Дмитрий пытливо посмотрел на бледно-желтый, посеченный морщинами, присушенный вид женщины и призадумался. Бывают такие минуты, когда человек почти точно узнает, о чем думает другой, и у Дмитрия сильнее забилось сердце, когда ощутил, что не Григорий, а он нравился Марийке.
- Большой начальник идет - Петр Крамовой, заместитель председателя райисполкома, - наклонился к Дмитрию Григорий.
- Тот, что за троцкизм раскаивался в газете?
- Он самый, - прошептал Григорий. - С области на район перевели. Проштрафился. Нахомутал, накрутил всякой чертовщины.
- Он может, - с неприятностью вспомнил прошлое, когда впервые увидел Крамового у Варчука.
Дородный белокурый мужчина с портфелем под рукой, поблескивая стеклышками очков, небрежно продвинулся тесным рядом и сел перед ними. Мягкое тело, обтянутое черным пиджаком, глубоко втиснулось в кресло и охватило складкой выгнутые перила. Шея, красная и потная, также нависала над белым воротничком.
На сцену вышел коренастый, широкоплечий председатель сельсовета Свирид Яковлевич Мирошниченко. Он сильно втянул воздух, так что округлилась складка под нижней губой, очерчивая упрямый, прямой, чуть надрезанный по середине подбородок. Неспешно поднял вверх большую руку, провел глазами по рядам, на миг остановил взгляд на Дмитрии, видно, о чем-то размышляя. Гул стихал.
- Товарищи! - и глухим баритоном отозвался дальний уголок. - Чтобы облегчить крестьянам вывоз хлебосдачи, райисполком разрешил хлеб отправлять не на станцию, а в район. Также кто имеет сортовой овес "золотой дождь" - может обменять в райземотделе: за один пуд получит два пуда простого. А теперь драмкружок начнет спектакль.
"Это хорошо". - Дмитрий прикинул в уме, сколько сможет вывезти овса на обмен. К нему наклонился Григорий.
- Везет тебе, Дмитрий, со всех сторон счастье плывет, только приклоняйся.
- С чего ты взял?.. - "Своего счастья будто и не видит", - поймал правдивый взгляд Югины.
- Хотя бы и овес - почти десятина у тебя, и какой овес. А теперь значит, что свой урожай удвоишь.
- Эге, это мне большая поддержка.
- Теперь и о скоте легче подумать.
- Легче, - поморщился: не хотелось при девушке говорить о хозяйственных делах.
В зале потух свет, закачался занавес, и на сцене, будто в тумане, для чего-то зашевелились фигуры, они раскрывали рты, трясли бородами, но о чем говорили - никак не мог понять, так как стало не по себе, когда ощутил, что к девушке, словно ненароком, прислонилось плечо Григория. Досадно было на себя, смотрел в уголок сцены, чтобы не видеть Шевчика и Бондаревны, но когда ощутил, что Григорий начал заслонять девушку, обернулся. Нет, это только показалось. И Григорий, и Югина заинтересованно смотрели на сцену, сидели, не касаясь друг друга. Три мерцающих лучика света неровной дугой заискрились в правом глазу девушки, а левое было затенено.
После спектакля к нему подошел Свирид Яковлевич, глухо поздоровался.
- Как живется, Дмитрий?
- Как? Наше дело, говорил цыган, простое: паши, мели, ешь.
- Пошли, Свирид. - Крамовой ударил рыхлой рукой Мирошниченко по плечу и зевнул, широко кривя рот.
- Сейчас пойдем. Знакомьтесь с сыном Тимофея Горицвета.
- Приятно, приятно, - равнодушно, чуть смыкая челюсти, промолвил Крамовой и совал рыхлую розовую руку Дмитрию. Тот осторожно подержал и выпустил ее, с неприятностью чувствуя, как липкий пот увлажнил его ладонь.
Вышли на улицу.
Над сонным селом раскинулась молодецкая песня, дорогой, светя фарами, проскочила машина, с левады доносилось трепетное ржание молодого коня, спросонок где-то в овине забился петух, охрипло запел и снова, уже тише, ударил крыльями. Все было таким простым, обычным и близким.
- Хорошая ночь, - поднял голову Свирид Яковлевич. - В такую бы пору только на мельнице сидеть. Дрожат, поскрипывают снасти, шумит вода у запруды, вздыхает колесо, розовая мука сеет из лоточка, горячая, распаренная, а люди - отовсюду съехались - говорят до самого утра о всяких новостях. Там трактора приобрели, там кино открыли, там в созе работают. Новостей теперь привезут за одну ночь больше, чем когда-то за год… Хорошо сейчас на мельнице.
Крамовой делано засмеялся.
- Черт знает, какие крестьянские натуры идиллические - бывший партизан, партиец, председатель сельсовета, член райисполкома, а никак не привыкнет к широким масштабам. Нет, село, сколько его ни переделывай, селом и останется. Это рассадник божков, межей, реакционных идей.
Слово у Крамового уверенное, взвешенное. "Умеет говорить", - с неприязнью подумал Дмитрий и с надеждой посмотрел на Свирида Яковлевича.
- Пошла писать губерния, - не поднимая головы, о чем-то раздумывая, медленно говорит Мирошниченко.
- Вот тебе и пошла писать губерния, - пренебрежительно улыбается Крамовой. - Ты сними свои розовые очки и посмотри на село. Что это? Стихия! Мелкобуржуазная стихия, и ее ничем не поднимешь.
- Это не определение современного села, а высокомерный плевок на него, - начал злиться Мирошниченко.
- Юпитер, ты сердишься? Значит, ты не прав.
- Так вот и есть, что и ты со своим Юпитером заодно.
- Может, неправду говорю?
- Такую же правду и меньшевики перед тысяча девятьсот пятым годом говорили, - коротко резанул Мирошниченко и едко прибавил: - Может, неправду говорю?
Дмитрий улыбнулся и удивился: умеет мужчина одной точной мыслью разбить чьи-то взгляды. Надо прочитать об этом… Непременно.
- Ну, знаешь, - оскорбленно загорячился Крамовой, и слова его стали более мягкими, осторожными. - Я на твоем месте не пускался бы в аналогии. Аналогия - сомнительная вещь.
- Да, да, - согласился Мирошниченко. - Особенно, если они кое-кому невыгодны.
Крамовой обижено замолк.
В это время недалеко от кооперации загалдели голоса, зафыркали кони и темным пятном завиднелась скрипучая телега.
- Ох, и вредный же вы, дядя. У таких вредных печень быстро увеличивается, - с прижимом, давясь словами, как костью, говорит Карп Варчук.
- Гляди, чтобы у тебя не увеличилась. У богача она всегда, как сома , разбухает. Не насытитесь никак.
Дмитрий узнает язык старого пасечника Марка Григорьевича Синицы, одиноко живущего в лесах возле неисхоженного Городища. Подошли к телеге, нагруженной ровными ясеневыми шпонами.
- Поймался в конце концов? - остановил коней Свирид Яковлевич.
- Поймался в конце концов! - Карп сразу изменил тон и засмеялся. - Без надежды попался. Не думал, что у старого мужика такая ловкость может быть. Ак-ти-вист. Лесники не могли сказать, а это…
- Знаем, почему не могли. Подкупил их твой старик. - В темноте просвечивается борода Марка Григорьевича.
- А вы видели, что отец подкупал? Я честно воровал, - и ненатуральный смех сухо и отрывисто рассыпается возле телеги. - Составляйте акт и штрафуйте. Теперь воля ваша, а спина наша. - И он согнулся, словно должен был положить на плечи мешок с зерном.
Наглый и уверенный тон молодого Варчука чуть не выводит из себя Мирошниченко.
"Какого сына вырастил старый волк".
А Карп продолжает дальше:
- Скажите, товарищ председатель, куда снять шпон? Пусть уж сельсовет богатеет им. Время позднее - надо домой ехать.
- Домой не поедешь, - тихо, но так говорит, что Карп сразу же настораживается, не сводя злого взгляда с председателя сельсовета.
- А чего вам держать меня до утра? Дело понятное. Заплачу, что надо. Поймался - плати. Ничего не попишешь.
- Переночуешь в сельсовете, а завтра утром - пусть люди увидят вора - отправим в милицию. Я добьюсь, чтобы тебе хоть с месяц принудительных работ дали. Штрафом не откупишься.
- Так и надо. А то богатеи скоро всю ясенину изведут. В лесу уже ни одного стоящего ясеня не осталось, такие деревья были. На все небо! Поднимались прямо горами зелеными. Аж душа болит, как вспомнишь, - с сожалением говорит Марк Григорьевич.
- На черта тебе с ним возиться, - обратился Крамовой к Мирошниченко. - Отпусти. А штраф пусть заплатит.
- Теперь жатва, Свирид Яковлевич, каждый час дорог, - голос у Карпа становится глуше.
- Поработаешь и в жатву, чтобы памятка осталась. Погоняй коней, - идет Свирид Яковлевич к сельсовету.
- Да отпусти его, - снова заступается Крамовой.
- Не отпущу, - упрямо мотнул головой Мирошниченко. - С лесокрадами панькаться не буду. Мы еще не можем себе представить, сколько они зла принесли народу, советскому государству.
- Снова преувеличение и преувеличение, - махнул рукой Крамовой.
- Хотел бы, чтобы так было. Но кулаческого варварства не прикроешь никакими красивыми словцами. Скажи, сколько миллионов десятин уничтожено лесов за последние годы? Еще недавно, беру пример, село наше, как в венке, стояло в лесах, а теперь только Городище не вырублено и немного прореженного береста осталось. И вот видимые последствия: речушка, что начиналась в лесах, пересохла, поэтому высохли все ставки на лугах. Бывало, идешь, а они, как ожерелье, один за другим нанизывались на речку. И глазу, и душе радостно. Да что речушка - Буг стал заиливаться. На поля со степей теперь свободно прорываются суховеи, а дождя летом ждешь как счастья. А помножь этот пример в широком масштабе! Взгляни на Полесье! Теперь там, где легли под топором боры, оживают, начинают течь песочные холмы, засыпают нивы и даже поселки. Из-за кулаческой жадности знаешь, сколько мы зерна недобираем? Да этого и плановая комиссия спроста не посчитает. Сколько бы мы за этот хлеб новых предприятий выстроили, сколько бы тракторов на поля пустили, сколько бы учебных учреждений открыли! А ты говоришь "преувеличения". Оно набирает государственного размаха. И этого преступника, - показал рукой на Карпа, - не отпущу. Он не меньше вреда сделал, чем закоренелый бандит. Жаль, что наше законодательство так мягко судит расхитителей леса. Их наравне с убийцами надо судить.
- Сдаюсь. Убедил целиком и полностью. Глуши расхитителей леса, - полушутливо промолвил Крамовой и свернул на заречье.
- Да, Свирид, это ты правильно о лесах сказал. Охрану надо бы усилить, - вплотную подходит Марк Григорьевич. - Лес - это богатство наше, украшение наше, хлеб насущный.
- Усилим. Комсомольцы помогут. А лесничего надо снять.
- Давно бы пора. На взятках растолстел, как свинья. Аж глаза запухли. Да и гости у него, если подумать, подозрительные бывают. Я в чащах живу, - мне виднее, что там делается. Понимаешь, Свирид, хочется, чтобы и люди были чистые, как лесной воздух. Советские, а не нечисть, прячущаяся от солнца.
- Подозрительные люди, говоришь? - насторожился Мирошниченко. - Проверим, непременно проверим…
- Поредели наши леса, поредели, - продолжал вслух свою мысль Марк Григорьевич. - Местами из края в край насквозь просвечиваются. А стояли ведь как тучи грозовые. Что же будет через несколько лет?
- Через несколько лет? Новые дубравы зашумят, все зарубы и овраги наилучшим деревом обсадим: дубом, кленом, ясенем, а поля и дороги садами до самого неба зацветут.
- Успокаиваешь старика? - недоверчиво покачал головой.
- Верное слово говорю. Мы только на настоящую жизнь поворачиваем.
- Ну, доживу я до него или нет, а уже и за доброе слово спасибо. Ты мужчина партийный - тебе все виднее… А как там Англия? До сих пор эскадру в Балтике держит?..
Хоть и поздний был час, и Марк Григорьевич не мог удержаться, чтобы не поговорить о политике.
XXX
Затихало село.
Из-за домов высоко поднялся Возничий, пошли тесной кучкой на запад Стожары, и Воз опустил золотую шею над самой землей.
Напевая под нос какую-то песенку, Григорий шел из улочки в улочку домой. Шел спокойно, так как теперь немного прояснялись его мысли: хату он заложит в этом году - одолжил денег у Дмитрия, зимой, наверное, женится на Югинке и заживет в согласии и дружбе. Будет сеять, пахать, косить, жать, растить детей.
Любил ли он сильно девушку? - не раз спрашивался сам себя и твердо ответить не мог. Югина нравилась ему, была красивая; правда, не самая лучшая на все село, но что-то в ее движениях, взгляде, улыбке было такое, что каждому нравилось. Однако той любви, о которой столько приходилось слышать в рассказах, не ощущал и еще не понимал. Это только рассказывают и в песнях поется.
Чего ни напоют: из-за девушки парень и топится, и травится, и голову разбивает о дуб, а девушка все сто смертей принимает. А на самом деле посмотришь - проще и сложнее выходит в жизни. Редко корень любви разрубается одним ударом…
С приближением к дому на сердце становилось тяжелее от хлопот. Там изо всех щелей ждали его рук и пота ненасытные злыдни, обседали его: "Оно еще и рановато жениться, да…"
У перелаза появилась фигура. От неожиданности вздрогнул парень, замерла песня на полуслове.
- Поздно, поздно возвращаешься, певун, - услышал смешок Федоры. - Или хорошо какая-то девушка принимала?
- Да… - замялся парень и оглянулся: никого ли нет на улице?
- Кто в такое время появится? - ответила, будто в его мыслях побывала, Федора. - Это только ты зорюешь до такой поры. - Горячее, терпкое дыхание обдало Григория. Остановился, чуть переводя дух, слышал, как пылали огнем щеки молодицы. Стоял, будто опьяневший. Хотел овладеть собой - не мог.
"О чем она говорит?"
Напрягает до боли мозг и ничего не может понять. Только смех обдает его, липкий, как осенняя паутина на стернях. Голова шумит и вздрагивает от звона.
- А не под хмельком ли ты? - смеясь, кладет ладонь ему на лоб. - Так и есть, что выпил.
Отклонить бы руку, пойти, не оглядываясь, домой. Но так приятно чувствовать ее прикосновенье.
Чтобы немного прийти в себя, усаживается на перелазе. А рука Федоры уже мягко перебирает его кудри.
- Пошли - угощу.
"Никуда не пойду", - хочет ответить сердито и кривится от своего бессилия. Не может отринуть рук, приклоняющих его.
"Эх, и молодица же, сам черт ложку меда вложил в нее", - припоминает слова Варивона.
- Что же, можно. - Зацепляясь ногой за дерево, переступает перелаз, еще раз оглядывается незрячими глазами и идет к вишняку, где притаилась хата.
Если бы Григорий не опьянел в ту минуту, может, увидел бы, оглянувшись, что посреди улицы, против перелаза застыла высокая фигура.
"Э-э, Григорий, нетвердая твоя любовь, не умеешь своего счастья уважать. Или может, он по водку пошел? - еще сам себе не верит Дмитрий. - Как раз по водку. Видно, не раз заходил сюда". Сильное удивление сменяется скрытой радостью и будто бремя спадает с его плеч.
"Не умеешь своего счастья уважать, - повторяет он, смыкает уста, чтобы не улыбнуться, и сразу же мрачнеет. - А что мне от того? Как любила его девушка, так и будет любить, может, и вовеки не узнает, что связался парень с беспутной бабой". Тем не менее не может скрыть, что вопреки беспокойству сердце его получило облегчение.
XXXІ
В сетке Млечного пути уже трепетали поздние созвездия, когда Павел Михайлович возвращался из коммуны имени Фрунзе.
Сегодня в жизни района незаурядный день - оформился первый куст колхозов. Он в самом деле веселым зеленым кустом разросся вокруг коммуны, разъедая, оттесняя рябизну латаных полей. Живой пример нового хозяйствования, повседневная работа актива, рядовых коммунистов, районных работников увенчалась успехом. И проводить кустовое совещание в новом клубе была сама приятность. Кроме того, из Москвы пришло известие, что на Всесоюзной конференции коммун фрунзенцы получили премию. Район явным образом крушил рамки обычной серединки, которую так недолюбливал и зло высмеивал секретарь окружкома. Уже не одинокий островок, а небольшой архипелаг горделиво поднимался над волнами узких застарелых нив. Уже осторожный крестьянин, вдоль и поперек изучив коммуну и заглянув во все щели, изумленно разводил руками:
- И что оно за знак? Скажи: своими же глазами видел, как несколько лет назад в двух землянках вмещалась вся коммуна. На целый гурт три пары сапог было. По снегу босыми ходили. А теперь в хоромах живут! А пшеницу какую вырастили. И название подходящее - "Триумф Подолья". По сто двадцать три пуда с десятины вкруговую дала. Прямо сказка! Не увидел бы сам - не поверил бы. И опять-таки трактор не отравляет землю, а такой ломоть воротит, что сразу же свежим хлебом пахнет.
Еще прислушивался к разговорам, сердцем медленно, тщательно взвешивал каждое слово и факт, а потом решительно, на глазах всего села, писался в коллектив. Правда, иногда забывал привезти новую шлею или колесо. Однако соседи, даже знавшие, что жена думает приготовить на обед, напоминали об этом, и хозяину приходилось искренне удивляться:
- Ты смотри! В самом деле забыл. Это баба мне голову задурила своей болтовней. Как начнет тарахтеть - очумеешь.
Суровая живая действительность, насыщенная героикой борьбы, перевитая трагическими ситуациями, инициативой масс, неусыпной работой, бытовым комизмом, - все это во всей сложности перекрестных дорог и тропинок возникало перед Савченко, как возникает широкий рассвет на пересеченной местности…
Бричка пулеметной скороговоркой загрохотала по мосту. Под мостиком в реке шумела вода; в полусне вздыхало мельничное колесо; обрызганное сиянием созвездий, оно позванивало упругими малиновыми ручьями. Весь огромный плес пруда торжественно шевелил звездную карту. Иногда рыба разбивала ветку созвездия, и оно долго не могло собрать вместе отряхнутые плоды.
Тихая улыбка затрепетала на худощавом лице Павла Михайловича. Он видел, как прибрежные звезды, удлиняясь, падали в новые реки и зацветали светлым цветом в повеселевших домах.
"Как электрическая лампочка разгибает, изменяет жизнь. Люди другими становятся. Недаром ее прозвали лампочкой Ильича".
Ясное веяние коммуны и веяние бессмертного предвидения сияло над ним широким крылом. В этом веянии вставал светлый завтрашний день.
Недалеко от берега захлюпали весла. Сильный девичий голос всколыхнул настоянную тишину. Потом с ним побратался задумчивый тенор, и песня в широком звучании начала растекаться над водой. Легко скользнула лодка; темные, будто вырезанные из дерева, силуэты парня и девушки задрожали на звездной дорожке.
- Поют! - Так сказал, будто новость открыл, спокойный возница. - И хорошо поют. Не так, как мы когда-то…
- Как это понять, Афанасий Яковлевич?