- Вы мне перспективу дали, Павел Михайлович, - растрогался Чепуренко. - Ил, брошенный грязными руками, сошел с души. У вас я буду работать, как черный вол.
- Поговорка не совсем на своем месте, - улыбаясь, глянул на красное от напряжения лицо специалиста.
- С поэтической фантазией буду работать! - выпалил Олег Фадеевич, и смех зазвенел в просторном кабинете.
Отгремели шаги в коридоре. С улицы к окну плеснулись обрывки взволнованного разговора:
- Стегал меня, как сукиного сына. А на душе просторнее стало. Перспектива прояснилась. Это главное!
- Расшевелил молодые порывы?
- Именно так, молодой коллега… засучим рукава.
А в райкоме еще не гаснул свет. Над картой района наклонились две головы - одна совсем седая, а вторая совсем черная. И карта, меняя свои очертания, вставала в красоте завтрашнего дня. Она, как живая капля, вливалась в жизнь всей Родины, сияя своей неповторимой красотой движения.
Зазвонил звонок.
- Я слушаю! - подошел к телефону Савченко.
- Доброе утро, Павел Михайлович.
- Неужели утро?
- У нас уже светает, - заклекотал тихим смехом голос секретаря окружкома. - Наш город на возвышенности стоит, а ваш - в долине.
- И мы на возвышение идем.
- Видим. Что нового, Павел Михайлович?
- Райком послал на постоянную работу в села испытанных коммунистов. Последствия очевидны. Сегодня проводили кустовое совещание колхозов. Настроение боевое.
- Хорошо, Павел Михайлович. Колхозам наша селекционно-исследовательская станция лучшим зерном поможет. К тебе мелиораторы приехали?
- Приехали.
- Еще дров не нарубили? Не взялись за ставки?
- Их порывы думаем на более полезные дела повернуть… Что это за Самопал засел в мелиоративном обществе?
- Не беспокойся. Ему уже больше не придется осушать ставки. Поэтому и позвонил… Нет, не враг он, а пронырливый недоросль, который случайно попал на ответственную работу и начал упиваться администрированием и сомнительными прожектами… Среди интеллигенции мы недостаточно работали.
- Учтем это и у себя.
- Непременно. На учителей обратите особое внимание. Как твой комсомольский коллектив поживает?
- Герои. Сам молодеешь с ними.
- Твоей старости не замечал. Новых успехов.
- Служим народу. От Ионы Чабану привет.
- И он не спит? Над картой гадаете? Знаю вас. Передай Ионе, что от его кавалерийских наскоков весь облземотдел врассыпную бросается. Террористом прозвали. Пусть послезавтра приезжает - уважили его. Он с председателем "Серп и молот" не родня, что так побивалась?
- Почти брат, так как председатель соза "Серп и молот" участник гражданской войны.
Иона в энтузиазме чуть не танцевал по кабинету.
- Хоть и влетит мне за наскоки, а гляди, не забывают Чабану. Порадуем, порадуем Бондаря. За него я уже всем бюрократам до печенок добрался. Только бы хороших лошадей достать - таких себе я Ивану Тимофеевичу не вручу…
Предрассветная пора уже сеяла росу, и отголосок неусыпной воды висел в певучем чистом воздухе.
- До свидания, Иона.
- Ремний сенатос, фрате .
- Салут Иляне .
- Спасибо.
Новое утро разметывало крылья над прояснившейся картой города.
XXXІІ
На деревья и травы упала роса. Угасая, красный огонек покачивает лесные тени, выхватывает из тьмы два сплетенных стройных дубка, освещает задумчивое лицо парня, растянувшегося на траве лицом к костру.
Спокойно в отяжелевшей сырой дубраве. У просеки коротко запел молодой соловей, напоминая, что уже где-то босыми ногами идет туманная осень и время лету собираться в далекий путь.
Не спиться парню.
Густо обсели мысли, как осенью птица рябину. Одна поперед другой выхватываются, беспокоят разбуженное сердце, и току не найдешь в их тесноте. Подбросил хвороста, и растравленный, затянутый сизой пленкой огненный глаз, недовольно потрескивая, охватил дымком тонкий сухостой, потемнел…
Вчера он снова видел Югину. И слышал, что позади, на просеке, как тень, стоит Марта с ребенком, и никак не мог отмахнуться от нее - затмит другим образом, а она через минуту дает знать о себе…
Ну да, вчера узкой дорогой между высокими стернями он ехал на ветряную мельницу. Навстречу с котомками на плечах шли с мельницы мужчины, женщины.
- Поздно, парень, едешь. Подвез бы меня, - обходит подводу с наволочкой на плечах тетка Дарка, худощавая вдовица с запавшими щеками и на удивление молодыми темными глазами.
- Если бы знать, что вы здесь, раньше бы приехал.
Из-под крыльев ветряной мельницы птицами вырывался закрученный ветер и могучими взмахами носился вверху. Играли снасти, мягко постукивал камень в распаренном зерне, мелко гудел неусыпный короб.
Тесно на ветряной мельнице. На мешках сидят люди, попыхивают папиросами; белый с ног до головы, бородатый мельник перетирает пальцами горячую муку.
- Вроде петляет, - удовлетворенно говорит сам себе и кричит наверх: - Югина, засыпай!
Возле короба девушка, сжимая в зубах завязки, поднимает впереди себя немалый узел. Быстро поднялся по стремянке наверх, легко выхватил из ее рук мешок, и зерно ударило в покатые деревянные стены: шшивч.
- Перепугали же меня! - растерянно посмотрев, засмеялась Югина и сбежала к ящику выгребать муку.
С высоты видел ее наклоненную голову, упругий стан, русую косу, упавшую косо на плечо.
- Скажете же, когда выйдет мое, - доверчивыми глазами глянула на него, и вздрогнули уголки уст в легкой, полудетской улыбке.
"И такую девушку хватило совести обмануть. - Глухое негодование охватило его. - Э, Григорий, если ты теперь ее так легко поменял на другую, что дальше будет?"
Загорелся костер, и тени зашевелились, бросились в стороны; будто приблизились отяжелевшие дубы, спокойные, величавые, как сама осень.
"Чего же я только и думаю о ней? Неужели люблю тебя, девушка?" Встает от земли и, прислушиваясь, как тревожится сердце в груди, идет на опушку.
Между деревьями висят большие отстоявшиеся звезды, все небо приближается к нему, плывут по голубому плесу друг за другом Орел и Лебедь, а острая Стрела между ними то вспыхнет, то угаснет развивающимся пером.
Все ближе подплывает к нему небо, так щедро пахнет опушка туманом и осенью. Далеко-далеко в поле вспыхнул и угас огонек. Неужели угас? Нет. Вот он снова красной георгиной сверкнул и будто в сторону подался. Угас и снова расцвел. Кто-то из ночующих зажег тот огонек; дрожит он в чистом поле между стернями, как далекая надежда. И парень видит, как от огонька отделяется девичья фигура, легко, будто не касаясь земли, идет к дубраве, исчезает в тумане, и снова выныривает, улыбающаяся, с ямками на щеках, с тремя веселыми искорками в каждом глазу.
"Югина!"
И вдруг Дмитрий, как в полусне, слышит, что непокорная и властная сила охватывает все его тело, стремительно сносит какие-то последние преграды, и он не может остановить ее, как не может дощатая запруда остановить наводнение.
Не чуя под ногами кустов, он идет опушкой к срубу, не спускает глаз с мерцающего кустика далекого огня.
"Эге, девушка, не разминуться с тобой, - сами шепчут уста, шершавые и пересохшие. - Не разминуться".
Отягченный упрямством и той неистовой силой, которая останавливает дыхание и сердце, он еще делает последнее усилие овладеть собой, но уже ясно ощущает, понимает, что не может преодолеть решительного и трудного чувства.
* * *
После той незабываемой ночи все окружающее отошло от него. Отяжелевший и тревожный, с каждым часом сильнее чувствовал, как его тянет пойти прямо к Бондаревне.
Нет, он не перейдет дорогу своему другу! Да и разве не видно, что девушка любит Григория. А другой голос уверенно твердил: "Пойдешь. Теперь имеешь право".
В праздники никуда не выходил, лежал навзничь в саду или старался читать книгу и с неудовольствием ловил на себе любопытные, неспокойные взгляды матери. Одним движением бровей, сжатыми губами давал понять, чтобы его ни о чем не спрашивала, и она молчала, задумчивая, печальная.
В воскресенье прибежал Варивон, и дом вдруг ожил, загудел, словно в него ввалилась свадьба.
- Вы живы, здоровы ли? Тетя Евдокия, чего это Дмитрий как сыч нахохлился? На дождь может? Ох, и надо дождя! Хмурься, хмурься, Дмитрий, может, что и получится. Наш соз уже немного пшеницы посеял. А тут сушь такая.
Недовольно оторвался от газеты.
- Горе мое! - всплеснул руками Варивон. - Посмотрел - как золотой подарил. От такого взгляда боюсь, чтобы сглаз не напал.
Когда Евдокия вышла во двор, он начал выплясывать какой-то чудной танец, каждый раз стараясь зацепить локтем Дмитрия, изображая знакомых парней и девчат, как они важно держатся при родителях, смелеют на танцах и лучше всего чувствуют себя вечером, когда месяц за тучи заходит.
- Где это ты Григория подевал сегодня? - посмотрел в янтарные глаза Варивону.
- С Григорием у меня кувшин треснул, - вдруг стал серьезнее.
- Почему?
- Почему? - Сел на угол топчана и заброшенные руки сплел на шее. Вдруг сердито отрезал: - Связался черт с Федорой. От Югины идет, а к ней заходит. Ну его к чертовой матери! Я думаю так: нет любви - ходи хоть к пеньку, есть любовь - держись по чести. Так я говорю? - Скуластое лицо парня стало суровее, похорошело будто, исчезли насмешливые искорки в глазах.
- Может, то вранье? - нетерпеливо ждал ответа.
- Где там! Сам видел. Теперь с ним и через порог к Бондарям не ступлю. Я у Рябка глазами не одалживался.
- А со мной пойдешь? - решительно подошел к Варивону. И положил руку на его широкие округлые плечи.
- С тобой? - удивился парень. - Ты не эт самое сегодня? - ударил себя средним пальцем по шее.
- Нет, не эт самое! Поведешь? - нажал рукой на плечо.
- Вот так да! - совсем растерялся Варивон, отстраняя тяжелые руки Дмитрия от плеч. - Ты скажи, какой тебя овод укусил сегодня?
- Скажу, - остановился, трудно подбирая слова. - Присматривался к Югине, понравилась сильно. Если она такая, как мне кажется, - сразу бы старост заслал. Только тебе такое говорю, мать ничего не знает. Где-то заикнешься - голову оторву.
- Ну, ну, полегче немного, - охватил шею руками. - Без головы, значит, мне фуражку неудобно будет носить.
- Удобно или нет - меня не касается. Так что держи язык за зубами.
- Чтобы не есть борщ с грибами, - досказал Варивон, быстро размышляя, что Дмитрий незаурядный жених да и не одна рюмка перепадет от него. Тем не менее еще верил и не верил. Только подумать: за несколько лет ни одной девке слова не сказал, а теперь ринулся, как медведь на пасеку.
"Все они такие черти скрытные. Молчит, молчит, а потом сразу же в ад полезет. Славный женишок". - Засмотрелся на возбужденное лицо Дмитрия.
- Поведешь?
- Это дорога далекая. Чего-то, значит, ноги болят, - притворно вздохнул Варивон.
- Знаю, чего они у тебя болят, пьяница несчастный. - Улыбаясь, достал с полки для посуды бутылку.
- Прямо тебе, Дмитрий, только фершалом быть. Сразу чувствую, боль как рукой сняло, - поморщился, занюхивая корочкой хлеба. - И что оно за знак? Ведь вода - и больше ничего, а всякую болезнь из тела выгоняет. Кажется, на дне в бутылке блестит немного?
- Иди к черту! Гляди, чтобы твои ноги онишником не полечил - давно он ревма ревет по тебе.
- А знаешь, Дмитрий, - вдруг стал серьезнее парень. - Выбор твой, хвалить не хочу, ой, важный, хороший выбор. Югина - это, значит девушка, - поднял вверх палец.
- Так и мне кажется, - помрачнел Дмитрий. - Только выйдет ли что из этого?
- Должно выйти! - уверенно сказал Варивон. - А впрочем, как говорят: догнал не догнал, а погнаться можно.
- Знаменитая поговорка, только не на меня скроена. - Порывисто открыл сундук и начал одеваться в праздничную одежду.
- Куда вы собрались? - появилась на пороге мать.
- Вашего красавца сватать веду, - улыбнулся Варивон и поймал на себе такой взгляд Дмитрия, что сразу сник и объяснил матери: - Пройдемся немного по селу.
- Давно бы уж пора, - согласилась.
Она видела непривычную поспешность в движениях сына и глазами хотела спросить об этом Варивона. Но тот, чувствуя ее немой вопрос, только предупредительно покосился на Дмитрия и с преувеличенным упорством начал говорить о разных новостях.
- Вот Созоненко воротился из города и аж чуб на себе рвет. Пропал его пай на дубильне. Думал, значит, торгаш весь век на гнилых шкурах богатеть, надеялся, что нэпу края не будет. Но вот и треснула сумка с торгашескими червонцами. Государство закрыло их гнилую лавочку. Значит, еще на один лишай внутреннего капитализма меньше стало.
- Так им и надо, - отозвалась Евдокия. - Людей обманывали - одно, а второе - весь город тяжелым духом отравили. Прямо возле речки пройти нельзя было.
- Теперь там завод должны строить.
- Кожевенный?
- Кожевенный. По последнему слову техники. А рядом новая электростанция возводится, белая-белая, как яблоня в цвету, и мощная, куда там старой бухикалке до нее. Вот забыл, на сколько тысяч киловатт. Всем предприятиям и окрестным селам свет даст. Словом, небольшой наш Днепрогэс. На глазах меняется город. Камень кругом в руках рабочих прямо от зори идо зори, как жаворонок, поет.
- Насмотрелся?
- Насмотрелся, возя хлебозаготовку за Варчука. Думала старая лиса обмануть государство. Хитро задумал запрятать хлеб, но комсомольцы проследили за ним. Не удалось уклониться от сдачи. Теперь темнее тучи ходит. Как-то я засмеялся к Софье - хлеб как раз насыпали, - так волком ощерился: "Рад, что кровное мое возишь, погибели на вас нет". А я ему так, с прижимом: "Не о нашей погибели речь, дядя Сафрон. На жизнь наше идет". - Так чуть арапником не огрел. От злости в один момент морщины потом налились. Злится, как пес. Однажды даже какого-то гостя сразу, значит, и не поздоровавшись, ошпарил: "И в левых и в правых уклонах болтается, а ничего путного сделать не может". Потом покосился на меня, затих.
- Я, Варивон, чуть на горячем в лесах Созоненко не поймал. Надо проследить. Где-то около пасеки хлеб прячет…
XXXІІІ
Мягкий сентябрьский день неводом затягивал солнце в сизоватые крылья, и только иногда оно, скользнув над рваной, клубящейся прорехой, мелькнет золотым плавником, и просвет заиграет в темных водах трех прудов, и все село, как из волн, поднимается вверх; новые земли, затемненные до сих пор, побегут, тенями трепыхаясь за дорогами.
Не слышал Дмитрий, что тарахтел Варивон. Тугим клубком сбивались мысли, надежды.
- Григорий пошел куда-то, - тронул рукой за плечо Варивона.
На далекой тропе, ведущей к лесу, появилась невысокая фигура Григория. Между ним и парнями широко легли задумчивые огороды; зеленую реку матерки осветил луч из-за туч и потух возле группы дедов-подсолнухов, которые держали какой-то совет, касаясь друг друга потемневшими фарами.
Увидев из-за деревьев дом Бондарей, заколебался: может, вернуться…
Но, поймав на себе насмешливый, любопытствующий взгляд Варивона, нахмурился и решительно пошел к воротам.
Бондари как раз обедали и совсем не надеялись на таких гостей. Засуетилась Марийка по дому, Югина вся смутилась и положила ложку на стол. Только Иван важно встал из-за стола, поздоровался и обратился к жене:
- Марийка, у нас найдется на чем гостей посадить?
Марийка принесла из другой хаты стулья.
- Садитесь, садитесь и извиняйте, что такое в доме застали: гости неожиданные, хозяева неубранные, - приглашала за стол Марийка.
- А непрошеный гость что увидит, то и поест, - подмигнул Югине Варивон.
Та, краснея, улыбнулась, и Дмитрий ощутил такой покой, будто не раз уже бывал у Бондарей. Удивился, что сразу же завязался разговор, простой, непринужденный, о всяких хозяйских делах.
После обеда Марийка присела ближе к Дмитрию. И с каждой минутой чувствовал, как невидимыми нитями возникала между ними приязнь, каждое слово его не слушала, а кажется, пила Бондариха. Только Югина молчала, и часто по задумчивому лицу пробегали тени. Дмитрий угадывал, что сейчас девушка думает о Григории, может, догадывается о причине их прихода, но верит и не верит, беспокоится и изумленно посматривает на Варивона. Видно, что и Иван был рад парням, хотя и переводил насмешливые глаза на жену, которая таяла, как воск, от почтенных речей Дмитрия. Простились аж в сумерках.
- Не обходите же наш дом, - подала сухую желтую руку Марийка и приязненно глянула на Дмитрия.
- Конечно, заходите, - согласился Иван.
Девушка же по обычаю должна была проводить парня из дому. Варивон сразу же выскользнул на улицу, а он оказался с Югиной в темных сенях.
Вот оно, его долгожданное счастье, стоит перед ним. Он только видит гибкий стан, пышные курчавые волосы и ощущает ее ясный взгляд, застенчивое лицо, трепетные ямки на щеках, тепло чистого девичьего тела.