страхи. Все боязливо поглядывали туда, где сгинул флибустьер, и не слишком бы удивились, увидев в холодном сиянии луны, как он плывет по волнам на своем сундуке. Но в том месте, где бушующая пучина поглотила старого моряка, было тихо и спокойно; лишь трепещущие отблески лунного света плясали на поверхности воды, не нарушая ее плавного течения. Проходя по пустынному полю, где некогда был убит человек, завсегдатаи трактира пугливо жались друг к другу; и даже привыкший, казалось бы, к привидениям и прочей нечисти могильщик, который жил дальше всех и в конце пути остался в одиночестве, предпочел сделать изрядный крюк, лишь бы не идти через церковный погост.
Вольферт Вебер вернулся домой с багажом новых историй и сведений, несомненно заслуживающих тщательного осмысления. Рассказы о кубышках с монетами, об испанских сокровищах, зарытых тут и там среди скал и чуть ли не в каждой бухте на этом диком побережье, совершенно вскружили ему голову. "Святой Николай Угодник! – воскликнул он вполголоса. – Ну почему я не могу наткнуться на один из таких тайников и в мгновенье ока стать богачом?! Как это сурово, вынуждать меня день за днем, надрываясь, копаться в земле ради куска хлеба, тогда как один удачный удар заступом – и я до конца жизни разъезжал бы в собственном экипаже!"
Воссоздав в памяти все подробности поразительной истории черного рыбака, Вольферт придал ей в своем воображении совершенно иное толкование. Люди в красных колпаках безусловно были шайкой пиратов, прятавших добычу, решил он, и как только подумал, что, возможно, сумеет наконец обрести желанное богатство, прежняя алчная страсть вспыхнула в нем с новой силой. Разгоряченному воображению Вольферта всюду чудился звон золота. Его чувства можно было сравнить с переживаниями пресловутого скупца из Багдада, который намазал глаза волшебной мазью дервиша, благодаря чему приобрел способность видеть спрятанные в земле сокровища. Шкатулки с драгоценностями, сундуки со слитками золота, бочонки с иноземными монетами в бесчисленных тайниках словно сами просились к нему в руки, умоляя освободить их из плена могил, в которых они преждевременно оказались.
Изучив все слухи и предания о Папаше Красном Колпаке и местах, где его видели, Вольферт все более убеждался в правоте своих предположений. Он выяснил, что описанный в рассказах о Черном Рыбаке берег не раз посещали бывалые кладоискатели, прослышавшие о приключениях Сэма, однако удача никому из них не улыбнулась. Более того, каждая такая попытка неизменно сопровождалась какими-либо неприятностями, поскольку, как считал Вольферт, эти охотники за сокровищами брались за дело в неподобающее время и без соответствующих церемоний. Последнюю попытку предпринял Кобус Квакенбос, чьи старания были сведены на нет некими потусторонними силами: как только он выбрасывал из ямы одну лопату земли, незримые руки кидали туда две, и так продолжалось всю ночь. Впрочем, ему удалось докопаться до кованого сундука, но в тот же миг поднялся жуткий рев, вокруг ямы неистово запрыгали какие-то странные фигуры, и в довершение всего на беднягу Кобуса обрушился град ударов невидимых дубинок, которые лупили его до тех пор, пока он не убрался подальше от запретного места. Об этих своих злоключениях Кобус Квакенбос поведал на смертном одре, так что сомневаться в правдивости его слов не приходится. Кобус посвятил поиску кладов годы жизни и наверняка преуспел бы, как полагают, если бы скоропостижно не скончался в богадельне от воспаления мозга.
С некоторых пор Вольферт Вебер испытывал острое беспокойство, опасаясь, как бы его не опередил какой-нибудь конкурент, пронюхавший о зарытом золоте. Он решил втайне от других разыскать Черного Сэма в надежде, что тот согласится стать его проводником и отведет к тому месту, где некогда наблюдал сцену таинственного захоронения. Найти Сэма было не трудно. Такие, как он, старожилы со временем становятся в глазах окружающих неотъемлемой частью родного края, благодаря чему даже приобретают своего рода заметное положение в обществе. Во всем городе не было мальчишки, который не знал бы Грязнулю Сэма и не считал бы себя вправе потешаться над старым негром. Словно земноводное существо, Сэм более полувека провел на берегах бухты и в небольших заливчиках пролива Лонг-Айленд. По большей части – на воде или в воде, в основном – неподалеку от Врат Ада. В ненастные дни его с легкостью можно было по ошибке принять за одного из водяных, которые нередко встречаются в этих водах. Здесь он рыбачил постоянно, в любое время и в любую погоду – то с челнока, бросив якорь посреди водоворотов, то кружа, как акула, возле останков какого-нибудь корабля, где нередко собираются целые косяки рыб. Иногда он часами просиживал на скале, вглядываясь сквозь пелену тумана или моросящего дождика, и в такие моменты напоминал одинокую цаплю, которая терпеливо высматривает добычу. Сэму были знакомы все бухточки и закоулки пролива – от Уоллабаута до Врат Ада в одну сторону и от Врат Ада до Чертова Перехода в другую; утверждают даже, что он знал всех рыб в реке поименно.
Вольферт нашел Сэма у его хижины, едва превосходившей по размеру собачью конуру средней величины. Она была сколочена кое-как из корабельных обломков и прибитой к берегу древесины. Сэм выстроил ее на скалистом берегу у основания старого форта, в том самом месте, что ныне именуется Батарейным мысом. Все вокруг "благоухало" стойким запахом рыбы. К стене форта были прислонены различного вида весла, гребки, удочки и прочие рыболовные снасти; на песке растянуты сети для просушки; ялик лежал на берегу; а сам хозяин всего этого имущества, Грязнуля Сэм, предавался истинно негритянскому удовольствию – дремал на солнцепеке.
Немало воды утекло со дня памятного юношеского приключения Сэма, и снег многих зим убелил его курчавую шевелюру. Тем не менее он отчетливо помнил все детали того, что случилось тогда, поскольку все эти годы к нему приставали с расспросами, и он не раз повторял свою историю, вспоминая все новые и новые подробности; правда, версия Сэма во многом не совпадала с рассказом Пичи Про, что, впрочем, нередко бывает даже с профессиональными хроникерами. О последующих попытках обнаружить клад Сэм ничего не знал – это его совершенно не интересовало; осторожный Вольферт счел за благо не привлекать внимания собеседника к теме кладоискателей. Он хотел лишь, чтобы старый рыбак отвел его к тайному захоронению, чего и добился без особого труда. За долгое время, прошедшее с той незабываемой ночи, страхи Сэма развеялись, он уже не так боялся "запретного места" и перспективы возвращения туда, а обещание пустячного вознаграждения тут же вывело его из сонного состояния, заставив прервать прием солнечных ванн.
Вольферт горел нетерпением поскорее добраться до обетованной земли, но из-за прилива нельзя было воспользоваться лодкой; поэтому, решив не дожидаться, когда спадет вода, он отправился в сопровождении Сэма пешком. Пройдя четыре-пять миль, они вышли к лесу, которым тогда была покрыта почти вся восточная часть острова сразу за чарующей Цветочной долиной. Далее их путь пролегал по тропе, изрядно поросшей травой и коровяком, – видимо, по ней ходили не часто; она живописно петляла между деревьями и кустарниками почти в полумраке, поскольку свет с трудом пробивался сквозь густую растительность. Обвивавшие стволы деревьев лозы дикого винограда то и дело хлестали путников по лицу; ежевика и колючки цеплялись за одежду; медянка пугливо пересекла тропу; некоторое время впереди скакала пятнистая жаба, а из зарослей непрестанно раздавалось попискивание неугомонных дроздов. Если бы Вольферт увлекался романтическими легендами и преданиями, то, вероятно, вообразил бы, что оказался в запретной волшебной стране или что все эти существа и деревья – своего рода стражники, призванные охранять зарытые сокровища. Как бы то ни было, но девственная природа, безлюдная местность и связанные с ней невероятные истории не могли не подействовать соответствующим образом на его сознание.
Поблизости от пролива тропинка вывела путников на небольшую, окруженную деревьями лощину, походившую на древний амфитеатр. Когда-то здесь была лужайка, но теперь все заросло терновником и густой травой. На краю лужайки, прямо у реки, виднелись останки какого-то сооружения, по сути – груда мусора, в центре которой как одинокая башня торчал остов печной трубы. А рядом, в низине, разросшиеся деревья, склонив над водой свои ветви, нежно поглаживали проносящиеся мимо волны.
Вольферт был уверен, что именно этот дом неоднократно посещал Папаша Красный Колпак, и тут же припомнил рассказ Пичи Про. Близился вечер, рассеянный, приглушенный буйной растительностью свет навевал печаль, отчего к сердцу подкрадывался суеверный страх. Высоко в небе парил ястреб, оглашая лес пронзительными зловещими криками. То здесь, то там раздавался одинокий стук дятла по стволу прогнившего дерева, а однажды, сверкнув ярко-красным оперением, мимо пронесся золотоголовый трупиал.
Путники подошли к забору, некогда ограждавшему плодовый сад, который, теперь мало отличаясь от диких зарослей, тянулся вдоль подножия скалистой гряды. Лишь изредка кое-где еще попадались опутанные вьюнками розовые кусты или нечесаные кроны сплошь увитых лишайником одичавших персиковых и сливовых деревьев. В дальнем конце сада прямо в береговой насыпи был устроен склеп, обращенный фасадом к воде. По виду он напоминал погреб для хранения овощей. Дверь, хотя и обветшалая, выглядела довольно крепкой; похоже, ее недавно чинили. Вольферт толкнул. Раздался скрип ржавых петель, и дверь уперлась во что-то твердое, вероятно в ящик; послышалось громыхание, и по полу покатился череп. Вольферт в ужасе отпрянул, но старый негр успокоил его, объяснив, что это фамильный склеп старинного голландского рода, которому когда-то принадлежала усадьба. Громоздившиеся внутри гробы разных размеров наглядно подтверждали слова Сэма. Он знал эти места сызмальства и не сомневался, что конечная цель путешествия уже близка.
Оттуда они двинулись дальше по кромке берега, карабкаясь по нависавшим над водой скалам, хватаясь за кустарники и ветки дикого винограда, чтобы не сорваться в быстрый бездонный поток. Наконец перед ними открылась крохотная бухточка, точнее, впадина в береговой линии. Вход в бухточку охраняли крутые скалы, а заросли каштанов, дубов и густого подлеска делали ее почти незаметной. Пологие берега постепенно снижались к спокойной воде, но у входа, там, где торчали камни, было глубоко, и поток стремительно гнал свои темные воды. Негр на мгновение задержался, всматриваясь в пустынные окрестности, приподнял головной убор, некогда считавшийся шляпой, поскреб седую макушку и вдруг захлопал в ладоши; после этого он с ликующим видом быстрым шагом направился к скале, к тому месту, где у самой воды лежала широкая каменная плита, служившая для удобства причаливания, и показал на большое металлическое кольцо, накрепко вделанное в тело утеса. Именно тут высадились люди в красных колпаках. Местность во многом изменилась за эти годы, но над камнем и железом время не имеет такой власти. Приглядевшись, Вольферт заметил над кольцом три нацарапанных креста – вне всякого сомнения, какой-то тайный знак. Старому Сэму не составило труда отыскать нависшую над водой скалу, под которой он в своем ялике прятался от бури. Гораздо сложнее оказалось восстановить в памяти путь полуночных разбойников. В той опасной ситуации Сэма куда больше интересовали действующие лица разворачивавшейся драмы, нежели детали самого места действия; к тому же днем все выглядит иначе, чем ночью. В конце концов, после непродолжительного бесцельного блуждания они вышли на лесную прогалину, показавшуюся Сэму похожей на ту, что он искал. С одной стороны ее отвесной каменной стеной ограничивал невысокий скальный выступ, с вершины которого, как полагал Сэм, он и наблюдал тогда за происходящим. Вольферт произвел тщательный осмотр местности и обнаружил еще три креста, точь-в-точь такие же, как над железным кольцом, – глубоко процарапанные, но едва различимые под наростом мха. Сердце Вольферта запрыгало от радости, так как теперь он уже не сомневался, что это условные знаки пиратов. Осталось лишь определить точное место, где зарыт клад; иначе придется копать наугад поблизости от крестов, что отнюдь не гарантировало успех, – к то-кто, а он-то хорошо знал бессмысленность такого занятия и был сыт им по горло. Но тут старый негр совершенно растерялся. Обрывки воспоминаний в его голове перемешались, и он никак не мог выбрать из них единственно верное. То он утверждал, что клад зарыт под тутовым деревом, то – что у большого белого камня; потом вдруг объявил, что нужно копать под зеленым холмом рядом со скалой; в результате Вольферт пришел в не меньшее замешательство, чем его проводник.
Окрестные леса потихоньку тонули в вечерних сумерках, и на расстоянии уже трудно было отличить дерево от скалы. Стало ясно, что дальнейшие поиски придется отложить; к тому же Вольферт не взял с собой необходимые для этого инструменты. Тем не менее он был доволен, что теперь знает, где следует искать зарытые сокровища, и постарался запомнить все ориентиры, чтобы вернуться сюда в другой раз, после чего двинулся в обратный путь с твердым намерением немедля взяться за дело, сулящее золотые горы.
Основная причина треволнений, мучивших Вольферта все последнее время, была в определенной степени устранена, и его освободившийся от лишнего груза разум дал волю воображению, которое тут же стало рисовать тысячи образов и химер, навеянных этой обителью призраков. На каждом дереве ему мерещились пираты, опутанные цепями, и внутренне он уже приготовился увидеть какого-нибудь испанского дона с перерезанным от уха до уха горлом, медленно поднимающегося из земли и потрясающего в воздухе мнимым мешком с золотом.
Обратный путь вновь пролегал через заброшенный сад. Нервы Вольферта от перенапряжения начали сдавать: он испуганно вздрагивал от каждого звука, будь то вспорхнувшая птица, шелест листьев или упавший орех. При входе в сад путники издали заметили человека, который медленно поднимался по дорожке с тяжелой ношей на спине. Они остановились и стали наблюдать. Им обоим показалось, что на голове у этого человека был шерстяной колпак – и что самое ужасное! – кроваво-красного цвета.