Дмитрий пошел в хату, а она, освещенная лунным сиянием, стояла посреди двора, невысокая, упругая, с несогнутым станом. Из-под кички выбивалось две пряди волос и тенями облегали высокий лоб, заборонованный летами. Сквозь узорчатое тонкое полотно морщин еще тихо просматривалась увядающая красота, как в осенний день сквозь сетку паутины просматривается в тени калиновая гроздь.
XXІІІ
Огонь гаснул, и черные челюсти печи, как раскрытая пасть, светились красными зубьями угольков. Иногда синий зубчатый гребень пламени, пробиваясь снизу, проскочит по сизо-горячему углю, и тогда на стенах раскачивались три тени. Югина проворно бегала по хате, собирая на стол миски и ужин. В углу под образами сидел Иван, возле него Марийка, натруженная дневной работой и довольная, что, в конце концов, муж привез в овин яровые.
- Вот у меня уже и сердце встало на место - ни дождь не намочит полукопны, ни скот не растреплет.
- У тебя оно, сердце, такое: пятьдесят один год становится на место и столько же соскакивает, - студит похлебку в ложке Иван; и вытянутые трубкой губы шевелят обрубками коротких усов.
Но Марийка сегодня размякла, как воск, и даже не думает подколоть словом мужа. Конечно, урожай лежит в закромах, на поляне просо (сегодня под вечер ходили смотреть), хоть и жидкое, однако без голавля и метелки имеет большие. И вдобавок завтра воскресенье, можно встать позже, так как, говорил же тот, есть за кем отдохнуть: вырастила дочь бойкую, работящую.
- Садись ужинать, - ласково осветила взглядом всю фигуру своего единственного дитяти.
Югина примащивается возле матери.
- Вот если бы скотина, чтобы озимые после жатвы бросить в землю. Вишь, на раннем в этом году уродило, а на позднем - голой косой ткнуть. Всякая былинка, как человек, тепло любит, - осторожно несет из миски ложку Марийка.
- Хе. Даже баба может дело сказать, - прислушивается Иван.
- Может, неправду говорю?
- Кто же говорит? Вот наши с соза должны скоро получить скотину, инвентарь.
- Ну и что с того?
- Как что? И мы вовремя засеем.
- Таки не выписался? Обманул меня. Сколько тебе говорила!.. - поднимает голос.
- И не выпишусь. Ты мне эту трескотню оставь. Вот настропалили кулаческие подпевалы… Хватит ежедневно кланяться в ноги за свое кровное: вспашешь поле - отрабатывай, привезешь какую-то там копу - отрабатывай. Из леса ломаку притянешь - отрабатывай, - весь век отработки съели. Из старцев хочется выбиться. Не кривись, Марийка, ибо не поможет.
- Деды наши жилы - соза не знали, родители наши жилы - соза не знали, и мы без него проживем! - как заученное вычитывает Марийка и уже начинает постукивать рукояткой ложки по столу.
- Мы и без барской земли в долг жили, но не захотели так век коротать.
- Земля - одно дело, а соз - другое дело. На трясцу он мне сдался. Вишь, как люди негодуют на тебя. Никто скота не дает.
- Разве то люди? Это кулачье.
- Кулачье - не кулачье, а выписывайся.
- Нагадай козе смерть. Тебе не нужен соз, так Югине нужен. И ее сгноить на чужой работе хочешь? Пустишь на заработки, как сама когда-то чумела? Если мы и нутро, и жилы подорвали на чужом, так пусть хоть дети не обрывают. Хватит вечными батраками быть.
Знает Иван, чем сразить жену, и Марийка осекается, со вздохом посматривая на дочь.
- Смотри же, если не той, то выписывайся скорее.
- Еще что скажешь?
- Вы не бойтесь, мама, общее возделывание земли - только облегчение для нас. Это на комсомольском собрании докладчик из области говорил! - отзывается Югина и краснеет, что так неумело, неубедительно сказала. Неловко взглянула на отца, а тот, ободряя ее, кивнул головой. - В Ивчанце люди хорошо работают совместно. Очень хорошо. Не нахвалятся своей жизнью.
- Умная не на свои года стала. Выйдешь замуж, тогда хоть в коммунию записывайся. - Сердито уходит в другую хату.
- Хе! Значит, вместе будем, дочка, мать пугать, - улыбается Иван Тимофеевич. - Только не из очень пугливых она у нас. Драгун да и только. А про Ивчанку ты правильно сказала. По-новому люди начали жить. Дружно. Агроном помогает. Куда нашим урожаям до них.
Потянулся за свежей газетой. Загрубевшие пальцы осторожно, с приятностью развернули пахнущую бумагу, уже покрытую ворсинками пыли. Газета для Ивана Тимофеевича всегда была светлым праздником. Она не только соединяла его со всем миром, а поднимала над будничными хлопотами; не говорила, - пела наиболее дорогие слова, раскрывала те дороги, куда тянулся всей душой. В его глазах не обесценивались даже прочитанные газеты - к ним относился любовно и осторожно прятал куда-то подальше от ухватистых Марииных рук.
- Чего Софья к тебе прибегала? - шевельнулась запоздалая догадка, когда увидел молодежную страницу.
- В райком с нею пойдем.
- В райком?
- Нам будут вручать комсомольские билеты, - ответила с гордостью и волнением.
- В добрый путь, Югина. - Встал из-за стола, коренастый и торжественный. - Достойной будь, дочка. Чтобы не только родители гордились тобой. - Наклонился над девушкой, поцеловал в голову крепкими, перепеченными губами.
- Спасибо, отец, - признательным и сияющим взглядом посмотрела на него и крепко прижала к груди тяжелую наработанную руку отца; была она сейчас темная и теплая, как прогретая вечерняя нива. Нежным дыханием вызревшего хлеба веяло от нее. Югина даже сквозь блузку, у самого сердца чувствовала твердую резьбу работящих надежных жил. - Я так и знала: вы порадуетесь. Душа у вас такая… чистая, кроткая…
- Нет, дочка, - промолвил задумчиво. - Не кроткий твой отец. И не хочет таким быть. Не до того нам теперь. Оставим кротость старым бабушкам, которые собрались идти в далекий путь. А нам еще до крови надо биться за настоящую жизнь. С кулачьем воевать… Душа у меня, чтобы ты знала, шершавая, как холст - тот, который болящими пальцами выпрядался и ткался в бессонные нищенские ночи. И светлая у меня душа, как холст, отбеленный весенним солнцем. Наше государство с семнадцатого года белит его своим лучом.
Югина удивленно широким взглядом смотрела на отца.
- Чего удивляешься? Не надеялась такое услышать? Это не я, Югина, а правда наша говорит. Гляди, чтобы правдивой мне была во всем, такой, как комсомол тебя учит. Ибо разве то человек, если все в нем серое: и душа, и мысли, и взгляд. Если перепелка серая - это красиво, а если человек такой, то… Ну, иди уже отдыхать…
- Отец, значит, вы теперь со Свиридом Яковлевичем во всем заодно?
- Мы всегда с ним заодно, - перебил, хотя и знал, о чем спросила Югина. И, уже помолчав, прибавил: - Угадала ты. Думаю, дочка, в партию вступать, - впервые высказал самые сокровенные мечты. - Вот поставим соз на ноги… так, чтобы открыто можно было людям в глаза смотреть… и поеду со Свиридом Яковлевичем в райпартком…
- Куда же мы тогда нашу маму денем? - весело сузила глаза.
Иван Тимофеевич засмеялся:
- Это не маленькая загадка. Непременно с женделегатами посоветуйтесь… ее надо к какому-то ледащему начальству приставить: она его или работать заставит, или навеки выживет, сточит своим язычком…
К оконным стеклам припала темно-синяя ночь, шевеля перетертыми льдинами облачков.
Ровно задышал Иван, и Марийка со страхом увидела, что его руки скрещены на груди. Торопливо разъединила их и долго не могла остановить в груди болезненный стук.
Луна неслышным броском посеяла в дом бледное сияние, и на полу зашатались черные переплеты рам. С тревогой смотрела на такое родное, даже во сне насмешливое лицо мужа, который и в пору их встреч своими шпильками, настырностью не раз доводил ее до слез, да и теперь не изменился. Даже его неизменное "хе" не уходило с годом, а еще больше укоренялось, становясь и радостным, и раздумчивым, и грустным, и злым окликом.
В сенях загремел засов, забряцали ведра - Югина принесла воды, затворяла дверь. И знала мать, что сейчас дочь будет пеплом мыть косы, расчешет кудри и, не заплетая их, перевяжет на ночь лентою.
"Неспроста приходил Григорий в воскресенье, ой, неспроста".
Было радостно. Не лучший ли из парней засмотрелся на Югину! И тревожно, так как красоту на тарелку не положишь, а он же бедный, бедный, аж синий, даже хаты не имеет. Выйдешь замуж за такого - не налюбуешься, а нагорюешься на заработках. Хотелось, чтобы зять более богатым был, чтобы дочь ее не наймичкой или поденщицей стала, а сразу хозяйкой. Красивая молодая женщина из моей Югины будет…
- Красивая, красивая, - загремел бас на дворе.
- Славная, славная, - отозвалась скрипка…
- Что это?
Мелькнули черные очертания зданий, окутанные синим холстом. Прозрачное облачко надрезал острый серебряный лемех, передвинулись наискось переплеты рам, на насесте заорал, забил крыльями петух.
"Неужели скоро рассвет?"
И снова загремел бас, но уже на улице возле невестиных гостей: "Красивая, красивая". А она притворялась, что пьяная, и должен был-таки зять брать ее под руки и вести шумящими улицами к своему дому.
- Горе мое, а кто же мой зять? - Вот тебе и на! Даже рассмотреть не успела, а он хитрец! Только посмотрит она - отворачивается в сторону и смеется, смеется над ней…
И Югина долго не могла заснуть в эту ночь. Теплые, мокрые косы рассыпались по плечам, ластились сырым прикосновеньем, как рой неожиданных мыслей.
Теперь воскресенье она встречала радостным предчувствием. В воображении видела, как, приготовив завтрак и обед, прибирается возле сундука, заглядывает в маленькое зеркало и окно - не идут ли подруги за нею. Даже слышала, как играла музыка на площадке около сельстроя и шуршали улицами девичьи юбки. Закрутит ее Григорий в быстром танце на зависть старшим девчатам.
"Разве же она виновата, что танцует лучше них?" - Улыбнулась и застыдилась, что лукавит сама с собой.
Не только потому Шевчик платит музыкантам, что легко танцует она.
Ой так-так, ой так-так!
Шевчик дратву сучит.
Припомнила детскую песенку и беззвучно рассмеялась, видя, как Григорий в фартуке из десятки сидит на сапожном долбленом стуле и смолистыми руками, опоясанными следами дратвы, люто вкручивает в нитку твердую щетину, а щетина гнилая - рвется, и он разве что кулаки от злости не сучит. А музыка играет, и Григорий уже с колодками в руке, дратвой в зубах сам пускается в пляс, сердито напевая: "Ой так-так, ой так-так, Шевчик дратву сучит".
"И зачем он в воскресенье приходил? Зачем? Захотелось рюмку выпить, вот и зашли".
И знает, что обманывает себя, но назойливую догадку хочет забросать другим, запрятать глубоко-глубоко, чтобы радостнее и дольше было ей пробиваться наверх. Вот она поднимается, встряхивает с себя набросанные мысли, как трава росу, и подает свой голос:
"А я знаю, зачем он приходил".
"Ничего ты не знаешь, - сердится девушка, - разве мало лучших девчат в селе есть", - и начинает перебирать их в памяти.
"Вот подруга - Софья Кушнир - чем не красавица? Только мелковата немного и слишком уж смуглая. Или Люда Ветренко. Чернявая, синеглазая, статная. Однако слишком горделивая, да и ходит, будто за каждый шаг золотой берет. Или Екатерина Прокопчук…" - И неудобно становится перед собой, что начала судить, пусть хоть в мыслях, своих подруг. "Вроде я лучше всех. Как это нехорошо", - аж покраснела.
Все же было приятно вспоминать подслушанный шепот молодиц: "Красивая дочка у Марийки Бондарихи".
Ночь мягкая и ласковая, как в детстве прикосновенье материнской руки. Она припоминает вчерашнюю ночь на дороге и высокую мужественную фигуру Дмитрия. Как он посмотрел тогда на нее. И горячая волна заливает девушку, когда снова ощущает на теле прикосновенье его крепких шершавых рук. И совсем он не такой гордый, как люди говорят.
Вспоминает рассказ, как Варчуки побили Дмитрия. Тетка Евдокия как-то на посиделках у Шуляков оговорилась: "Думала, что навек приморозил парень ноги. Но нет. Как раз ранней весной начал ходить. А однажды пришел вечером, разулся, походил по дому и как метнется к печи лампу светить. По тому, как забегал, почувствовала что-то неладное. Вскочила с кровати. Стоит мой парень посреди хаты бледный-бледный и губы кусает.
- Что с тобой, Дмитрий?
- И сам не пойму. Снял сапоги, онучи, но вот чувствую, будто онучи снова к ногам поприставали. Не бред ли? - Посветила я снизу, а у него кожа до самых лодыжек отстала. По земле волочится, как бумага. - Последний гостинец с тела сходит, только с сердца едва ли так скоро сойдет, - и начал отрывать куски белого постарелого полотна, а из-под него проглянуло молодое розовое тело, как у грудного ребенка…"
И девушке кажется, что над ней нависают тени от рослой фигуры Дмитрия… А глаза у него черные-черные - в душу заглядывают так пытливо и строго, будто хотят выверить: кто ты такая? Григорий более смирный, все у него проще, а танцуешь с ним - земли под собой не чувствуешь…
"Ой так-так, ой так-так, Шевчик дратву сучит…" "Задержалась же ты, девушка…" И страшно было даже встретиться с ним, и как назвать не знала - Дмитрием или Дмитрием Тимофеевичем. Хорошие они парни - и Дмитрий, и Григорий, и Варивон. Варивон только на язык очень острый… Уже сквозь сон слышала, что Григорий что-то спрашивается у нее, а она краснела и ничего ответить не могла.
XXІV
Девчата поднялись на гору.
Перед ними сразу же расширилась земля, разводя тесный круг небосвода; там, где она аж за горизонт вдавливалась крыльями дубрав, предвечерье высекало золотые вспышки. Они расцветали удивительными цветниками, притрушивали леса, и те отзывались мелодичным малиновым звоном. Невидимые трудолюбивые кузнецы спешили из солнечных слитков выковать россыпь звезд, закалить буханку луны и прогнуть ту дорогу, которая безошибочно из зенита прольется на юг.
- Девчата, девчата, посмотрите, как здорово вокруг! - остановилась Югина, будто впервые увидела во всем блеске большую землю. Девушке даже показалось, что все приволье: и изгибы долин, и просвеченные леса, и гора, на которой они стояли, покачиваясь, плывут в даль. И это было понятным открытием: после сегодняшнего дня мир увеличивался, становился лучше.
- Так и в наших дубравах здорово, только над ними ниже опускается небо, - тихо промолвила невысокая задумчивая Василина, дочь лесника. Она, как и Югина, восторженно смотрела на щедроты предвечерья, преисполненная волнения, чувства новой ответственности и силы правды, которая раскрывалась в новых словах ее новыми товарищами.
- Девчата, вы чем любуетесь? Кого перед глазами видите? - подбежала непоседа Софья Кушнир. Тонкими смуглявыми руками она охватила плечи подруг и, подобрав ноги, начала раскачиваться вперед и назад. - О, какие вы вредные: женишков увидели и молчат!
Острым взглядом она первая увидела, что в долине, по полевой дороге, шло несколько парней с лопатами и топорами. Позади них, из-за пригорка, поднялся трактор, и на его тарахтение тихим дрожанием отзывалась гора.
- Девчата, это же, кажется, комсомольцы с Комсомольского, - догадалась Софья. - Бегите к ним.
- Ты что, маленькая? - остановила ее серьезным взглядом Василина.
- То-то и есть, что не маленькая, - отчаянно отрезала Софья. И ее небольшое смуглявое лицо, обвитое нежным отсветом, аж играло веселыми задиристыми тенями. Она любила неожиданным словом напугать спокойную, слишком стеснительную "мамину мазуху", хотя мать Василины давно покоилась на крохотном лесном кладбище.
- Софья, хоть бы ты постеснялась…
- Подожди немножко, познакомлю тебя с трактористом, а когда он начнет вздыхать возле своей любимой и о всяких звездочках говорить, тогда уж застыжусь, как пион.
- Бесстыдница.
- Ой, Василина, если будешь такой тихой водой, любая отобьет твоего милого, а о трактористе и не говори…
- Софья, ну прямо не знаю… Как тебе не стыдно? - закраснелась Василина и беспомощно замигала длинными черными ресницами.
- Василинка, не сердись. Это же я любя тебя, - прижала девушку. - Ну что от того, что мы познакомимся с ребятами? Это же первый комсомольский коллектив в районе. О нем в газетах писали, о нем сегодня в райкоме вспоминали. На голом месте чудеса сделали. Орлы! Неужели не интересно?.. Вот видишь, интересно. А как отдадим тебя за тракториста - еще интереснее будет.
- Да брось ты болтать, - заступилась Югина. Промытая каменистая мозаика дороги потекла в мягкие тона сизо-голубой долины. Увеличивались фигуры парней. Вот они, обветренные, налитые незатвердевшей силой, легкие на ногу, поравнялись с девчатами.
- Добрый вечер, красавицы! - поздоровался высокий смуглявый юноша в голубой безрукавке. На его руках дрожали и набухали подвижные мышцы.
- Добрый вечер, или что? - задиристо отозвалась Софья.
- Ты, девушка, острая ничего себе.
- А вы притупились? Это после работы бывает. - Парни засмеялись. Василина негодующе дернула Софью за блузку.
- Люблю таких, - сверкнул ястребиным взглядом смуглявый, подошел ближе к Софье.
- Спасибо за любовь. Она у вас ранняя, как жаворонок. Глядите, не испугайте или оскомину не набейте. Жаль будет, - с притворной печалью поклонилась Софья. - Вы не из Комсомольского?
- С Комсомольского, с Комсомольского, - сразу расцвели лица парней. - А вы откуда?
- Не скажем, чтобы дорожки не протоптали.
- Тогда мы трактором приедем.
- Это другое дело.
- О вас и сегодня в райкоме вспоминали. Хвалили, - отозвалась Югина, с удивлением и увлечением следя за ребятами, утвердившимися в гордой славе. "Славные, и простые, простые… как братья".
- Вы из райкома? Комсомолки? Друзья наши! - обрадовались парни и начали знакомиться.
- Марк Лебедев. С Поволжья.
- Давно у нас живете?
- С двадцать первого года. Во времена голода привезли сюда.
- Лев Орленко. В прошлом батрак, теперь председатель комсомольского коллектива, - подал руку Софье смуглявый юноша.
- Софья Кушнир, батрачка - в прошлом и теперь.
- Зато в будущем не будешь.
- Уже заглянули в мою судьбу?
- Заглянул, Софья, - твердо промолвил Орленко. - Вспомнишь мое слово через пару лет.
- Вспомню, - вздохнула девушка. - С работы идете?
- С работы. Болото приводим в порядок. Хотим, чтобы не волчьей ягодой, а садами шумело оно, клубникой краснело… Это комсомольский билет в руке?
- Комсомольский. Сегодня получили, - ответила с волнением.
- Так потерять можно.
- Не потеряю. А вы где свой носите?
- У сердца.
- И мы положим возле сердца, - ответила Софья за всех девчат.
Подъехал трактор. Софья, потянув за руку Василину, бросилась к нему. Задымленный чубатый тракторист вскочил на землю и будто прирос к ней.
- Ох, и машина! - восторженно вырвалось у Софьи. - К ней можно прикоснуться?
- Можно, - великодушно сказал тракторист, так, будто он по меньшей мере дарил девушке все богатства.
- Теплая, как человек, - уже кругом осматривала машину. - Василина, потрогай… - Она прямо умирает по трактору, - объяснила парню.
- Софья…
- В самом деле? - заинтересовался тракторист. Василина горела румянцем, уже не в состоянии и слова вымолвить.
- В самом деле, в самом деле! - ответила за нее Софья. - Вот поговорите с нею. Она уже знает, что такое радиатор и с чем его едят. - Метнулась к Югине, красноречиво показывая ей взглядом на оторопелую Василину и тракториста.
- Девчата, вам не страшно идти домой?
- Нисколько. А вам не страшно в лесу жить?