- Хоть бы ты, старый, постеснялся такое молоть, - рассудительно, поджимая губы, покачивает головой Марийка. А глубоко засевшая мысль долбит свое: "Красивый, красивый, нечего судьбу гневить, только бедный, аж синий. Если бы за более богатого зятя выдать утеху неусыпную", - и останавливает повлажневшие глаза на осмелевшем лице Югины, припоминает свое девичество, слезы в экономии Колчака. "Да если уж судьба соединиться их сердцам - пусть будет так… немного того поля, скота черт-ма …"
Они оба остаются в сумраках. Григорий долго не может найти шапку, потом мнет ее в руках, снова пристраивает на скамью и решительно приближается к Югине, кладет руку на ее плечо. Волнуясь, прижал к себе, охватывая второй рукой упругий стан. Не сопротивлялась, только не смотрела на него - стояла будто в глубокой задумчивости, молчаливая и покорная. Не знал, что сказать и сгоряча промолвил, что первым пришло на ум:
- Югина, поцелую тебя на прощание.
- Для чего?.. - затуманено глянула на него и снова наклонила голову.
И эти слова, совсем неожиданные, взволновали парня. Если бы она сказала "не надо", "не хочу", отклонила его руки - это все было бы так, как и положено делать в таких случаях. А тут - на тебе - "для чего?" Молчанка, словно непрошеный путник, прошла по хате, легла возле них; до боли напрягал память, чтобы как-то отодвинуть неожиданную тишину. И вдруг слышит, что какой-то перестук звучит в его руке, проникает в ладони и катится к предплечью. "Так это же сердце Югины", - внезапно догадывается Григорий, и такое незнакомое, хорошее чувство наплывает на него (это же впервые в жизни дрожит девичье сердце в его руке), что, и сам не помня, как оно случилось, легко вплел руку в длинную косу, наклонился над удивленным лицом и пересохшими устами, как-то наискось, неумело коснулся нижней губы и вогнутости на подбородке молодой Бондаревны. Девушка выскользнула из его объятий, и он с расставленными руками на миг застыл посреди хаты. Заскрипели в сенях двери, Григорий надел шапку и несмело подошел к Югине.
- Спокойной ночи!
- Всего вам доброго, - промолвила тихо и тоскливо.
- Югина, можно будет в то воскресенье прийти? - заволновался и снова снял шапку.
- Приходите, - чуть шевельнула губами и подала тихую руку.
XXVІІ
Полдничали на ходу. Старый Варчук спешил скосить перезрелый овес и подгонял Карпа, Варивона и Григория, с опаской посматривая на солнце - управятся ли до вечера?
- Нажмите, нажмите, ребята, - затормозились. А теперь не косовица - одно мучение, - хмурится на косарей и сердито, аж бренчит коса, во второй раз сбивает узенькую нескошенную полоску. Карп, махая косой, перекривляет отца: свирепо выкатывает глаза и оттопыривает губы, но сразу же приобретает покорное выражение, когда отец останавливается посреди покоса.
Молодой Варчук только вчера вернулся с принудительных работ - попался на злостном обдирании лыка - и теперь не очень спешил махать косой: пусть наймиты стараются, с них он глаз не спустит.
"Бранится" перестоянный овес - ударишь косой и только поднимешь грабли, а с земли, обрушиваясь, подскочит подкошенный с двух сторон загривок и насмешливо "бранится" на косаря - истинно как человек пальцем. Такой овес косить мешкотно: не втиснешь грабли в глубину, так как только зерно обобьешь и гриву сделаешь. Вот и строгай его по верхушке и лови на косу по несколько стеблей, которые то и дело припадают к стерне, как воробьи в пыли, и, приподнимаясь, насмешливо покачивают седыми кудрявыми колокольцами. Под вечер, видя, что не скосить всего, Сафрон люто плюнул на покос, перекинул грабли на плечо и буркнул наймитам:
- Вы же еще с росой покосите, не ленитесь только! - да и пошел, сутулясь, по меже, высокий, голенастый, за ним покорным псом брела тень, и казалось, что конец косы вот-вот вопьется в его уродливо узкие плечи.
- Или ты, сынок, коси, а я пойду домой, или я пойду домой, а ты, сынок, коси, - провожает Карп отца хитрыми серыми глазами.
Варивон фыркает, и старый Варчук, видно, догадываясь, что говорят о нем, угрожающе поворачивается к косарям. Но уже три косы одновременно шаркают, и одновременно три лодочки сбрасывают на покосы белые паруса, а на лице Карпа такое хозяйское усердие и так старательно двигается циркуль его выгнутых ног, что Сафрон засомневался: не почудился ли ему смех парней. Когда фигура отца спустилась в долину, Карп бросил грабли, трепанул пушистым огоньком шевелюры и пробасил:
- Закурим, чтобы тещина родня очумела, - и уже обычным голосом, будто остерегаясь, прибавил: - Ох, не так сказал, ей-право, забыл, что и среди нас есть такие, что тещу приобрели.
- Это кто такой, значит? - удивляется Варивон.
- Как кто? - аж приседает Карп и с преувеличенным удивлением бьет себя ладонями по коленам.
Григорий лежит на покосе и недоверчиво жмурится на Карпа.
- Чего же ты, невинная душа, лежишь и молчишь, будто и не к тебе рюмка пьется? Нашел себе уже тещу? - вонзается Карп холодными глазами в Григория. Тот, уставший, не хочет задираться с въедливым богачом и примирительно отвечает:
- Нашел.
- А с Югинкой уже пахал?.. Она, кажется… - многозначительно подмигивает, и розовые рыхлые щеки начинают легко раскачиваться.
Негодование передергивает Григория, растет внутри, но он упрямо молчит, только быстрее перетирает на зубах сладкий стебелек овса. Нахмуривается и Варивон. Позлословить и он умеет и любит. Но на такую девушку, как Югина, омерзительно наводить тень, хоть бы она и не приходилась родней. Однако Карп не замечает настороженной тишины, продолжает скалить зубы:
- Медовую девушку выбрал.
- Помолчи! - предупредительно бросает Григорий, и глаза его недобро туманятся.
- Фигурка…
- Отняло бы тебе! - привстает с земли Григорий.
- Икры у нее… - смакует Карп и радуется, что раздразнил такого спокойного парня.
- Замолчи, слюнтяй, если хочешь, чтобы не зазвонили завтра по тебе! - разъяренно идет вперед Григорий. - Если купил руки, то уже думаешь, что в сердце можно плевать! - и надвигается со сжатыми кулаками на Карпа. Тот отскакивает в овес, напугано и изумленно переводит взгляд то на Григория, то на Варивона.
- Чего ты? Будто шуток не знаешь.
- Пошел ты, значит, под три черта со своими шутками. Скажешь, если совести хватит, отцу, чтобы снял по десять копеек с нас, так как до самой ночи не косили. А то еще обеднеете. Пошли, Григорий, - берет косу Варивон и осторожно переступает через покосы, чтобы не обмолотить ногами колосья. Его большое лицо аж горит от негодования.
- Да что вы, ребята? Вернитесь! - растерянно и изумленно говорит Карп.
Григорий только губы закусывает, а Варивон отвечает за обоих:
- Привык с каждого, как и батенька, варить воду, залазить в чужую душу, ты в свою полезь… То-то и есть, что обмажешься ней, как свинья в луже.
- Нищета проклятая! - тихо шипит Карп и люто запускает грабли в овес. Но чуткий Варивон поймал слова и кричит уже с другого поля:
- Молчи, гнида, а то только света твоего, что чужое поедом трескать. Урвется вам! Урвется.
Карп замолкает. Наклоняясь всем корпусом, люто шарпает граблями. Он знает, что теперь у него хватит терпения косить до самого вечера - в минуты злости всегда прибывала упрямая сила и отлетала усталость, как легкий дымок.
"Вишь, какие нежные стали. Голытьба голытьбой, а артачатся, словно что-то стоящее".
И хотя всячески успокаивает себя, но неприятное чувство разветвленно шевелится внутри, а из него ткется тревога. Ичь, какие тонкокожие стали, большое цабэ их Югинка. Все они одним миром мазаны. Разве несколько лет назад поденщики посмели бы так с ним разговаривать? Не гнет их копейка теперь в дугу, не гнет, так как дешевле получить ее: в городе ли, в совхозе, или в Дорстрое - всюду найдут себе приют. Погибели на вас нет. А отцу скажу, чтобы удержал. О совести, сукин сын, заговорил. Работай по совести - глаза вылезут; только и говорит о ней, кто за душой ни гроша не имеет, а у самого в мошне забряцало бы - другое запел бы… Хорошо было бы отбить Югину, а потом пойти к другой девушке. Криво начинает улыбаться, видя в мыслях, как он уже насолил Григорию. Ты еще потягаешься со мной…
…Теплое, мягкое предвечерье, далекая девичья песня и мысли, что сегодня вечером он, Григорий, пойдет к девушке, усыпляли обиду, убаюкивали негодование. Варивон пошел в село через барские угодья, а он перескочил темную от полыней насыпь и узенькой сырой тропой вышел на леваду.
Сжатая желтой рогозой , ситнягом и осокой, несмело засветилась речушка, зеленая над берегами, с красными прошвами посредине. Низкие, усыпанные мелким сухостоем берега соединяла своим искалеченным телом разбитая грозами старая верба. Зубчатый обгоревший корень был только одним узлом связан с глухим дуплистым стволом, однако на том берегу из вдавленной в землю выгнутой груди поднималась роскошная зеленая корона; несмотря на то что нижние ветви лежали на земле, на этом же берегу, у комля, сплетались венком ровные молодые побеги.
Когда Григорий подошел к реке, с той стороны проворно вскочила на вербу невысокая девичья фигура и, пошатывая гибким станом и руками, расставленными коромыслом, пошла над водой.
- Вот и упадет! - засмеялся.
- Ой! - вскрикнула девушка от неожиданности и быстро-быстро замахала руками, чтобы удержать равновесие. И только теперь он узнал, что ему навстречу шла Софья Кушнир.
- Ичь, какие добрые. Чуть в воду не полетела. Было бы вам, - засветила весело карими глазами на Григория. Мелкое лицо было продолговато, как у белки, любопытство и настороженность просматривались в каждом движении, начиная с темного загоревшего лица и кончая точеными, пританцовывающими ногами.
- И что бы мне было? - стал у корня, чтобы не пустить девушку на берег.
- Увидели бы тогда, - задиристо покосилась и сверкнула полукругом мелких густых зубов. А в душе вздохнула: страдало ее сердце по этому спокойному светлоглазому парню, завидовала Югине, хоть и была ее лучшей подругой.
- Так наловила бы рыбы в подол и понесла бы Сафрону на ужин.
- Пусть он черта съест, а не рыбу. Пустите!
- Не пущу!
Софья стоит у самого берега, будто недовольно жмурится, и никак не может скрыть трепетной улыбки. По блестящим, заговорщицким огонькам, пригашенным длинными ресницами, он уже догадывается, о чем думает и сейчас может сказать девушка; даже приятно, что наперед узнал ее помыслы.
- Вот подождите, скажу я Югине, что вы такой бессовестный.
- А что мне Югина?
- Когда оборвет шевелюру, будете знать что.
- И привык же ваш брат к шевелюре.
- А ваш - к юбкам, - соскакивает с вербы и с тихим вскриком попадает в объятия Григория.
- Подожди! Если так - сейчас в воду сброшу! - Хватает девушку, но та гибкая, как прут. Перегнулась и мигом вырывается из молодых рук парня и уже, поправляя платок, в стороне стоит на тропе.
- Если не позовете на свадьбу, в воскресенье расскажу Югине, какой вы любвеобильный.
- Не сомневайся - непременно позову, только чтобы уста мне на колодку.
- Смотрите же, - смеется девушка, легко обкручивается и, попрыгивая, как козленок, бежит по волнистой тропе, накрывая отаву двумя крыльями юбки.
"Чертов Сафрон - знает, кого себе подобрать. Такая наймичка всякую работу шутя переделает. Хорошая девушка!" - Смотрит вслед Софье, которая все глубже вбегает в сумраки, поднимается на высокую насыпь, мелькнув руками, прыгает на дорогу и исчезает в небольшом овраге. Однако через минуту молчаливый небольшой овраг начинает петь, и деревья слушают песню о девушке, которая приглашает парня прийти к ней босиком темной ночью, чтобы не забряцали подковы, не заворчали собаки, не заскрипел пол, не услышали шагов парня ни отец, ни мать.
"Только отца-матери нет у тебя, бедняга", - проходит осторожно по вербе.
XXVІІІ
Югина наряжалась в сельстрой на спектакль и никак не могла одеться. То платком закроется, то венок на косы положит, то красную юбку наденет, но тут же кажется, что в голубой будет лучше - и снова переодевается, бежит от сундука к стене посмотреть кто знает в который раз в зеркало. Взглянут на нее веселые глаза, обведенные двумя узкими дугами бровей, круглое розовое лицо, обрамленное кудрявыми волосами, небольшой прямой нос.
"Курносая же, курносая. И что только Григорий во мне нашел?" - и сама к себе засмеется, хорошо зная, что не курносая она.
Грицю, Грицю до телят -
В Гриця ніженьки болят.
Грицю, Грицю, до волів -
В Гриця нема постолів.
Лапти-то есть, только волов нет. Пустяки! И радостным стуком отдается в сердце слово "Григорий". Когда приходит парень к ней в хату, девушка еще стыдится, а в одиночестве разговаривает вволю, смеется и тревожится.
Какие теперь волнительные дни настали. Бывает, не выходишь с чужой работы - то ли в поле жнешь, вяжешь, то ли на огороде убираешь, - устанешь, напечешься на солнце и поденке, а увидишь его, милого своего, вся засветишься, в мыслях разговариваешь с ним. Идешь - поешь с девчатами и слышишь, как легко твое пение катится над полями, подает голос косарям, и в далеком поле сейчас слышит ее Григорий. А девчата такие хорошие стали - лучших в мире не найти. И волнительный трепет охватывает Югину, когда вспомнит, что в этом году простится со своими подругами, и уже без нее будут петься веснянки, и кто-то вместо нее будет выглядывать свое девичье счастье.
Навеки положит она свой венок в сундук, запрячет косы под кичкой. Широко закутается платком, как молодицы закутываются.
"Какая же из меня молодица будет?" - задиристо сверкнули глаза, и снова бежит к зеркалу с платком в каждой руке. Один осторожно скручивает и завязывает вместо кички вокруг головы, другой впопыхах набрасывает сверху. Голова увеличивается и непривычно, и смешно, и радостно видеть себя такой.
- Ты долго еще будешь одеваться мне? - становится на пороге Марийка. - А все злое на тебя! Или это ветер в твоей голове ходит? Рано, рано повязываться начинаешь, - с укором покачивает головой.
- Мам, - краснея, срывает платок, бросается к матери, крепко охватывает руками ее шею и крепко-крепко припадает к груди.
- Хватит, хватит! Чуть с ног не сбила. Нет хорошей палки под рукой.
- И вы бы меня били? - теснее прижимается, заглядывая снизу в глаза матери.
- А то бы нет! - вдруг вздыхает.
- Чего вы, мам?
- Ничего.
- Скажите, скажите! - не выпускает матери из рук.
- Говорю же тебе - ничего. Собирайся в сельстрой.
- А скажите! - целует в губы и пытливо смотрит на сухое, в морщинах лицо.
- Смотрю я на тебя, никогда молодость не думает наперед, - поправляет на дочери юбку. - И парень он умный и красивый, только же бедный. Нелегко будет житься тебе, если выйдешь за него.
- Вы снова, мам, свое.
- Не о себе, - о твоем счастье думаю. Выйти замуж - не дождь пересидеть, и ласки горше станут, когда в сыром холодном доме гибнуть будешь, когда пучки на чужой пряже протрешь до мяса, когда на поденке одуреешь. Ничего ты не знаешь, за отцовской спиной сидя, а я наработалась на своем веку. Пока на эту хату стянулись… Никому такого добра не желаю… Хоть бы он хату имел. Развалится старая - узнаешь, как сладко по чужим углам жить; не проживешь, только век прокоптишь. Если бы чуть богаче кто посватался - сразу отдала бы.
- А я не пошла бы.
- Пошла. Принудила бы! Думаешь, мало переболела за тебя? Пошли же поедим немного да и пойдем.
- Хорошо, мам, я сейчас.
Марийка выходит в другую хату. Югина наспех складывает в сундук одежды и подходит к стене, поправляя волосы.
Что-то темное мелькнуло в зеркале - это она скорее ощущает, чем видит, ее уши полны неутешительных материнских слов, задумчивость облегает девичье сердце, и она не слышит, как уста шепчут: "Григорий".
С темно-синего неба покатилась звезда, прыснула тремя лучиками и у самой земли погасла золотисто-зеленоватой дугой.
XXІX
Взошли звезды.
Даже листиком не шевельнет глубокий предосенний вечер, и теплый яблоневый аромат волнами с двух сторон льется на дорогу.
Село засветилось разбросанными огоньками. Изредка переговариваются скрипучие журавли, звякнет о сруб пустое ведро, и пролитая на траву вода успокоит землю.
Дмитрий, обвитый тьмой, неспешно задумчиво идет в сельстрой. Справа сильно громыхнула дверь у Федоры, и два парня заорали во дворе протяжную песню.
- Тише, соколики, - попросил от порога женский голос.
Дмитрий посторонился, уступая дорогу парням, а те уже не видели, куда идут. Брезгливо поморщился от крепкого водочного духа, неприятно ворвавшегося в благоуханный покой вечера.
"Хоть бы дома пили, черти окаянные!"
Из-за поворота сверкнул освещенными окнами сельстрой, у двери не стихал мужской галдеж, блестели пятнышки папирос, проскакивали обрывки шутливых песен и тонули в гуле. Свет резко ударил в глаза - аж прищурился сначала.
Неясно переливались красками портреты и картины, впереди краснел широкий занавес, ярче освещенный посредине, в глубине сцены постукивали молотки. В первых рядах заметил Григория, тот поклонился и улыбнулся ему доверчивой улыбкой.
Пробиваясь на свое место, увидел: возле Григория сидела Югина с Марийкой, и глухое недовольство упрямо зашевелилось и не хотело укладываться на свое место, хотя и старался посмеяться сам над собой: "Завидки берут. Хороший из тебя товарищ, что лучшему другу позавидовал… Над сердцем своим я хозяин. Захочу, так сожму, что не вздрогнет. Слышишь, молчи и все!"
Пошел вперед, не сводя глаз с платка, накинутого на плечи Югины.
- Добрый вечер, тетя Мария, Югина, - поклонился женщинам. Ему выпало сидеть рядом с Марийкой.
- Вечер добрый, Дмитрий, - улыбнулась одними устами Марийка. - Заставила дочь под старость по сельстроях на спектакли ходить, - извинительно глянула на Югину.
- Почему же? Дело хорошее. После работы праведной и отдохнуть надо, - сел около молодицы.
- Это оно вам, младшим, а нам… - да и не досказала, только головой качнула. Была рада, что сидит возле хозяйственного дитяти, поэтому сразу же и начала о хозяйстве говорить. Он отвечал серьезно, не глядя в сторону Югины, однако ощущал каждое ее движение и усмешку.
- Озимые посеял уже.
- А нам хоть бы через полмесяца успеть. Правда, на той неделе Иван должен ехать в район за лошадьми и инвентарем для соза. Не знаю, дадут ли? - и вместе с тем хотела выведать, не осудит ли парень, пусть хоть изменением голоса, затеи мужа. Нет, так же равно и спокойно заговорил:
- Дадут. Государство теперь крепко безлошадным помогает. Сказано - своя власть. Хочет, чтобы каждый вставал на ноги.
- Ну да, ну да, - с приязнью посмотрела на парня. И все нравилось в нем: спокойная речь, горделивый с горбинкой нос, темное продолговатое лицо, темно-русые волосы над небольшим упругим ухом и большие темные руки на коленях, которые столько пересеяли зерна, столько держали чапыг, столько мебели изготовили. Взглянула молодая женщина на Григория, Югину и вздохнула.